6:59. Открывается дверь № 503.
7:00. В № 503. Миша в трусах с большого недосыпа и, кажется, с некоторого перепоя. Глаз мутный. На то и расчет!
7:00–7:04. № 503. Я непрерывно бегаю по комнате от двери к окну и обратно и говорю не останавливаясь: «Мишель! Полный поворот. Я приехал с группой. Отлично, что вы оба здесь. Картину разрешили. Есть возможность переснять сцену ловли форели. На натуре. В Венгрии. Там есть река, которая впадает в озеро Балатон. Вылитая Испания. Я выезжаю в Будапешт. Группа остановилась на Железнодорожной улице, дом 52. Немедленно оформляем документы на вас с Гришей. Оператор Филиппов вас найдет. У тебя плохой вид. Надо будет набрать форму. Пока выпей пива. (Ставлю на стол две бутылки купленного в поезде пива.) Вторая бутылка Грише. Готовьтесь! Выезд в Венгрию на днях. С вашей группой договорюсь сам. Есть приказ комитета. Мы должны снять рыбалку – государственное задание в целях возвращения Барышникова. Оплата в валюте. Вот пока двадцать форинтов. Это тебе и Грише на двоих. Держитесь. Не имею времени. Найдете меня на Железнодорожной, 52. Полная готовность! Пей пиво, и до встречи!»
Волков, держась за голову, с трудом следит за моей беготней и не говорит ни слова. Впрочем, я и не даю вставить хоть слово в мой быстрый монолог. Под конец я машу двумя бумажками по 10 форинтов перед его носом, открываю ящик прикроватной тумбочки, сую форинты туда и захлопываю ящик.
Выскакиваю из номера.
7:06 – такси.
7:16 – вокзал города Львова.
7:20 – отправление скорого поезда Москва – Будапешт.
Теперь (как и положено в фильме психологического ужаса) монтажно рассматриваем событие с другой точки зрения.
7:04. № 503. Волков сидит в трусах на своей кровати. Человек, похожий на Юрского, перестал орать и метаться по номеру. Куда-то убежал. Это хорошо. Голова болит, глаза не смотрят. Это плохо. На столе две бутылки пива. Это хорошо. Открывалки не видать. Это плохо. Миша сорвал крышку, зацепив ее за край стола, и выпил из горлышка теплого пенящегося пива. Стало противно. Посмотрел на часы.
7:11. Миша положил гудящую голову на подушку и уснул.
МОНТАЖНАЯ СКЛЕЙКА.
11:30 утра того же дня. Съемочная площадка на улице Львова. Снимается фильм «„Сатурн“ почти не виден». Гай и Волков в гитлеровской форме ожидают начала съемки. Ждать еще долго. Диалог.
Волков. Гриша, к тебе Сережа заходил?
Гай. Какой Сережа?
Волков. Юрский.
Гай. Куда заходил?
Волков. К тебе. Заходил?
Гай. Когда?
Волков. Ночью.
Гай. (Ничего не говорит. Смотрит на Волкова.)
Волков. Будем переснимать ловлю форели. В Венгрии. Филиппов уже на Железнодорожной улице. Номер дома забыл. Но он там.
Гай. Какой Филиппов?
Волков. Наш оператор.
(Пауза. Двое одетых в фашистскую форму прогуливаются.)
Волков. Он мне пива принес. Две бутылки. Очень теплое.
Гай. (Осторожно.) Кто принес пива?
Волков. Серега.
Гай. (Осторожно.) А где он сам?
Волков. Убежал. Торопился. Говорит, государственное задание. Надо Барышникова возвращать… из Америки.
Гай. (После короткого молчания.) Пойдем кофе выпьем.
Началась съемка. Постепенно разошлись и очень неплохо работали до самого вечера. По дороге в гостиницу Гай объяснил Мише, что история с визитом Сережи ему просто приснилась. Миша признал, что это возможно. Но настаивал, что пиво было. Оба смеялись. Зашли в номер к Мише. Горничная забыла сделать уборку. Две бутылки стояли на столе. Одна пустая, другая полная наполовину. «Видишь?» – сказал Миша. «Да ты сам купил и забыл», – сказал Гриша. «А вообще, конечно, здорово бы сделать „Фиесту“ по-настоящему, снять на натуре сцену с форелью». – «Конечно», – сказал Гриша.
«А знаешь, – сказал Миша, – такой был яркий сон. Он все бегал и говорил, говорил… Потом говорит – вот вам двадцать форинтов… открыл ящик…»
Миша показал, как был открыт ящик, и ВДРУГ…
КРУПНО – на дне ящика лежат ДВАДЦАТЬ ФОРИНТОВ.
УЖАС охватил двух известных артистов. Иностранные деньги САМИ ПО СЕБЕ в ящике не появляются.
Встретились мы на сборе труппы осенью. Розыгрыш мой уже раскрылся. И это они сами поведали мне о своей реакции и разговорах. Может, что и присочинили. На то и актеры. Ах какие хорошие актеры!
Вот вспоминаю – время было мрачное. Запрет «Фиесты», разброд в театре. А шутили. Не скучно было.
Праздничный заказ(Раневская)
Если Молодые люди XXI века, любопытствующие узнать, как и что было до них, попросят меня – назовите какую-нибудь особенность ТОЙ вашей жизни, которая теперь исчезла и которая ярко ее характеризует, я задумчиво похмыкаю, пожую губами, подниму глаза к потолку, а потом задам вопрос: «Вы знаете, что такое праздничный заказ?» Молодые люди пожмут плечами и сделают невнятно-отрицательное движение головой. Тогда я важно откинусь на спинку кресла, потру одну ладонь об другую, сплету пальцы в замок и начну.
«Праздничный заказ» – это мешок с продуктами. «Праздничный» – потому что он выдавался к праздникам. Праздниками (основными и определяющими) были 7 ноября – праздник Великого Октября (почему в ноябре празднуется октябрь – это другой вопрос, и оставим его рассмотрение до другого случая), 1 января – Новый год и 1 мая – День солидарности трудящихся. Именно к этим дням государственным служащим (не всем, но многим) выдавался мешок с заказом. Это не было подарком. За продукты надо было платить. Но цена была вполне доступная. И не в цене даже была прелесть заказа. Прелесть в том, что в обычных магазинах в те времена вообще ничего не было, кроме банок с морской капустой, томатной пасты и очередей за круто замороженными пачками «Пельменей русских». За водкой и более деликатными алкоголями бились (в буквальном смысле слова) в специальных отделах, полуподвалах, лабазах, и все равно только БЛАТ давал вожделенную влагу в нужном для праздника количестве. Заказ же был похож на скатерть-самобранку. Там имелось… впрочем, содержимое было весьма дифференцировано в зависимости от заслуг получателя. Поэтому там имелось – для одних шоколадка для внучки и пачка чая для бабули, а для других – корзина с фруктами, коньяком, шампанским, икрой, крабами, колбасами и коробками конфет.
Академический театр Моссовета занимал в этой пирамиде серединное положение. А верхушка театра – руководство и самые народные, самые знаменитые артисты – имели заказы даже чуть выше среднего уровня. Может, и без коньяка, но с водкой, может, и без баночной ветчины, но с тушенкой, может, и без крабов, но с банкой растворимого кофе. Короче, шикарный заказ – жить можно припеваючи. Недолго, правда, припевать, потому что весь заказ на один зуб. Ну, да это уже детали!
Теперь вопрос – почему называлось это «заказ»? Кто заказывал? И почему в таком случае этот «кто-то» не заказал побольше? Но никто не заказывал. А что же было? Отвечу фразой того времени: «разнарядка спускалась сверху при наличии прямых контактов и личной договоренности». Понятно? Если непонятно, найдите себе переводчика с древнесоветского, а я двинусь дальше.
Мне благоволили выделять заказ одинаковый с Фаиной Георгиевной Раневской. Большая честь и большая моя благодарность распределителям. Теперь о технике снабжения. (Все, что я рассказываю, – это как документ с грифом «секретно», и прошу соответственно обращаться с этими сведениями.) Звонил Юра Проданов и говорил: «Для тебя есть талон на заказ. Удалось выбить очень приличный. Ты не представляешь, чего это стоило. Талон у меня. Зайди возьми. Слушай, ты же все равно к Фуфе поедешь. Можешь ее отоварить? Возьми ее заказ и отвези ей, ладно?» Комментарий: Юра Проданов – замдиректора нашего театра. Фуфа – прозвище Раневской. Отоварить – превратить талон в реальный мешок с продуктами.
На талоне был указан адрес (каждый раз новый) и час, когда нужно явиться по этому адресу. Возле неприметной двери в странной задумчивости перетаптывалась группа людей с пустыми сумками разных размеров. Я присоединялся к группе. Разговоры были на уровне шпионских паролей:
– У вас на десять? У меня на девять тридцать.
– По синим с полоской идет греча и шпроты, а без полоски – сайра и макаронные изделия.
– А там кто, Майя Кирилловна?
– Ее перевели. Она на Ермоловой, 21.
– А что-то давно никто не выходит.
– Тут выхода нет. Только вход. По пять человек. А выход на другую улицу. Через магазин.
Дверь приоткрывалась, и пять человек ныряли в подвал по выщербленным ступенькам.
И вот я подъезжаю на своих «жигулях» модели 23 05 цвета «рубин» к высокому, красивому и знакомому дому в Южинском переулке. Кстати, какое хорошее и очень московское название для улицы – Южинский переулок. В этом районе возле Бульварного кольца много было улиц, названных в честь крупных актеров, писателей, художников. Мелькали имена Станиславского, Качалова, Южина, Алексея Толстого, братьев Весниных. Были тут в названиях и Пушкин, и Герцен, и Чехов. Теперь нету этих имен. Есть только старинные – Денежный, Палашевский, Глазов. Конечно, дело принципа. Только вот ведь что получилось с это заботой о старине: Чехова и Станиславского нет, а Андропов, Гречко и Косыгин остались. Потому что они за чертой Садового кольца. Странный получился баланс памяти для молодых людей XXI века, с которыми я сейчас беседую. Но это отступление. К теме, к теме, к сюжету!
Подъезжаю я к дому Раневской в Южинском переулке. Был апрель 80-го года. Страна готовилась к 1 Мая. Потому и заказы были. А мы готовились к премьере пьесы «Правда – хорошо, а счастье лучше». Раневская только однажды согласилась приехать в театр на репетицию. Это было еще прошлой осенью на первой общей читке пьесы. После этого она ни разу не вышла из дома – ссылалась на болезнь. С 11 утра до 2 я репетировал с актерами в театре, а потом ехал к ней, один или с партнерами, и мы работали у нее дома. С некоторым ужасом я ждал перехода из репетиционного зала на сцену. Тут уж ее присутствие станет необходимым. И каждый день! Как преодолеет она инерцию своей неподвижности?