– Вы хозяин, – попытался сохранить лицо Петров и лязгнул замком.
– Здравствуйте, – очень вежливо сказал Женька, – мне нужен Александр Заренко.
– Я здесь! – крикнул я. – Это мой знакомый. Петров прошел назад в комнату и уселся в кресло, пока Женька раздевался и менял ботинки на тапочки.
– Привет! – сказал Женька, заглядывая в комнату. – Я тут посещу кое-что и зайду.
– Будь как дома, – сказал я. Петров сунул руку под полу.
– Только без стрельбы, Сергей Сергеевич, – сказал я, – пожалейте молодого журналиста, которому совсем немного осталось до полного расцвета сил.
– Вы напрасно иронизируете, уважаемый больной и контуженый, – недовольным тоном произнес Петров.
– Куда уж тут иронизировать, когда посетители друг на друга с пистолетами бросаются. Это, кстати, что за система? Ведь не Макаров?
– Не Макаров. Это ПСМ, калибр пять сорок пять.
– Шикарно живете. Я знал только одного человека, носившего подобную роскошь. Так он был зам. начальника городского отдела милиции. Это в каком же вы у нас звании ходите?
– Это что, продолжение беседы? Так на вопросы о личной жизни я отвечать не буду.
– С каких же это пор звания стали личной жизнью? – поинтересовался я.
– Да вы что, – мастерски изумился Петров, – да я только этим и живу. Ночь не ем, день не сплю.
– Ваша последняя фраза – цитата из бессмертной комедии «Шельменко-денщик» и особой оригинальностью не блещет, – съязвил я. – И вообще…
– И вообще, – перебил меня Петров, – если вы серьезно планируете избавиться от меня в связи с приходом коллеги, то вынужден вас огорчить. Я пришел всерьез и надолго.
Я плюнул на свое намерение изображать смертельно больного и довольно резко сел в постели.
– Если вы возомнили, что ПСМ за пазухой дает возможность вести себя подобным образом, то…
– То вы отхлестаете меня по щекам, – совершенно по-хамски закончил за меня Петров. – Как человек объективный, вынужден вам заметить, что наблюдение за вами доставляет мне гигантское удовольствие. Вы так мастерски корчите из себя дурака, что мне иногда в голову приходит мысль: откуда у вас такое близкое знакомство с темой? Вы действительно полагаете, что все происходящее вокруг направлено только на вас и все хотят вас обмануть? Вернитесь на землю, будьте для разнообразия хоть немного серьезнее. И тогда у вас появится шанс не попасть на небо раньше времени.
– Послушайте…
– Нет, это вы послушайте. Вы живы только благодаря случайному стечению обстоятельств. И помочь сейчас могу вам только я. Меня прислали для того, чтобы вы могли выжить хотя бы пару дней. И если мне это удастся, то я буду ужасно удивлен. Не скажу, чтобы обрадован, но удивлен. И чтобы вы хоть немного поверили в то, что я вам говорю, добавлю: еще до сегодняшнего утра обсуждалась возможность задержать вас и препроводить в тщательно изолированное помещение, где возможность делать глупости была бы сильно ограничена.
Я встал с дивана и медленно прошелся по комнате, неторопливо считая до десяти. От того, чтобы дать Петрову в рожу, меня удерживали только швы на моем носу и мысль о том, что Петров явно обладает какими-нибудь навыками в рукопашных разборках.
– И что же вас остановило? – досчитав, спросил я. – Не нашли повода?
– Не нужно нас недооценивать, – ответил Петров и тоже встал. – У вас на полке за третьим томом Жюль Верна лежит обойма с пистолетными патронами. Ее туда вчера положил я.
Я метнулся к полке, отодвинул стекло, вытащил книгу. За нею действительно лежала обойма. С маленькими такими патронами. Калибра пять сорок пять. Я вынул обойму и протянул ее Петрову:
– От вашего?
– От моего, – кивнул Петров и осторожно взял у меня обойму из рук. – Но отпечатки пальцев теперь на ней ваши.
Я сел на диван. Петров вернулся в кресло и удовлетворенно кивнул. У него снова появилась возможность разговаривать со мной с позиции силы. И он дал мне это оценить. Потом Петров вынул из кармана носовой платок и тщательно вытер обойму.
– Это я вам показал, чтобы вы мне все-таки поверили. Если бы мы не передумали – вас сегодня же утром арестовали бы за незаконное хранение боеприпасов.
– И что же вас остановило? Надо полагать, гуманизм и филантропия.
– Ничего подобного. Просто сегодня утром стало известно, что в СИЗО в своей камере покончил жизнь самоубийством осужденный Брыкалов. Есть предположение, что у него не выдержали нервы в ожидании ответа Президента на его прошение о помиловании.
– Мне он сказал, что в случае отказа в помиловании он не будет просить еще раз, а с гордостью примет пулю в лоб.
– Не знаю, с гордостью или нет, но Брыкалов повесился в камере смертников. И даже не оставил посмертную записку.
– Ну как твое самочувствие? – жизнерадостно спросил Женька, входя в комнату. – Мне Татьяна сказала, чтобы я к тебе зашел. Позвонила мне в общагу. Очень торопила.
– Здравствуй, Женя, – с чувством сказал я, – она тебе откуда звонила?
– Я так понял, что звонила она из редакции. Мне передавала привет от ребят. И тебе, кстати. Твоим самочувствием Главный интересовался.
– Значит, она звонила из редакции, – обреченно сказал я.
Я ведь просил Татьяну все сделать с телефона-автомата. Позвонить Женьке и еще кое-кому. Судя по всему, она решила сэкономить время и силы. Позвонила из редакции, с телефона, который, я в этом был уверен, прослушивается. Сегодня я действительно мог никуда не выходить из дому.
– Женя, если тебя не затруднит, пожалуйста, пойди на кухню и поставь чай. Мне нужно минут десять поболтать, а потом пообщаемся с тобой.
Женька внимательно посмотрел на меня, на Петрова и вышел из комнаты. Дверь он тщательно за собой прикрыл, что ясно указывало на правильное понимание им текущего момента.
– Мы остановились на самом интересном месте в нашей беседе. Брыкалов повесился в своей камере. Он этот героический поступок совершил ночью?
– Поздно вечером. Контролер слишком поздно заглянул в камеру.
– А как же его сокамерник? Он что, ничего не видел?
– Какой сокамерник? Брыкалов находился в одиночке, как положено смертникам.
– Был у него сокамерник. Был. Я когда интервью брал, видел шахматы на столе. Перед нашим приходом постель напарника убрали, чтобы все выглядело, как будто он просто сидел в двухместной камере один.
– Может быть, так оно и было?
Я не смог уловить в голове Петрова фальши или иронии, потому ответил честно:
– В переполненном СИЗО, в камерах которого сидит в четыре раза больше арестованных, чем положено, один человек в двухместной камере – непозволительная роскошь. Тем более, что, помимо шахмат, в камере были сигареты. А Брыкалов не курил. Он сам заявил, что бережет здоровье, несмотря ни на что.
– Ну, как бы там ни было, – подвел черту Петров, – Брыкалов умер. Нам показалось, что подобные места для вас могут оказаться ненадежными.
– И поэтому вы здесь. Как и вчера днем.
– Как и сегодня ночью. Уже вторые сутки возле вашего дома дежурят наши люди, охраняя ваш покой и сон. Поэтому я так отреагировал на вашего визитера. Все слишком серьезно, чтобы мы рисковали. И поэтому мне очень хотелось бы знать, что именно происходило с вами в последнее время.
Он хотел бы знать, что происходило со мной в последнее время! Я бы и сам этого хотел. Но я не был уверен, что Петров тот человек, который смог бы мне все объяснить. Он пытается использовать меня втемную, а это самый непродуктивный способ сотрудничества со мной. Я молчал, и Петров молчал. Он ждал, а мне ждать было нечего. План, который еще утром казался мне эффективным и правильным, сейчас выглядел несколько бледно. Можно играть в детектив, если это ничем не грозит. Но если в результате неверного шага можно оставить этот бренный мир, то все приобретает несколько иную окраску. Как говорилось в одной детской дразнилке: «А жить-то хочется, а ножки тонкие!» А ножки тонкие.
В коридоре зазвонил телефон. «Я возьму трубку», – сообщил Петров и вышел.
Разговор длился всего пару минут. Петров вернулся в комнату, и по его лицу я понял, что меня ждут новости. Я понял, что сейчас Петров скажет что-нибудь типа: «Уважаемый Александр Карлович, мне только что сообщили, что ввиду изменившихся обстоятельств…» Такое чувство предвидения будущего мне знакомо очень хорошо. Особенно ярко у меня запечатлелась в памяти ночь на 13 декабря тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Я стоял дневальным, когда в роту прибыли все офицеры и прапорщики, и ротный приказал поднять всех, кто был свободен от нарядов, на полтора часа раньше положенного. Рота построилась, ротный прошелся перед строем, строгий и серьезный, а у меня в голове четко прозвучало: «Товарищи, за последнюю ночь обстановка в Польской Народной Республике резко обострилась, и введено военное положение». Слова эти вначале прозвучали у меня в голове, а через минуту их произнес ротный.
– Уважаемый Александр Карлович, – очень серьезным тоном сказал Петров, – мне только что сообщили, что ввиду изменившихся обстоятельств…
– Давайте проще, – прервал его я, – что случилось и что в связи с этим я должен сделать?
– Что случилось – я сообщу вам немного позднее, а пока я вынужден вас просить срочно уехать из дому вместе со мной на несколько дней. Я понимаю, что звучит это необычно, но я вас прошу не задавать лишних вопросов, а просто собрать вещи. Через десять минут приедет машина.
В душе у меня было пусто и холодно. Настолько пусто и холодно, что я даже не отреагировал на это предложение так, как должен отреагировать любой нормальный человек. Я тупо кивнул.
– А как же семья?
– Если вы уедете – им ничего угрожать не будет. Вы для них самая большая угроза. Вернее, ваше присутствие. Собирайте вещи.
– Сколько у меня еще есть времени? – обреченно спросил я.
– Машина будет через десять минут, я смогу добавить еще минут пятнадцать на сборы, максимум через тридцать минут нас здесь не должно быть.
Не продолжая расспросов, я полез в шкаф, выволок свою походную сумку и стал укладывать в нее белье.