Эти московские всадники, пользуясь сложным рельефом местности, подъехали метров на двести. Поэтому их всех можно было рассмотреть в деталях посредством зрительных труб. И рыжий верзила не стал исключением. Он изучал военный лагерь Сигизмунда с явно выражаемым омерзением, раздражая тем невероятно. Король даже покраснел от злобы! Этот варвар изучал лагерь ЕГО армии с омерзением на лице! Немыслимо! Невозможно! Впрочем, иного и не могло быть. Потому что Дмитрий интересовался прежде всего тем, с каким противником он будет иметь дело. Его природа. Его дух. Его отношение к жизни. Поэтому обращал внимание на порядок, чистоту, организацию приема пищи и совершения испражнений. Иными словами, на все то, что составляет «грязное белье» любого коллектива. И то, что он наблюдал, вызывало омерзение. Да и то только потому, что он старался сдерживаться и не корчить слишком отвратительные рожицы.
Да, царевич понимал, сейчас по всему миру такой кошмар. И если он подойдет к воинству Русского царства тысяч в десять и более «голов», то увидит нечто аналогичное. Но эти оправдания его вообще ни в коей мере не устраивали и не позволяли смириться с кошмарным зрелищем.
Немного помучив себя босховскими страстями, Дмитрий перешел к более практичной деятельности – нанесению отметок на чертеж Смоленщины, полученный еще в Москве. Но буквально через пару минут плюнул. Этот чертеж, ну то есть карта, совершенно ни к чему не был годен. Кошмарное нарушение пропорций и геометрии объектов. Поэтому он, перевернув пергамент, постарался набросать топографическую схему свинцовым карандашом на глазок. Но не успел. Подняли отряд пятигорцев, который стал угрожать, опасно выдвинувшись к днепровскому льду.
Оценив неблагоприятную обстановку для продолжения рекогносцировки, царевич предпочел отступить. Однако напоследок заметил, что в толпе придворных, окружающих Сигизмунда, мелькали и дамы. Обычное дело. Если бы не одна особа, отжавшая у кого-то зрительную трубу[51] и изучающая его. Это Дмитрия заинтриговало. Женщинам в эти годы мало чего позволяли, и вели они себя соответствующе. А эта – выделялась. Что дразнило его любопытство, заводя и провоцируя. Разглядеть ее толком не удалось, но он постарался запомнить наряд и какие-то приметы. Мало ли? Хотя если она из высшего круга, то нарядов у нее должно быть прилично, и все они такие разные…
Сложил зрительную трубу. Убрал ее в чехол, притороченный к седлу. Надел шлем, что покоился в руках бойца. И повел эту сотню к лагерю. На сегодня рекогносцировка закончилась. Все слишком взбаламутились и спокойно все зарисовать не дадут.
Король Польши проводил тяжелым взглядом отряд этого «единорога» и медленно вернулся в шатер.
– И кто это был? – бросил он раздраженную фразу через плечо своей свите. – Выехавший на вылазку смоленский боярин?
– Сир, – попытался оправдаться Жолкевский.
– Я ХОЧУ ЗНАТЬ, СКОЛЬКО ОН ПРИВЕЛ ВОЙСК! – прорычал Сигизмунд. – Или ты рискнешь предположить, что царевич Дмитрий прибыл всего с сотней поместной конницы? А потом, набравшись наглости, средь бела дня выехал к лагерю и стал что-то помечать на карте?
– Нет, сир, – виновато повесил голову Жолкевский, – не стану.
– Я требую, чтобы ты действовал!
– Да, сир, – покорно кивнул польный коронный гетман.
– Он мне не нравится, – фыркнул в довершение король. – Похож ли он на своего отца?
– Да, сир, – практически хором произнесли несколько престарелых вельмож. – Очень похож! Одно лицо! Да и ростом в Ивана! И лицо с вечно недовольным выражением! – наперебой загомонили те люди, что при жизни встречали Ивана IV Васильевича.
– Хм… И что о нем известно?
– Слухи доходят очень противоречивые, – произнес один из членов свиты, положив начало развернутому, многоголосому докладу. При дворе всегда и все любят, а главное, умеют сплетничать. Кто-то что-то действительно знает, кто-то предполагает, а кто-то и вовсе выдумывает… Но в том и мастерство царедворца, чтобы умудряться вычленять, кто, где, кого, в чем, а главное – зачем обманывает. В любом случае на ближайший вечер двор Сигизмунда оказался полностью увлечен вопросом «черного принца», как его с легкой руки окрестили уже на третьей минуте промывания костей брандспойтом.
Глава 3
25 февраля 1605 года, окрестности Смоленска
Путь отхода сотни Дмитрия был хорошо виден на снегу. Да, тот был неглубокий из-за особенностей зимы. Ветра и редкие, слабые снегопады не сильно способствовали. Но все равно – читался след очень хорошо. Поэтому царевич решил подстраховаться. Конечно, Сигизмунд мог оставить все как есть. Но вдруг тот обидится и решит покарать наглеца? Этим шансом не следовало пренебрегать…
Рота гренадеров сидела в этом лесу вот уже седьмой час. Все замерзли и устали. Тем более что цесаревич запретил жечь костры и велел поменьше шевелиться. Вот они и злились, коченея. Матерились. Куда же без этого? Но тихо, практически шепотом, раздраженно поправляя свои беленые накидки, снова задранные озорным ветерком.
Вдруг эхо донесло топот копыт.
Все резко притихли, начав проверять состояние своих фитилей, подновляя угольки где надо.
Галопом пронесся десяток поместной кавалерии. Они были в передовом охранении.
Тишина стала звенящей.
Бойцы буквально вжались в мерзлую землю и деревья. Кто-то держал в руках мушкетоны, кто-то гранаты[52], кто-то ручные мортиры, заряженные по случаю картечью.
Прошло минуты две напряженного ожидания, которое прервал новый топот копыт. Только уже куда более масштабный. Сотня? Две? Три? Гренадеры взволновались. Все-таки их было не так много.
Появились враги. Пятигорцы.
Шли галопом. Явно видели разъезд передового охранения и хотели догнать.
Вот головные всадники поравнялись с первой десяткой. Втянулись. Вот практически достигли последней десятки…
– Бей! – закричал командир роты.
И спустя пару долгих, вязких секунд ударили мушкетоны и ручные мортиры нестройным залпом. И целая туча картечи улетела во врага!
Вой! Крик! Дикое ржание испуганных и раненых коней!
Бах! Бах! Бах!
Начали рвать ручные гранаты под копытами лошадей.
Новая волна паники.
А гранаты все продолжали и продолжали взрываться. Гренадеры метали их по готовности. Достал из подсумка. Зажег фитиль. Бросил. И так по кругу. Как роботы.
Бей!
Вновь закричал командир роты, когда все стрелки-гренадеры успели перезарядить свое оружие. И вновь нестройный залп мушкетонов и ручных мортир обрушил на врага тучу картечи.
На этом, собственно, бой и закончился.
Пятигорцы, не успевшие втянуться на опасный участок дороги, попросту развернулись и решили ретироваться. Рубиться в зимнем лесу верхом – плохая затея. А противник явно там засел. Можно было, конечно, спешиться. Но этим прирожденным кавалеристам такая мысль в голову не пришла. Да и сплошная череда взрывов ручных гранат сильно пугала. Непривычное дело.
Они попытались отступить.
Дмитрий эшелонировал засаду, понимая, что проще приманить разведывательный отряд врага, нежели перекрывать все возможные пути подхода к лагерю. Поэтому сводная рота стрелков терции находилась в полукилометре от гренадеров. Практически на опушке. И сразу, как мимо них пролетели пятигорцы и скрылись за поворотом, они вытащили из леса деревянные рогатки заграждений, перекрыв тем путь отхода.
Царевич считал, что нужно пользоваться каждой возможностью, дабы сокращать поголовье врага. Бегай еще за ними потом по полям, как ребенок…
Пятигорцы, изрядно обескураженные горячим приемом и большими потерями, решили ретироваться. Но не тут-то было… Бросившись к опушке леса, противники наткнулись на рогатки и плотный огонь из пищалей. Причем сейчас, в отличие от огня гренадеров, летели именно тяжелые пули, а не картечь.
Мат и крик достигли максимума.
Десятка два бойцов спешились и постарались обойти рогатки. А в это время командир стрелков закричал:
– Примкнуть штыки!
И московиты с криком «Ура!» бросились в рукопашную схватку на достаточно деморализованного и выбитого врага. Да-да, именно штыки. Их еще не изобрели в современном нам понимании. Поэтому Дмитрий постарался помочь человечеству с этим нехитрым улучшением. Благо, что пищали для своей терции он отбирал легкие – нового голландского образца. То есть ими можно было вполне орудовать, словно коротким копьем…
Король Сигизмунд с брезгливостью смотрел на этих потрепанных воинов. Семнадцать человек! Семнадцать человек осталось от трех сотен! И то, что они рассказывали, – ужасало.
– Какие варварские методы ведения войны! – раздраженно процедил Сигизмунд, отворачиваясь. Нет, разумом-то он понимал, что ничего предосудительного Дмитрий не сделал. Все правильно. Но этот его успех бесил чрезвычайно. Сначала сотня фуражиров. Теперь три сотни легкой конницы. Что дальше? Крылатых гусар вениками разгонит?
Глава 4
28 февраля 1605 года, окрестности Смоленска
Дмитрий стоял на опушке леса и внимательно наблюдал за тем, как медленно и хаотично войско Сигизмунда перебиралось на этот берег. Не все. Но большая часть, безусловно…
Гетман Жолкевский, очевидно, получил руководящий и направляющий пинок от короля. Дескать, действуй. Иначе бы чего он такой кислый стоял на холмике? Очевидно – идея ему не нравилась. Совсем. И Дмитрий его прекрасно понимал.
Станиславу требовалось взять Смоленск, а не врага по лесам гонять. Для чего он выбрал правильный момент и подошел так, чтобы вооруженные силы Русского царства просто не успевали внятно отреагировать первые полгода. А потом, работая от активной обороны, скорее всего, планировал принимать их и перемалывать. Ведь главная цель – Смоленск. Все остальное вторично.
Что же происходило сейчас? Да бред какой-то. Это даже Дмитрий, человек первый раз в своей жизни водящий армию, понимал. Сколько у врага сил, Сигизмунду неизвестно. Где и как они стоят – неясно. Куда выдвигаться? Зачем? А главное – ради чего? Снять угрозу деблокирования Смоленска? А кто гарантирует, что царевич не отвлекает их, совершая обманный маневр? Ну и что, что он проявил активность только на одном берегу реки. Силы-то продемонстрированы очень незначительные. Что перед глазами ляхов было засвечено? Сотня поместной конницы да пара рот пехоты. То есть человек четыреста-пятьсот. Никакой реальной угрозы для войска и осады подобный отряд не представляет. Но король настоял на выдвижении. Зацепило его, видите ли, вызывающее поведение царевича. И вот теперь две тысячи крылатых гусар и десять тысяч немецких наемных пехотинцев лезли через лед на эту сторону. А ну как на утро следующего дня основные силы ударят в обход? Это был бы конец. Потерю лагеря, обоза, казны и артиллерии в начале кампании иначе и не назовешь. В общем, Жолкевский страдал. Натурально так. Глупый, неоправданный риск, лишенный какой-либо практической ценности. Однако ослушаться короля он не мог. И это так отчетливо проступало на его лице, что Дмитрий ему даже немного соболезновал. Ну и корил себя за то, что сразу не догадался провернуть столь хитроумный ход. Переоценить противника иной раз бывает так же вредно, как недооце