поднимаясь со скамейки. Кристофер мгновенно ощутил холодок от пустоты рядом, и вот это уже ему совсем не понравилось. То, насколько он к Теодору привык. – Не переживайте. Вы сделали все, что могли. Все будет хорошо.
Мистер Уилсон быстро справился с изумлением, проявившимся на лице, и тепло улыбнулся, даже как будто расслабившись.
– Спасибо, Теодор. Это очень много для меня значит, правда.
Теодор повернулся к Кристоферу с победной улыбкой и показал большой палец. Кристофер опустил взгляд на микшерский пульт, усмехаясь. Все в кружке уже давно приняли Теодора, будто и не он когда-то издевался над ними и доводил до белого каления. Впрочем, это было неудивительно. Теодором сложно было не очароваться, когда он искренне хотел очаровать. А сейчас он очень этого хотел: был таким открытым, улыбчивым, честным, старался изо всех сил, словно ему и вправду было не все равно.
– Давайте начнем, – объявил мистер Уилсон, проходя к своему привычному месту в центре первого ряда. – Пройдемся сегодня один раз только, потом мне нужно заскочить к директору.
На этих словах он подозрительно покраснел, и Джесс с Лиззи не сдержали смех, тут же маскируя его под кашель. Мистер Уилсон только отмахнулся от них, как от надоедливых стрекоз.
– Давайте начнем, – настойчивее повторил он, и Теодор первым забрался на сцену. За ним цепочкой потянулись остальные ребята. Дэнни, друг Марка, занял место Кристофера за пультом. За музыкальное сопровождение отвечал Крис, но быть тут во время премьеры он не смог бы, потому что тоже играет, вот они и запрягли Дэнни. Все равно тот постоянно рядом ошивался и очень интересовался всем, что делал со звуком Кристофер.
Кристофер подошел к сцене, и Теодор с улыбкой протянул ему ладонь. Он закатил глаза, но послушно схватился за теплые сухие пальцы, ловко запрыгивая наверх.
– Вы знаете, что там есть лестница? – возмутился мистер Уилсон, но его слова привычно проигнорировали – зачем идти к лестнице, если можно забраться сразу?
Кристоферу нравилась сцена. Этот запах, немного пыльный, окутанный стариной, какой-то тайной – он был во всех театрах. Даже в их крошечном актовом зале, сроду не видавшем никаких постановок. И Крис был без ума от него. В сцене хранилось тепло аплодисментов, чьего-то восхищения, чьих-то слез, за сценой были спрятаны сотни историй, и, если замолкнуть на мгновение, прислушаться к тишине, можно было услышать шепот голосов, эти истории рассказывающих.
Кристофер знал, что ему не суждено связать свою жизнь с театром, да ему и не хотелось этого так, как Остину, или Лиззи, или Джессике. Но ему нравилось участвовать в этом, быть частью чего-то большого, чего-то красивого. Нравилось это суетливое беспокойство на репетициях, нравилось, как все вживались в свои роли, становясь на несколько часов другими людьми, примеряя на себя другие личности.
И Теодору… очень шла роль Орфея. Дело ли в том, что он действительно настолько погрузился в эту историю, или в том, что он сам очень похож на своего героя, но Кристофер был просто очарован его игрой. Голосом, взглядами, его плавными, не лишенными изящества жестами, которые пришли из занятий спортом. Возможно, это не тянуло на «Оскар» (ладно, это не сравнится даже с игрой той же Джесс), но что-то было в Теодоре, что невольно притягивало внимание.
Не говоря уже о том, что он был просто очень красивым.
Кристофер упорно игнорировал тот факт, что Теодор был лучшим только в его глазах.
Он разберется с этим как-нибудь потом. Или никогда.
Да, никогда – отличный вариант.
– Держи, – Теодор сунул ему под нос упаковку клубничного сока с уже вставленной трубочкой. Кристофер на автомате взял ее, делая несколько глотков, и только потом поблагодарил Теодора.
Тот только повел плечом в ответ, поправляя рюкзак и подстраиваясь под его шаг. Они молчали. После свидания между ними витала неловкость – не настолько сильная, чтобы испортить отношения, но явно ощутимая. Так глупо все складывалось, целый месяц Кристофер даже не задумывался о том, что чувствует к Теодору, а потом за несколько дней осознание вылилось на него ведром ледяной воды.
Правда в том, что все закончится в следующий вторник. Возможно, Теодор будет продолжать между ними какое-то подобие общения, а возможно, что гораздо более вероятно, вспомнит о том, что это было всего лишь наказание, и теперь оно позади.
Правда в том, что они учатся в разных классах, Кристофер работает после школы и занимается в театральном кружке, а у Теодора много друзей и тренировки по волейболу, их круги общения никак не пересекаются, и до начала репетиций они вообще должны были ненавидеть друг друга.
Правда в том, что они никогда не были близки и никогда близки не станут, но вот то, что происходит сейчас, – Теодор идет рядом с ним, плечом к плечу, у Кристофера вызывает такое чувство, что он еще ни разу не был ни с кем ближе.
Они вошли в библиотеку, привычно устраиваясь за самым дальним столом, который был скрыт от чужих глаз книжными шкафами. Второе место, которое Кристоферу нравилось. В библиотеке было всегда тихо, всегда мало народу, и ему казалось, что он сидит во временной капсуле, перемещаясь то в прошлое, то в будущее – все зависело от того, какую книгу он решал открыть.
– Ты сказал тетушке, что задержишься? – поинтересовался Теодор.
Кристофер вытащил из рюкзака учебники, хоть и знал, что заниматься сегодня не будет.
Он сделал еще несколько глотков клубничного сока, прежде чем ответить:
– Она привыкла к тому, что я задерживаюсь.
– Передавай ей от меня привет.
– Не веди себя так, как будто вы хорошие знакомые, – цокнул Кристофер, и Теодор очаровательно улыбнулся, подпирая щеку ладонью.
– Она от меня без ума.
Потом почти сразу он поднялся.
– Я схожу покурить.
Когда он уходил, Кристофер смотрел ему вслед.
Как-то так получилось, что Теодор узнал о нем очень многое, собрал его жизнь по частичкам. По обрывкам разговоров, по словам друзей, по тому, что Кристофер ненароком открывал сам.
Теодор никогда не жалел его, хотя Кристофер привык к жалости. Вопреки всему, она его не оскорбляла, не вызывала совсем никаких эмоций. Ну, у каждого своя судьба, свои сложности, Кристофер не считал себя мучеником, не задавался вопросом, почему все это происходило с ним, потому что, на его взгляд, ничего страшного и не происходило. И Теодор не стал относиться к нему по-другому. Просто принял всю информацию как что-то неизбежное, как неотъемлемую часть Кристофера, даже пошутил про то, что осталось дождаться укуса паука, и можно начинать шить костюм.
Родители Кристофера увлекались альпинизмом и погибли в горах во время очередной вылазки. Ему было три. Его забрала сестра отца, приняла в свою семью, но постоянно рассказывала о его настоящих родителях, не стремилась занять их место. Кристофер поделился этим с Теодором легко, не задумываясь особо, когда тот спросил о том, почему он живет с тетей и дядей.
Для него это не было трагедией, и он порой мучился от этого сильнее, чем от того, что никогда не обращался ни к кому «мама». Должен ли он был страдать? Он почти не помнил родителей – только какие-то размытые образы, теплоту рук, ласковые голоса. Он поспешил тогда добавить это, оправдать себя, мол, не помню, особо не волнует. Чужая жалость его не задевала, но получить жалость от Теодора не хотелось.
Теодор, впрочем, жалеть его не стал.
Подрабатывал после школы Кристофер потому, что тетушка с дядей жили небогато, дядя так и вовсе три года как вышел на пенсию, а быть обузой Кристоферу не хотелось – он и так слишком многим был им обязан. Да и работать ему было несложно, даже в городской библиотеке народу было не очень много, он обычно занимался уроками во время смен. Отвлекаться было не на что, вот и успеваемость у него выросла выше средней. Кристофер был обычным. Он никогда не считал себя особенным, но почему-то именно так Теодор к нему относился, словно он особенный. Но не в плохом смысле, не в том смысле, когда особенность приравнивается к чему-то странному, неприятному, а по-другому. Словно Кристофер показал ему какой-то новый мир.
Кристофер сделал каминг-аут, когда ему было пятнадцать, и все тогда получилось как-то легко. Легче, чем он ожидал от каминг-аута, сделанного в крошечном городке, где у всех в большинстве своем было строго консервативное мышление.
Он признался семье в том, что не видит себя в отношениях с девушкой, пусть и не было опыта отношений, а те восприняли спокойно. Ну, не видит так не видит, не заставишь же его. Никакой шарманки про внуков – они и ребенка-то получили за слишком высокую цену. Попросили только не скрывать от них ничего важного, но в этом Кристофер, как и любой подросток, ослушался – про то, что произошло тогда на вечеринке, он не рассказывал никому, даже Юте.
В школе тоже все как-то просто получилось. Несколько человек из тех, с кем он хорошо общался, отдалилось, но самые важные остались. Учителей особо не волновало то, о ком там Кристофер мечтал в свободное время, а издевательств со стороны местных отморозков не было, он не знал, почему и как его так пронесло, но особо не задумывался над этим. Не трогали – и ладно. (Теодор, конечно, знал причину, он сам был этой причиной, но Кристоферу ни за что не признается).
Кристофер никогда ни с кем не встречался. Он даже чувств серьезных ни к кому не испытывал. А потому то, что происходило с ним из-за Теодора, выбивало почву из-под ног.
Он все делился и делился с Теодором крохами своей истории, словно провел много лет в заточении, а теперь просто мечтал хоть с кем-то поговорить. Но дело, конечно, было не в том, что он был как открытая книга и болтал с кем ни попадя о своей жизни, а в том, как Теодор его слушал. Как будто это все действительно имело для него значение.
Вот и сейчас он снова думал о том, что Теодор знал о нем почти все, а он о Теодоре – ничего, кроме той стандартной общей информации, которая известна всем о самых популярных учениках. Ну и кроме того, что подметил сам, – Теодор не пьет горький кофе, он никогда не читал книгу больше чем на двести страниц, он не переносит белый шоколад и ему не нравятся танцы их школьной группы поддержки. Еще Теодор плачет, когда смотрит видео со спасениями котиков в ютубе, но не плачет, когда смотрит грустные фильмы, потому что «ну, это ведь кто-то выдумал, а котики реально страдают». Теодор коллекционирует альбомы корейской женской группы SNSD, потому что фанатеет от Юны, но ему ни разу не попадалась карточка с ней. Теодор сначала наливает молоко, а потом кладет в него хлопья (больной ублюдок) и обожает мятный шоколад (дважды). Кристоферу нравилось думать, что это о Теодоре не знает никто, кроме него. Он ценит эти мелочи, конечно, но ему хочется больше – и это жадное жестокое желание не дает покоя.