Ему вдруг сильно захотелось оказаться по другую сторону шторки и просто… обнять его? Так ведь люди утешают друг друга, да?
Так его утешал Адам.
– Знаешь, я могу рассказать тебе историю, – неуверенно начал Теодор. Плач за шторой мгновенно стал тише, будто в приемнике уменьшили звук. – Вряд ли это тебя успокоит, конечно, но мне тоже… неплохо было бы выговориться. Готов выслушать?
Кристофер шмыгнул носом.
– Готов, – гнусаво ответил он.
Теодор открыл рот, думая, с чего лучше начать. Он так долго держал это в себе, и казалось, в жизни не сможет ни с кем поделиться, но слова полились из него сами. Ему действительно необходимо было выговориться.
Он рассказал про Адама, не называя, конечно, имени. Рассказал о том, как они подружились в раннем детстве и с тех пор всегда были вместе. У Теодора был плохой характер, его мало кто любил, но у Адама была удивительная способность сглаживать все острые углы. Теодор и вправду очень им дорожил.
В какой-то момент – в науке это называется «половым созреванием» – он понял, что смотрит на Адама не только как на друга. Они обнимались раньше, но потом объятия приобрели для него другое значение. Другое значение приобрели совместные ночевки, держания за руки, даже питье из одной бутылки стало для Теодора слишком двусмысленным.
И он испугался. Его знакомые обсуждали девочек (и он тоже обсуждал, причем с неподдельным интересом, потому что девочки нравились ему, просто не так сильно, как Адам), а он думал о том, каково это – поцеловать Адама.
Конечно, он не говорил другу об этом. Они вообще не затрагивали тему однополых отношений, тему отношений в принципе. Теодору казалось, что Адама такое не волнует.
До тех пор, пока он его не поцеловал.
Они сидели в его комнате одним летним вечером, Теодор ел фруктовый лед, который таял и тек по пальцам, и в какой-то момент Адам оказался слишком близко к нему, а в следующую секунду Теодор уже чувствовал его губы на своих. Он едва успел опомниться от шока и начать отвечать, как дверь открылась. Они отскочили друг от друга, но было уже слишком поздно.
Перекошенное от отвращения и ужаса лицо матери Адама Теодор запомнил так хорошо, словно оно отпечаталось у него под веками. Хотя он не помнил ни того, как ощущался поцелуй, ни того, как улыбался в него Адам. И это было очень, очень обидно. Наверное, это было самое обидное.
Семья Адама была очень религиозной. Они пришли на порог дома Теодора, закатили скандал его родителям, а потом собрали вещи и уехали.
Им даже не дали попрощаться.
– Я сказал родителям, что он сам меня поцеловал, я даже не успел ничего понять, – тихо признался Теодор. Кристофер слушал его, затаив дыхание, и пусть Теодор не видел его лица, не мог даже его представить, потому что попросту был с ним не знаком, он явно это чувствовал. Волнение Кристофера, его боль, сожаление. Как будто тот сидел рядом с ним и держал за руку. – Я не сказал, что хотел этого так же сильно. Не сказал, что парни мне нравятся так же сильно, как девушки. Никому не говорил. Отец пытался убедить меня, что для него это не важно, но даже тогда мне не хватило смелости признать…
Он замолк, пытаясь осознать то, что сделал.
Только что раскрыл свою самую большую тайну. Но почему-то стало легче. Почему-то он чувствовал, что поступил правильно.
– Мне жаль, – произнес Кристофер. – Но это не твоя вина. То, что произошло с твоим другом. Не твоя вина. Ты можешь любить того, кого хочешь, и однажды ты полюбишь, и все станет проще.
Теодору захотелось смеяться. Мальчишка утешал его так, словно сам не пришел сюда в поисках утешения.
Кристофер всхлипнул в последний раз.
– Спасибо тебе, – вдруг сказал он. – Правда, просто… спасибо.
Теодор услышал, как Кристофер поднялся со стула, как открылась дверь, как она потом с тихим щелчком захлопнулась. Немного позже до него вдруг дошло, что о внезапном переезде семьи Адама знали все в этом городе. Но Кристофер то ли не интересовался слухами, то ли просто не сопоставил историю Адама и Теодора с тем, что услышал, но Теодор никогда и ни от кого не слышал даже упоминания о ней.
Теодор подумал, что у него тоже нашлась смелость. Впервые с тех пор, как Адам уехал, он озвучил то, о чем не решался даже размышлять, – он бисексуал. И от этого в груди стало так легко, так свободно, как будто с него сняли неподъемный груз.
Психолог вернулась в кабинет почти сразу, будто специально ждала под дверью. Она не успела даже дойти до стола, как Теодор поднялся.
– Спасибо за сеанс, – небрежно сказал он, уходя прочь, провожаемый чужим недоуменным взглядом.
Слухи о том, что Кристофер – гей, очень быстро распространились по школе. Они жили в маленьком городе, где каждый заочно был друг с другом знаком, поэтому в этом не было ничего удивительного.
Теодор услышал об этом случайно из разговоров каких-то девчонок. Одна из них рассказывала другой о том, как ее подруга предложила Кристоферу вместе пойти на ежегодный Зимний бал, а тот отказал, и когда его спросили о причине, честно признался, что это из-за того, что он бы предпочел пойти с парнем.
Он узнал, как Кристофер выглядит, и ему стало смешно. Такой… взъерошенный большеглазый птенчик. С виду совсем слабый, мягкий, а столько смелости внутри.
Теодор тогда ощутил небывалую гордость. Мальчишка смог. Он и вправду сделал каминг-аут.
И впервые в жизни в Теодоре проснулось чувство ответственности. Он знал, что был тем, кто подтолкнул его к этому выбору. А поэтому начал его защищать.
Не открыто, конечно же. Это получалось само собой. Когда кто-то из его дружков предлагал повеселиться с «тем педиком», он пресекал это на корню. А если кто-то пытался сделать это, несмотря на запрет, он быстро с этим разбирался (и каждый раз оказывался в кабинете у директора – у того аж глаз начинал дергаться при виде него).
Кристофер, впрочем, даже не догадывался о том, кто являлся его ангелом-хранителем. Он искренне и до смешного наивно считал, что это все вокруг просто такие добрые. На Теодора он даже не смотрел, а если и смотрел, то с нейтральным или неприязненным лицом, когда объектами насмешек становились его драгоценные друзья.
Теодор делал это не потому, что испытывал к Кристоферу интерес.
Просто… для него это было само собой разумеющимся. Защищать Кристофера. Потому что в тот раз он помог ему, сам того не подозревая. Пусть у Теодора так и не хватило смелости сделать каминг-аут, но ему это и не нужно было пока. Он ни в кого не влюблялся, так что не видел смысла мутить воду. Что парни, что девушки не вызывали в нем никакого интереса, кроме сексуального, значит, и тревог его не стоили.
Интерес общественности к Кристоферу быстро пропал, его ориентация перестала быть шокирующей новостью, на повестке дня появлялись новые слухи, постепенно Теодор и сам перестал обращать на него внимание, только не давал его никому трогать – скорее по привычке, чем намеренно.
До той вечеринки в честь начала учебного года.
До вечеринки, на которой все вдруг поменялось.
Кристофер не хотел идти.
Он вообще не понимал, как Юте удалось уговорить его, но факт оставался фактом – они сидели на кухне особняка, принадлежащего неизвестно кому, в самый разгар одной из самых крупных вечеринок.
В красном пластиковом стаканчике, как из дурацких фильмов про подростков, у Кристофера был не алкоголь, а кола с лаймом и мятой, которые он откопал в наборе для коктейлей. Ему не нравилось, что тут шумно, но в целом жаловаться было не на что. Он бы все еще предпочел оказаться дома с книгой наедине, но Юта, как и обещал, не оставлял его одного, так что все было не так уж плохо.
Кристофер не пил, но реальность перед ним размывалась, потому что в коттедже было душно, тесно и накурено. Он оказывался то в одной комнате, то в другой, ведомый Ютой, вливался то в одну компанию, то в другую. Иногда вступал в разговоры, чаще просто слушал. У него было неплохое настроение, несмотря на то, что он неуютно чувствовал себя в толпе, поэтому, когда им предложили сыграть в «правду или действие», Юте достаточно было бросить на него всего один умоляющий взгляд, чтобы он согласился.
Игра шла легко и весело, потому что народу было много, все были пьяны, никто ничего не воспринимал всерьез. К великому облегчению Кристофера, бутылочка указывала на него всего один раз, и вопрос был какой-то дурацкий про то, сколько парней у него уже было. Кристофер, не моргнув глазом, ответил, что ни одного, все посмеялись и быстро забыли.
Направленные на себя недобрые взгляды он не заметил.
Когда бутылочка указала на него второй раз, Кристофер под давлением толпы выбрал «действие». Юта именно в этот момент отошел отлить, и он с тяжелым сердцем слушал свое задание. Впрочем, он согласился, отчасти из-за того, что боялся навлечь на себя негодование остальных, отчасти из-за того, что убедил себя, что ничего плохого случиться не должно.
– Ты пойдешь в одну из комнат наверху, – начал говорить Нейт, – тебе завяжут глаза, но ты не переживай, убивать мы тебя не станем.
Все вокруг рассмеялись, но Кристоферу почему-то было не смешно. Он нервно сглотнул.
– Кто-нибудь к тебе придет, – ты не должен снимать повязку! – и вы пробудете в комнате наедине десять минут. Вот и все задание. Не сложно, правда? – приторно улыбнулся Нейт.
Кристофер кивнул. Действительно не сложно.
Он поднялся на пошатывающихся ногах, и Нейт поднялся вместе с ним. Он провел его в комнату, крепко завязал глаза, усадив на кровать.
– Удачи, – хмыкнул Нейт и удалился.
Кристофер начал ждать, дрожащими пальцами нервно схватившись за покрывало. Из-за отсутствия зрения все чувства обострились. Он прислушивался к шагам за открытой дверью, вздрагивая каждый раз, как ему казалось, что кто-то собирается зайти, но каждый раз предчувствие его обманывало. Взволнованный стук сердца заглушал даже громкую музыку внизу.
Кристофер уже почти поверил в то, что никто не придет, как дверь захлопнулась с тихим щелчком, отрезав звуки за ней. Он нервно облизнул губы. Тяжелые шаги остановились у кровати, и в следующее мгновение она прогнулась под чужим весом.