Попытка майора Коробочкина растолковать свои мысли Ознобишину не увенчалась успехом. Приветливый психиатр радушно соглашался со всеми доводами сыщика, а потом предложил ему самому отдохнуть в Воробьевке.
— Принудительное лечение! — потерял терпение милиционер.
— Я предлагаю вам добровольное, — гостеприимно развел руками доктор, приглашая майора под сень желтого дома.
— Принудительное лечение для Игрека!
— Только по постановлению суда!
И снова дебильная улыбочка на добром лице доктора, означавшая, что он принимает Коробочкина за психа. С больными Ознобишин всегда бывал обворожительно ласков, здоровых — мог отматерить. Те, кто недавно стали таковыми, воспринимали нецензурную брань психиатра как комплимент.
«Ознобишин прав, — размышлял сыщик, удрученный лучезарной улыбочкой доктора. — Без заключения психиатрической экспертизы никакой суд не направит Игрека на принудительное лечение. А если вдруг направит, врачишки выпустят его на волю через месяц…»
На глазах у Станислава Сергеевича особо опасные сумасшедшие запросто покидали больничный сад, чтобы смешаться с психически здоровыми людьми. Даже совершенно безобидные из них, например дебилы, очень внушаемы. Здоровому преступнику ничего не стоит подбить их на преступление.
«Игрек не виноват в том, что опасен для общества, — продолжал рассуждать Коробочкин. — Но и волки в этом не виноваты, однако их отстреливают… — мысль майора забуксовала, не решаясь преодолеть роковую черту. — Игрека нужно уничтожить!» — излив гной, исподволь разъедавший его душу, Станислав Сергеевич испытал облегчение.
— Ну что, решились? — радушно заулыбался Ознобишин.
Коробочкин кивнул, надеясь, что доктор по-свойски обхамит его. Но тот продолжал ласкать психа обаятельной улыбкой.
— Ну и чудненько! Ложитесь Коробочкин мне! Преступники от нас никуда не убегут! А мы от них — можем! — Иннокентий Иванович засмеялся, довольный своей шуточкой.
— От Игрека мы тоже никуда не убежим!
— И не надо! Вон он! На ловца и зверь бежит!
Едва оказавшись в Воробьевских пределах, Игрек получил тревожную весть: в Перу землетрясение.
— Если на нас провалится Земля с другого полушария, мы все получим по жопе!
Страхов параноика Игрек не разделял, но его собственные опасения были не менее безумными.
«Недавно я думал о землетрясении… Но не в Перу!»
Неужели он причастен даже к природным катаклизмам!
Охваченный ужасом, глюк походил на больного, страдавшего маниакально — депрессивным психозом. Будто был он не повелителем мира, а загнанным зверем.
Самым тяжким испытанием стали для Долговязого вечерние выпуски криминальной хроники по телевизору. Разбои и грабежи его интересовали куда меньше убийств и изнасилований. Когда показывали трупы убиенных, Игрек в панике бросался к экрану, пытливо всматриваясь в застывшие лица.
Случалось, в покойниках ему мерещились знакомые. Не было тогда человека несчастней Игрека.
Дам, подвергнувшихся насилию, по телевизору не показывали, что возмущало всех душевнобольных, включая Игрека.
— Мы должны видеть, кого изнасиловали! — шумели психи. — А, может, это мы постарались! Может, мы хотим пойти с повинной!
Долговязого пугало, что шизофреники озвучивают его затаенные мысли.
Поджидая своего любимца, полковник Судаков почивал на его койке. Он уважал себя за подобный демократизм. Мэр Коровко, выставлявший напоказ свою близость к народу тем, что даже в городской думе не снимал ушанку с опущенными ушами и кирзовые сапоги, вызывал у Сергея Павловича презрение.
— Народ не в думе, а в Воробьевке! — с гордостью говаривал он своему окружению.
Даже когда на спящего контрразведчика какой-то сумасшедший глубокомысленно накакал, любовь Судакова к простому народу осталась непоколебима.
На сей раз никто не покусился на телесную чистоту Сергея Павловича. Его разбудил радостный вскрик Игрека:
— Иоанн Васильевич!
Полковник Судаков распахнул бедолаге объятия.
— Нашелся! Я без тебя прихворнул!
— Голова?
— Сердце!
— Лучше б уж голова!
— Сердце тоже хорошо!
С головой у друзей все было в порядке — как отметил доктор Ознобишин. Его научная работа по исследованию психических феноменов топталась на месте. Какие факторы обуславливают неожиданное появление экстрасенсорных способностей у взрослого человека? Какие лекарства могут это спровоцировать? Почему дар небес иногда бесследно исчезает?..
Доктор Ознобишин безуспешно искал ответы на тысячи вопросов. Один лишь Игрек, второй раз подряд бесследно терявший память, был непрестанной головной болью ученого.
Последней надеждой приунывшего психиатра были патологоанатомические исследования головного мозга глюков, но подобного материала было до смешного мало. Головной мозг Мальчикова не принес Ознобишину никаких радостей, возможно, потому, что покойник был не экстрасенсом, а симулянтом.
Иннокентию Ивановичу очень хотелось исследовать головной мозг Игрека. Разумеется, деликатный доктор этой мечтой со своим пациентом не делился.
Заглянуть в святая святых Алевтины или Кукушки Ознобишин тоже не отказался бы. Каждое утро Иннокентий Иванович интересовался у Коробочкина свеженькими неопознанными трупами, надеясь обнаружить среди них Сизова или Мухина. Не кровожадность двигала Ознобишиным, а фанатизм ученого. Он и свой мозг страстно желал исследовать!
Надежда умирает последней.
Наверно, грешным душам Колюни и Мальчикова на том свете (или на этом) все время икалось. Их непрестанно поминал не только Ознобишин, но и полковник Судаков. Он затеял с Игреком весьма странный разговор об усопших:
— Ты Колюню часто вспоминаешь?
Неопределенное пожатие плеч мальчугана стало исчерпывающим ответом контрразведчику.
— Хороший он был человек?
— Пакостник. Втихаря нассыт кому‑нибудь ночью в постель, а потом на всю Воробьевку разоряется! Сизаря даже лечили от энуреза, а это ему Колюня в постель отливал!
— И тебе тоже Колюня писал?
— Сколько раз!
— Ну и фрукт! — возмущался Брокгауз. — А вот Мальчикова жалко!
— Не так, чтобы очень! — чистосердечно признавался Игрек, не обращая внимания на притворный вздох сочувствия добрейшего Иоанна Васильевича.
— Разве он был плохим?
— Хуже некуда!
— Даже не верится! — сокрушался Брокгауз. — Что же он такого сделал?
Преодолев застенчивость, Долговязый открылся Брокгаузу.
— Кукушка всегда спит, как убитая. Однажды Мальчиков засунул ей между ног любительскую колбасу!
— Жалко! — От негодования гуманист беззвучно зашевелил губами.
— Не то слово!
— Кто ж ее потом съел?
— Кого?
— Чего!
— Никто! — Игрек с укором воззрился на милого старикана, пожалевшего колбасятину. Хорошо, Кукушка не проснулась.
— Как же Мальчиков объяснил свой поступок?
— Тем, что он сын Сатаны! А сколько раз он привязывал нашим мужикам пиписьки к спинке кровати, когда они спали!
— И тебе тоже? — ужаснулся сердобольный Иоанн Васильевич.
Долговязый смутился.
— Со мной у него не получилось.
— Потому что маленькая?
Игрек кивнул.
— Слава Богу!
Получив свидетельство того, что Игрек испытывал к двум самоубийцам неприязнь, полковник Судаков ощутил удовлетворение. Несомненно, мальчик реализовал свои чувства к подонкам на подсознательном уровне.
— Ты давно видел Муху? — спросил Судаков, вспомнив больное — историю освобождения пограничника.
— А где он?
— На свободе.
— Почему же я его не вижу?
— Свобода большая.
— А неволя маленькая… — сам додумался Игрек.
— Ты рад, что Муха летает, где хочет?
— Конечно.
Судакова осенило, что и Сизов неспроста очутился на свободе.
«Если мальчуган способствовал его освобождению, мы с Коробочкиным сквитались».
— Сизарь жулик… — начал чекист.
Все равно его жалко!
Сергей Павлович получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.
Как всякий мальчишка, Долговязый любил пожары, но почему он избрал для своих забав с огнем Службу безопасности?
— Ты видел пожар в особняке? — мягко, без укора, спросил Судаков.
— Ага, пожар был классный!
— Ты раньше бывал в доме, который загорелся?
Игрек хмуро помолчал. Пожал плечами.
— Хорошо, что он сгорел.
— Он сгорел не до конца… — Сергей Павлович с досады прикусил язык. Второго пожара контрразведка не переживет!
— Колюня был не самым плохим человеком на свете! — доверительно проговорил Брокгауз.
Друзья сидели в обнимочку на койке Игрека и опустошали жестянки с холодным пивом, не замечая завистливых взглядов безумцев. Запасливый Иоанн Васильевич забил пивом всю тумбочку.
— Кто же хуже Колюни? — удивленно вопрошал Долговязый, пока дружок булькал пивом. — Мальчиков?
— Есть кое‑кто похуже этого засранца! — мрачно заметил Брокгауз, поглаживая раздувшееся пузо.
— Гитлер? — подумав, спросил Игрек.
— Гитлер капут, а другой гад пока живет.
Игреку очень хотелось услышать имя самого плохого человека на земле, но Иоанн Васильевич не торопился удовлетворить любопытство всемогущего мальчика.
— Рано утром он выезжает на длинной черной машине…
— Кто это?
— Он сидит на заднем сиденье, а по обе стороны от него — телохранители. Лимузин медленно катит по городу… Когда этому человеку нравится маленькая девочка, которая идет в детский сад или в первый класс… может быть, во второй… без взрослых, один из телохранителей выскакивает из машины и затаскивает девочку вовнутрь…
Невозмутимый тон, которым Иоанн Васильевич поведал чудовищную историю, нагнал на Долговязого жути.
— Девочки, наверно, кричат?
— На улице телохранитель прижимает к лицу детей платок, смоченный эфиром. Малышки сразу теряют сознание…
— Что же потом?
— Девчушек привозят в загородный дом… Никто не может проникнуть за глухой забор… — Брокгауз подавленно смолк.