– У Савицкого? – глупо улыбаясь повторил Дмитрий Евгеньевич, – так ты что, хочешь сказать он сейчас видел, как мы с тобой… как я тебя…
– Я? – подняла брови Ксюша. – Я вообще ничего не хочу сказать. Может и видел, а может, как ты из кабинета вышел, сразу в пасьянс уткнулся. У него паук, между прочим, третий день не сходится. А если чего и видел, ну и что такого? Пусть старик немного порадуется. Где он еще такое увидит? Уж поди и забыл чего и куда делать надо.
– Я, пожалуй, пойду, – еще раз взглянув в глазок видеокамеры, пробормотал Хлыстов, – дел еще много, боюсь, до вечера не управлюсь.
– Сходите, Дмитрий Евгеньевич, поработайте немного, – ласково напутствовала его Ксюша, – только все силы на работу не растратьте, оставьте немного на вечер.
– Постараюсь, – усмехнулся Хлыстов. – Нам, кстати, вечером поговорить с тобой надо будет. Серьезно.
– Ой, вы меня пугаете, Дмитрий Евгеньевич, – замурлыкала Ксюша, – если что-то серьезное, я могу к вам зайти на кафедру минут так через полчаса, документики только допечатаю.
– Не стоит, – Хлыстов направился к выходу из приемной, – лучше после работы в спокойной обстановке поговорим.
Глава 9, в которой один человек усиленно работает, другой сомневается, стоит ли вообще работать, а семейная жизнь Хлыстова трещит по швам
Когда ты вместе с женой живешь в маленькой двухкомнатной квартире, довольно трудно выделить целую комнату под кабинет, обычно приходится довольствоваться выгороженным закутком где-то в углу спальни или гостиной, а то и просто работать за кухонным столом. Подобные условия никак не могут полностью удовлетворять любого, занимающегося дома интеллектуальным трудом человека и совершенно не подходили Рокотову, которому для полноценной работы кроме письменного стола требовалось еще и место для проведения опытов. Поэтому им было принято решение пожертвовать спальней, которая после некоторых перестановок мебели превратилась в полноценное рабочее пространство. Рокотов рассуждал логично. Спальня – это меньшая из двух комнат, а значит, он не так уж и сильно ухудшает семейные бытовые условия. Кроме того, в спальне нет телевизора, а в гостиной он есть, так же, как и просторный, хотя и не очень удобно раскладывающийся диван. Что может быть лучше? Жена приходит с работы, он приходит из своей лаборатории, они сидят на диване, обнявшись, смотрят телевизор, болтают о всяких пустяках, а позже, когда начнет понемногу клонить в сон, можно выключить свет, забраться все на том же диване под одеяло и смотреть на мерцающий экран до тех пор, пока глаза сами собой не закроются. Главное, не забыть поставить телевизор на таймер и тогда он сам выключится, к примеру, в час ночи. Или в два. В общем, на какое время таймер поставите, тогда и выключится. Замечательно! А спальня? Ведь по сути, это абсолютно бесполезное, неиспользуемое целый день помещение, куда люди приходят на шесть – семь часов в день, а точнее в ночь для того, чтобы потерять сознание, а потом, очнувшись под вопли будильника в смартфоне, выскочить из этого помещения как угорелый, потому как будильник поставлен так, что если не будешь собираться максимально быстро, то наверняка опоздаешь. В общем, то что спальней можно пожертвовать, Рокотову было очевидно, и этой очевидностью он несколько недель назад максимально доходчиво попытался поделиться с женой. Возможно, Рокотов, будучи доктором каких-никаких, а все же наук, изъяснялся не очень понятно, с точки зрения не имевшей высшего образования супруги. Возможно, все дело было в том, что специализация Рокотова была скорее техническая, чем гуманитарная и умение выступать перед публикой, пусть даже такой немногочисленной, не было самой сильной стороной его личности. Так или иначе, супруга доводов Рокотова понять не смогла, но и спорить с мужем не стала, лишь тихо вздохнув, перед тем как уйти на кухню.
– Делай как знаешь, – на мгновение Рокотову показалось, что жена хочет заплакать, – надеюсь, это не навсегда?
– Ну что ты, – искренне заверил он, – пару месяцев от силы. У меня уже есть некоторые наработки, но надо посидеть, спокойно подумать, собрать все в кучу. Ну и потом проверить на практике, что все работает. Мне аванс дать обещали, – он улыбнулся наивной детской улыбкой, которая так шла его широкому добродушному лицу, которое в свою очередь идеально подходило к широкому добродушному телу. За эту улыбку Ольга когда-то давно и полюбила этого немного странного и неуклюжего увальня, о чем она сама несколько раз ему потом рассказывала. За что сам Рокотов полюбил маленькую хрупкую Ольгу с черными, длинными до пояса волосами и такими же черными, чуть раскосыми, доставшимися ей в наследство от отца глазами, он никому и никогда не рассказывал, а на все вопросы отвечал лишь застенчивой улыбкой и начинающими стремительно розоветь ушами.
В квартире было тихо, если не считать едва доносившейся из колонок компьютера тихих звуков инструментальной музыки. Ольга, уехавшая еще три дня назад, должна была возвратиться лишь после обеда. Рокотов, задумчиво склонившийся над столом, уже несколько часов был полностью поглощен работой. Наконец, блаженно улыбнувшись, он откатился от стола на крутящемся, со сломанной спинкой стуле, починить который у него никак не доходили руки.
– Ну что же, с теоретическими изысканиями, закончено, – Рокотов потянулся, почувствовав, как в спине заскрипели позвонки, – пожалуй, это дело стоит обмыть.
Еще раз потянувшись, он встал и направился на кухню, где включил чайник. Насыпав в чашку две ложки кофе, он уселся на табуретку и стал ждать, когда чайник закипит. Кроме кофе, других напитков в программе Рокотова на ближайшие дни не было. С теорией он закончил, впереди его ждали практические упражнения.
…
Где-то наверху натужно загудел двигатель и лифт, немного подергиваясь, начал поднимать Хлыстова на четырнадцатый этаж. Лифт был уже не новый, точнее совсем старый, управляющая компания обещала заменить его еще прошлым летом, но не приступила к замене даже этим, справедливо рассудив, что нет смысла менять то, что еще хоть как-то, но работает. Хлыстов, обычно неторопливо переминающийся с ноги на ногу во время подъема, сегодня совсем не обращал внимания на неторопливость едва работающих механизмов. Причиной тому было задумчивое состояние, в которое он погрузился вскоре после того, как вышел из кабинета Савицкого. Погружение это произошло не сразу. Некоторое время, минут двадцать, а быть может и все полчаса Дмитрий Евгеньевич пребывал в радостно-возбужденном состоянии и даже иногда пытался что-то напевать себе под нос, невзирая на полное отсутствие музыкального слуха. Но постепенно радостное возбуждение угасало, словно пламя в печи, у которой кто-то неосмотрительно закрыл поддувало. Сомнения, сперва мимолетные, почти незаметные постепенно сплетались друг с другом, занимая все больше места в мыслях Хлыстова, а в конечном итоге и вовсе вытеснив все остальные мысли.
Было очевидно, что должность завкафедрой восточных народов освободилась очень удачно, если конечно подобная формулировка вообще применима к скоропостижной кончине одного из ведущих профессоров университета, рухнувшего с инфарктом прямо во время заключительной майской лекции перед третьекурсниками, благодаря чему летние каникулы начались у них почти на час раньше.
Еще более было очевидно, во всяком случае для Дмитрия Евгеньевича, что его, Хлыстова кандидатура идеально подходит на появившуюся так внезапно вакансию. Перво-наперво, он был лучшим и любимым учеником и последователем скоропостижно скончавшегося профессора Солнцева, во-вторых, год назад он успешно защитил докторскую диссертацию, как раз по истории возникновения одного из тех самых восточных народов, выдвинув смелую гипотезу о том, что Бухарская цивилизация зародилась на триста, а может даже четыреста лет раньше, чем считалось до последнего времени. Защита прошла замечательно, хотя Дмитрию Евгеньевичу пришлось изрядно понервничать, когда Корюшкин, этот вечно всем недовольный, как он сам себя именует, «ведущий специалист по ранним цивилизациям Средней Азии и Ближнего Востока», вывалил на него целую кучу вопросов, весь смысл которых сводился только к одному – гипотеза Хлыстова необоснована и не имеет под собой веских оснований. Слава Богу, остальные участники мероприятия были настроены более благосклонно и проголосовали за нового доктора наук почти единогласно.
Но степень доктора, хотя и дает некоторые приятные бонусы в виде небольшой прибавки к окладу и возможности заказать новые визитки, но все же это совсем не то, что должность заведующего кафедрой. Завкафедрой – это серьезно. Это уже даже не фундамент, это полноценный первый этаж будущего карьерного роста. Сколько еще лет просидит в своем кресле Савицкий? Скорее всего до самой смерти, а это значит лет семь-восемь, десять от силы. Он и так уже еле ходит. За эти годы Дмитрий Евгеньевич наберется опыта, необходимой солидности и лоска и вполне сможет на равных претендовать на должность декана, а там, еще лет через пять-шесть, глядишь, и вакансия ректора откроется. Радужное будущее предстало перед глазами Дмитрия Евгеньевича со всеми мыслимыми и немыслимыми подробностями.
Проблема была в том, что точно такую же картину наверняка видел сейчас и Корюшкин, бывший основном конкурентом Хлыстова в борьбе за должность заведующего кафедрой. При этом, имея множество очевидных для Хлыстова недостатков, Корюшкин обладал одним, но весьма существенным, известным всем заинтересованным лицам преимуществом. Он был старше. Он был старше Дмитрия Евгеньевича на целых пятнадцать лет, и, что самое печальное, две недели назад ему исполнилось пятьдесят три года. Печальным было отнюдь не то, что Корюшкин две недели назад был именинником, и даже не то, что ему было пятьдесят три, хотя это конечно неплохой возраст, чтобы стать завкафедрой в таком солидном учреждении, как их университет. Печальным представлялся тот факт, что самому Хлыстову в этом году исполнилось только тридцать восемь. «Ему тридцать восемь лет, а он преподает в одном из ведущих ВУЗов страны, ведет активную научную работу, да еще год назад защитил докторскую. О чем еще можно мечтать? У него же вся жизнь впереди!» Примерно так, по мнению Дмитрия Евгеньевича будут рассуждать декан факультета и ректор, обсуждая кандидатуру будущего завкафедрой. Правильно говорила Ксюша, в их университете одни древности рассказывают, как правильно изучать другие древности, а он, Хлыстов, еще недостаточно покрылся пылью веков, чтобы претендовать на такую важную должность.