– Ну да, было такое, хорошо, что недолго, лет двадцать всего, кажется.
– Так вот, ты рассказывал Ему что-то о своих делах, Он слушал тебя, иногда что-то переспрашивал, а я просто сидела в кресле расслабившись, пила вино и смотрела на тебя, почти не вслушиваясь в ваш разговор. И вдруг я почувствовала, что твое лицо мне знакомо. Понимаешь, это такое странное ощущение, когда ты кого-то и так знаешь тысячу лет, а тут вдруг понимаешь, что знал этого человека еще раньше. Ты слышишь меня? Человека! Именно человека, не ангела. Я смотрела на тебя и, – она улыбнулась ему ангельской улыбкой, – не могла насмотреться, а когда Он что меня спросил, даже не сразу поняла, что настала моя очередь отвечать на вопросы.
– Так ты знала? – он перевернул ладонь и тоже стиснул ее руку.
– Нет, тогда еще нет, – она отрицательно покачала головой. – в тот момент я не очень поняла, что это вообще было, а потом мне никак не удавалось к этим воспоминаниям вернуться. Спустя пару месяцев мы вновь оказались у Него одновременно. Тогда он первой начал расспрашивать меня, я уже не помню, о чем именно мы разговаривали, но настроение было у всех хорошим. Он часто смеялся, а ты почему-то только иногда улыбался, но в конце концов не выдержал и расхохотался во все горло. Я вдруг вспомнила, вспомнила, где слышала этот смех. Перед моей памятью словно в одно мгновение рухнула стена, сквозь которую невозможно было пробиться и тогда я вспомнила все. И я вспомнила тебя.
– Что ты вспомнила? – спросил, вернее попытался было спросить Павел. Горло у него неожиданно пересохло и изо рта вырвалась лишь свистящая трель с вопросительной интонацией. Схватив бокал, Павел сделал несколько жадных глотков и, почувствовав себя немного лучше, повторил попытку.
– Что, скажи, что ты вспомнила? – он нетерпеливо подался вперед, ближе к Марии, и теперь его длинное нескладное тело нависало над столом.
– Я вспомнила, как впервые увидела тебя на городской площади. Был базарный день, и мы с матерью в сопровождении двух слуг отправились на рынок за овощами. Я даже вспомнила, что мама никогда не доверяла покупку овощей и мяса кухарке. Она всегда опасалась обмана, что кухарка купит что-нибудь подешевле, подпорченное, а сама скажет, что уплатила полную цену.
– Похоже, что, твоя мама была просто кладезь благоразумия.
– Наверняка, – согласилась Мария, жаль, что других воспоминаний у меня о ней не осталось. Но в тот день, я помню точно, она отчаянно спорила с одним из торговцев, когда сзади послышался какой-то шум. Я обернулась и увидела с десяток вооруженных всадников, въехавших на площадь, люди разбегались в стороны уступая им дорогу. Один из воинов стремительно соскочил с коня и бегом бросился ко входу в ближайший трактир. Мне стало смешно, я подумала, ай да герои, солнце еще не коснулось зенита, а им уже не терпится промочить горло. Всадники остановились совсем недалеко от нас с мамой, и мне было очень хорошо их видно. Убежавший в трактир воин вскоре вернулся, неся обеими руками большой тяжелый кувшин. Он подбежал к остальным и протянул кувшин очевидно старшему из этих вооруженных людей, высокому очень худому воину с густыми черными бровями и большим носом.
Павел машинально потер пальцем переносицу и еле слышно пробурчал.
– Нормальный у меня нос.
– У тебя очень красивый нос, – рассмеялась Мария, – но сейчас не о нем. Этот высокий воин, сидевший на своем коне так, словно проглотил древко от знамени, поднес кувшин к лицу, запрокинул голову и стал жадно пить. Мне было хорошо видно, как дергается кадык на его шее. А потом я заметила, как из уголка губ потекла тоненькая струйка. Я удивилась, а потом мне и вовсе стало смешно. По лицу война стекала на подбородок, а потом капала на укрытую кольчугой грудь вода. Самая обыкновенная вода!
– На вас, сударыня, не угодишь. Пьешь вино, вы ругаетесь, пьешь воду – смеетесь. Что тогда пить?
– Пей уж свое вино, – разрешила Мария, – я прослежу, чтоб ты не сильно увлекался. Тебе дальше рассказывать?
– Конечно, конечно! – нетерпеливо отозвался Павел.
– Тогда слушай. Очевидно высокий воин услышал мой смех, потому что убрал кувшин от лица и уставился на меня так, что смех тут же оборвался у меня прямо в горле. Я обернулась, ища защиты у матери. Она как раз закончила свои препирательства с торговцем и слуги уже были готовы нести в дом тяжелые корзины с продуктами. Я подхватила ее за руку и торопливо потянула в сторону ближайшего выхода с площади. Мы сделали уже два десятка шагов, когда я не выдержала и обернулась. Всадники по-прежнему никуда не делись и возвышались над суетящейся на площади толпой. Мне почему-то вдруг стало страшно. Казалось, что эти суровые воины лишь ждут приказа, короткого слова или всего лишь взмаха руки, чтобы выхватить из ножен мечи и расчистить то расстояние, которое отделяло меня от них, точнее от их предводителя, который все так же неподвижно восседал в седле, уставившись на меня. Не знаю зачем, наверное, просто потому, что я растерялась, я сделала самое глупое из того, что можно было вообще сделать. Вместо того, чтобы просто уйти с площади вместе с матерью и забыть про этого носатого всадника, я взяла и помахала ему рукой. Тут же мне вновь стало страшно от своей собственной дерзости. Я уже хотела бежать бегом не оглядываясь, но в это мгновение всадник поднял правую руку и помахал мне в ответ. А потом улыбнулся.
Мария поднесла к губам бокал, сделал глоток и поморщилась.
– Да, сейчас было бы неплохо, почувствовать, что это действительно вино. Но чему не бывать, о том и нет смысла думать.
Она с грустью посмотрела на притихшего Павла.
– Потом постепенно стали приходить и другие воспоминания, и я поняла. Поняла, кем мы были друг другу раньше, до того, как, – она запнулась.
– Умерли, – коротко бросил Павел.
– Стали ангелами, – поправила она его.
Они оба замолчали и долго сидели молча, глядя друг другу в глаза, не замечая никого и ничего вокруг, даже официанта, принесшего их заказ.
– Давно? – наконец нарушил молчание Павел, – давно ты все поняла?
– По каким меркам мерять. Лет пятьдесят назад, может, чуть больше.
– Пятьдесят? – возмутился Павел. – Полвека ты знала о том, что мы были муж и жена и все это время молчала? Но почему?
– А что я должна была тебе сказать, и, главное, зачем? Сотни лет ты был счастлив, служа Ему и пребывая в неведении. Почему я должна была что-то менять?
– Да уж, счастье в неведении, – медленно повторил Павел, – может быть ты и права. Но пятьдесят лет молчать, это же больше чем человеческая жизнь.
– Не драматизируй, люди сейчас живут весьма изрядно. Скоро побьют все рекорды библейских старцев. По нынешним меркам пятьдесят, это еще молодость. Во всяком случае, многие мужчины так думают.
– Я говорю про нашу жизнь, про ту, которую мы прожили, когда были людьми. Сколько нам было, когда мы погибли?
– Не знаю, – она покачала головой, – таких воспоминаний у меня не было. Должно быть об этом вспоминать мне не хотелось.
– Зато я это вспомнил, – Павел долил себе в бокал остатки вина, – прошлой ночью. Уснул и увидел все, как в кино. Себя увидел, тебя, Тулузу.
– И что же мы делали? – Мария улыбнулась, – пили вино или воду?
– Мы все очень хотели выжить.
…
Огромный камень, гулко разрывая воздух перелетел городскую стену и рухнул на площади. От места падения во все стороны понеслись тысячи больших и маленьких осколков, а следом поползло облако серой пыли. Камни прилетали почти всегда в одно и то же время, днем – после окончания полуденного намаза и ближе к закату солнца, перед началом намаза вечернего. Не так уж и часто. За два месяца, что длилась осада города, к ежедневным обстрелам привыкли. До восточной, выходящей к реке части города камни не долетали и поэтому женщины, дети, немощные, все те, кто не был задействован на городских стенах, проводили большую часть дня именно там, возвращаясь в свои жилища лишь после заката солнца. За последние несколько дней от обстрелов погибло всего два человека – лучники, решившие остаться на крепостной стене, а не спустившиеся, как и все остальные воины к ее основанию. Вылетевший из требушета камень скользнул прямо по кромке стены, мгновенно размазав обоих ленивцев. Что же, по мнению Павла, это было даже неплохо, так ценой не слишком большой потери был дан наглядный урок всем остальным. Похоже, что и сегодня от обстрела никто не пострадал, во всяком случае не слышно ни криков, ни стонов. Если бы все бедствия осажденного города измерялись только количеством перелетевших через городскую стену камней, то осаду можно было бы терпеть бесконечно долго. Конечно, при условии, что сарацины не настроят еще камнеметных машин и не начнут обстреливать город беспрерывно. Но похоже, что нападающие сами не очень верят в эффективность своих приспособлений.
Основная проблема окруженного со всех сторон города – это горожане. Их слишком много, и все они изо дня в день хотят есть. При мысли о еде Павел нахмурился, последний раз он ел настоящую пищу почти месяц назад. С тех пор, несмотря на то, что он командовал обороной города рацион его был так же скуден, как и рядового стражника. Вода и лепешки из пресной муки. Хвала господу, Павел истово перекрестился, доступ к воде перекрыт не был, а вот запасы зерна, созданные по распоряжению Принципса Эда, уменьшились уже более чем наполовину. Еще месяц они возможно протянут, а потом защитники города будут обречены на голодную смерть. Хотя, если они еще месяц будут съедать в день по две лепешки, то все закончится раньше, потому как жить, хоть и с постоянным чувством голода при такой кормежке можно, а вот защищать городские стены – навряд ли. Чтобы поднять тяжелый двуручный меч или как следует натянуть лук, в руках должна быть сила. А откуда ей взяться, если ни мечнику, ни лучники, ни другие войны уже месяц не ели мяса? Павел вздохнул, похоже, другого выбора у него не оставалось. Что поделать, кем-то всегда надо жертвовать. Воинами пожертвовать он не мог, оставались те, кто сейчас не приносил никакой пользы, но изо дня в день, как и все остальные, требовал пищи.