– Ты сегодня вечером дома? – вновь послышался голос Рокотова. Судя по всему, он уже говорил не по телефону, а с человеком, находящимся с ним в одной комнате.
– Знаешь, похоже, не получится, – неуверенно отозвалась женщина, – Анька и так причитает, что две недели без выходных с утра до ночи. Я хотела пойти часов в шесть, пусть уж она уйдет сегодня пораньше, а я магазин закрою.
– Ты ведь тоже, считай, только с самолета. Да и после всего, может тебе отдохнуть лучше? Ничего с твоей Анькой не случится. До завтра дотянет.
– Нет, Сереж, я уже ей пообещала. Она мне позвонила, я еще из аэропорта выйти не успела. Мужа, кстати, там ее видела, тоже прилетел откуда-то.
– Ясно, – Рокотов вздохнул, – это значит, ты только полодиннадцатого вернешься? Я тогда ужинать без тебя не буду, дождусь. Может, тебя встретить?
– И чего ты будешь туда-сюда ходить? Лучше, если к моему приходу ужин разогреешь.
– Посмотрим, – не принял окончательного решения Рокотов.
…
– Они, правда, оба изрядно туповаты. Агрессивные, но с умом совсем все печально, особенно у Костика, – Илья развел руками, словно извиняясь за своих подопечных.
– Что поделать, одно вытесняет другое. Человеческий мозг не в силах вместить все одновременно. Но для нас это как раз не проблема. Скажу тебе даже так, чем больше ошибок они понаделают, тем лучше.
– Ну тогда они идеальные кандидаты, – подытожил Илья.
– Не жалко тебе их? – Макс пристально вглядывался в стоящего перед ним Илью, пытаясь уловить на его лице хотя бы тень сомнения.
– Их? Точно не жалко. Нам их души уже никогда не достанутся, а без них в том мире станет немного спокойнее. Хотя конечно, на месте вырванного сорняка через пару дней вырастает новый.
– Поэтому и надо пропалывать регулярно, – усмехнулся Макс. – Ну а то, что они должны сделать, это тебя не смущает?
Илья пожал плечами.
– Я слуга твой. В твоей воле давать мне любые распоряжения. Мой долг – все их незамедлительно исполнить.
– Без сомнений, без колебаний, без сожалений?
Илья лишь коротко кивнул в ответ. Выражение его лица свидетельствовало о том, что перечисленные Максом недостатки ему неизвестны.
– Это хорошо, Илья, очень хорошо. Может выпьешь чего-нибудь? У меня есть прекрасный коньяк, я уже пробовал, вкус просто великолепен.
– Я бы хотел сегодня сохранить разум ясным, – безразличным тоном отказался Илья, – чтобы достойно исполнить данное мне тобой поручение.
– Вот как? Похвально.
Макс еще раз попытался разглядеть хоть какое-то проявление эмоций в глазах собеседника, но, поняв тщетность своих попыток, отвернулся. Некоторое время он рассматривал висевшую на стене картину, на которой молодая женщина, одетая в простую красную сорочку, с накинутым на плечи синим платком кормила грудью пухлого кучерявого малыша. Для этой цели в сорочке были проделаны специальные разрезы, так что в нужный момент женщина всегда легко могла обнажить грудь и приложить к ней младенца. Хотя, младенцем мальчишку можно было назвать с некоторой натяжкой. Ему явно было не меньше года, а быть может даже чуть более того. По нынешним временам, когда рацион собак, кошек и новорожденных стал гораздо разнообразнее благодаря наличию специализированных отделов в супермаркетах, ребенок уже вполне мог бы поглощать консервированное морковное пюре, а то и протертую индейку с картошкой. Но во времена да Винчи таких отделов в супермаркетах еще не было, как было и самих супермаркетов, даже в изощренных фантазиях великого изобретателя.
Картина, точная копия которой, написанная Больтраффио, висела в Эрмитаже, Максу необычайно нравилась. Он мог подолгу, будучи в одиночестве, стоять, рассматривая полотно великого мастера, которое, в отличии от выставленной в музее копии со временем не тускнело и не покрывалось трещинами, хотя, конечно, в этом не было заслуги самого Леонардо.
Обернувшись, Макс недовольно нахмурился.
– Ты еще здесь?
Двери лифта сами собой распахнулись, и Илья молча покинул гостиную, оставив Макса наедине с прекрасным творением да Винчи.
…
Хлыстов приехал в университет с самого утра. Дел было много, надо было окончательно оформить командировочные документы на всю группу, забрать в бухгалтерии билеты и в обязательном порядке зайти к Савицкому, чтобы получить обязательные по такому случаю напутствия и сопроводительное письмо принимающей стороне. Зачем что-то писать на бумаге, Дмитрию Евгеньевичу было не очень понятно, по его мнению, вполне можно было ограничиться электронным письмом, но у декана были на этот счет свои представления и спорить с ним было незачем. Когда Хлыстов приоткрыл дверь и заглянул в кабинет, Аркадий Анатольевич доброжелательно махнул ему рукой.
– Заходите, заходите, не стойте на пороге. Письмо нашим коллегам я уже подготовил, в нем дал вам самые лестные характеристики, между прочим. Так что, вы уж не подведите. Хотя, – Савицкий хитро прищурился, – у вас и без этого хватает стимулов хорошо поработать. Вы же понимаете, какое значение могут иметь результаты экспедиции?
– Конечно, – сдержанно отозвался Хлыстов, стараясь не выдавать своего возбуждения.
– Для науки, конечно же, – уточнил декан. Очевидно Хлыстов не смог сдержать эмоций и промелькнувшая на его лице гримаса разочарования, заставила Аркадия Анатольевича беззлобно рассмеяться, – я имею в виду науку в широком понимании этого термина. А это значит, я говорю и о тех, кто эту науку продвигает вперед, кто, так сказать, без устали работает веслами на этой галере, ну и о тех, – улыбка Савицкого стала настолько ласковой, что Хлыстов почувствовал себя неуютно, – кто этим гребцам отдает команды. Как думаете, Дмитрий Евгеньевич, смогли бы вы гребцами на галерах руководить?
– Почему? – Хлыстов почувствовал, как от волнения у него пересохло в горле, – почему бы и нет?
– Да? – в голосе декана вдруг послышалось сожаление, – а на мой взгляд административная работа довольно скучна. Но не будем сейчас об этом. Лучше послушайте, какое я вчера стихотворение сочинил. Не о галерах, правда, но тоже о море.
– С удовольствием послушаю, – поспешно отозвался Дмитрий Евгеньевич.
На факультете все были осведомлены о безграничной любви старика Савицкого к морю. Когда-то, будучи еще совсем юнцом, он даже поступил в Военно-морскую академию, но состояние здоровья так и не позволило ему стать морским офицером, и после третьего курса, Аркадий был вынужден продолжить обучение в гражданском ВУЗе. Врачи вообще советовали ему сменить климат и уехать куда-нибудь в Среднюю Азию, где сухой климат и почти круглый год тепло. От переезда Савицкий к счастью для себя воздержался, но, возможно именно благодаря советам врачей, закончив исторический факультет и став аспирантом, выбрал для себя специализацию на древней истории стран Азии. Спустя многие десятки лет, любовь к морю все еще жила в его сердце. Она проявлялась в украшавшей кабинет декана копии картины Айвазовского «Лунная ночь на Капри», а также привычке периодически радовать подчиненных стихами собственного сочинения, посвященными исключительно морской тематике.
– Тогда слушайте, – Савицкий поправил очки и придвинул к себе блокнот, в которой постоянно записывал свои сочинения, – стихотворение называется «Пиратское».
Хлыстов подался вперед, чтобы ни упустить ни строчки из нового шедевра декана, и почтительно затаил дыхание. Савицкий начал размеренно декламировать.
Что время не слижет
Расплавит огонь
Дыханье все ближе
Руками не тронь
Что время мне скажет
Запомню не я
Победа измажет
В кровь нос корабля
Аркадий Анатольевич сделал паузу и бросил вопросительный взгляд на притихшего Хлыстова, Дмитрий Евгеньевич одобрительно кивнул.
Колышутся ветром
Чужие тела
Мечта стала пеплом
Надежда – зола
Уходим сквозь волны
В багровый закат
Живым быть нескромно?
Я жив и я рад
(Стихотворение публикуется с личного согласия декана факультета прикладной археологии Петербургского Исторического Университета имени Карамзина профессора Савицкого А.А.)
По мнению Хлыстова краткость была главным достоинством нового творения старика, и, считая себя человеком глубоко порядочным, он не смог удержаться от того, чтобы незамедлительно поделиться своей оценкой с автором.
– Не пойму, – задумчиво покачал головой Дмитрий Евгеньевич, с легким злорадством ощущая на себе нетерпеливый взгляд декана. – Не пойму, – еще раз, уже более решительно повторил Хлыстов и увидел, как у Савицкого задрожали руки, – почему вы не хотите опубликовать книгу? Ваши стихи, это то, что должны знать не только избранные, входящие в узкий круг ваших друзей.
Фраза про узкий круг избранных, в который он автоматически включил и себя, показалась Хлыстову необыкновенно изящной и оригинальной. Судя по тому, как блеснули глаза Савицкого, а сам он дрожащей рукой потянулся в карман за носовым платком, выстрел попал точно в яблочко.
– Сейчас такие времена, Дмитрий Евгеньевич, – голос декана хоть и немного подрагивал от возбуждения, но все же звучал достаточно ровно, – поэзия мало кому интересна. Хотя, знаете, я подумываю, чтобы выпустить сборник своих стихов небольшим тиражом к своему юбилею. Вы же знаете, в следующем году мне уже семьдесят.
– Конечно, – улыбнулся Хлыстов, – и я думаю, что факультет мог бы на себя взять все хлопоты и затраты, связанные с публикацией вашей книги. Мне кажется, все мои коллеги будут только рады принять участие в этом проекте.
– Это удивительно, – декан с восторгом взглянул на своего собеседника, – удивительно, что и вы так считаете.
Хлыстов почувствовал, что на него вылили ведро холодной, очень холодной, с звенящими теперь в ушах кусочками льда, воды.
– Я сегодня разговаривал с Виктором Павловичем Корюшкиным, по телефону, – лицо Савицкого все также сияло от счастья, – что-то мы с ним заболтались, я возьми и прочитай ему стишок. Так, представляете, он мне то же самое и предложил. Вот теми же буквально, что и вы словами. Один в один!