сусе с чесноком отправились на сковороду. Павел включил над плитой вытяжку и увеличил до максимума громкость стоявшего на подоконнике радиоприемника.
Если выгонишь в дверь я пальну из пушки,
Уроню на постель все твои веснушки,
Павел подпевал во все горло, наслаждаясь предвкушением предстоящего вечера, а в еще большей степени – ночи, которая вскоре должна была наступить.
Добивай, добивай и канаты рвутся
В этот край в этот рай будет не вернуться
Как закончится ночь буду предан дважды
Но сейчас мне не дай умереть от жажды…
Пожалуй, не будет большой беды, если он откроет бутылку заранее и, так сказать, немного продегустирует. А то ведь и правда в горле пересохло. Перевернув мясо, Павел достал из ящика штопор и подошел к подоконнику. Вкручивая штопор в пробку прямо через фольгу, Павел продолжал подпевать, а точнее выкрикивать слова так понравившейся ему песни, одновременно разглядывая свое отражение в темном окне. Штопор ушел на полную глубину, и Павел уже собирался извлечь пробку из бутылки, когда неожиданно замер, глядя в ночную тьму. Бутылка выскользнула из его рук, глухо ударилась о паркет и, странным образом не разбившись, покатилась куда-то в сторону.
…
Алекс, уже почти вернувший свой прежний облик, взял бокал и, подойдя поближе к висящей на стене картине, вгляделся в навсегда искаженное в истошном крике лицо.
– Что ж вы все всегда так кричите одинаково? – вздохнул Алекс и пригубил налитый в бокал напиток свекольного цвета.
– Да уж, Маша, – Демон сморщился и недовольно оглянулся на лежащее на полу мертвое тело, – ты и при жизни была не ахти, а сейчас совсем кисловата стала.
Он решительно направился к барной стойке.
– Сделаем-ка мы вот так.
Добавив в бокал изрядное количество соли и перца, Алекс достал из холодильника бутылку водки и долил доверху. После чего вновь попробовал напиток и, оставшись довольным результатом, удовлетворенно улыбнулся.
– Совсем другое дело. Вот это я называю «кровавая Мэри». A real bloody Mary! – он причмокнул губами и вновь приложился к бокалу.
…
Человек – существо приземленное. Он почти лишен способности воспринимать что-либо за пределами своей физической оболочки. Конечно, человек может видеть и слышать на расстоянии, но не так далеко и не так хорошо, как он сам о себе думает. Что касается эмоций, переживаний, то здесь все обстоит очень печально. Человек, к примеру, очень хорошо может чувствовать свою боль, даже самую слабенькую, но весьма слабо восприимчив, более того, равнодушен к боли чужой. Каждый хоть раз в жизни оказывался в такой ситуации, когда ему было плохо, ужасно, отвратительно. А окружающим было наплевать. Они этого просто не замечали, хотя все переживания были написаны у вас на лице. А те, немногие, которые замечали, тут же спешили укрыться в скорлупе собственного равнодушия, которая позволяет делать невидимым даже то, что не увидеть и вовсе невозможно.
И все же, людям, возможно в дар, а быть может и в наказание, досталась капелька божественной способности чувствовать чужую боль. Порой, дар это раскрывается лишь в отношении немногих избранных, а то и одного, но самого дорогого сердцу человека. Так матери, не смотря на любые расстояния, могут почувствовать боль своего ребенка и вместе с ним заплакать, так мужчина, застрявший в нелетную погоду в аэропорту Лондона потирает коленку, когда его брат-близнец падает в это время с велосипеда где-то в пригороде Сиднея.
У ангелов подобная способность развита гораздо сильнее. Они всегда чувствуют боль, а тем более гибель другого ангела, всегда понимают, с кем и что именно произошло. Павел вот уже два дня как был человеком, одним из тех, кого только на земле живет около семи миллиардов. Но если ты больше тысячи лет был чем-то другим, частью могущественной, почти всемогущей силы, эта сила не может уйти из тебя за два дня без остатка.
Глядя в темноту за окном, Павел с ужасом увидел, как его отражение вдруг помутнело, а затем и вовсе исчезло, уступив свое место совсем другому изображению. Перед собой он увидел Марию, с искаженным от ужаса и боли лицом, а потом из тьмы показалась вначале почти неприметная из-за своей собственной черноты фигура, распростершая гигантские крылья. На мгновение все трое, Павел по одну сторону оконного стекла, а Мария и стоявший за ее спиной демон по другую, застыли, словно позируя для прощального совместного снимка, а затем черные крылья сомкнулись, и фигура Марии исчезла в темноте. В это же мгновение Павел ощутил, как в его сердце с ужасающим звуком оборвалась невидимая струна. Звук этой лопнувшей струны с неимоверной силой ударил по ушам, так что из них потекли струйки горячей крови. Павел закричал, тем страшным, вселяющим ужас криком, с каким воины бросаются на врага, тем криком, с каким он принял свой последний земной бой у стен осажденной Тулузы. Павел все еще не мог оторвать глаз от окна. Страшное видение уже бесследно исчезло, и он вновь мог видеть свое отражение. Вот только в окне отражался вовсе не Павел – человек, за стеклом, в ночной тьме на уровне девятого этажа возвышался Павел – ангел мщения, распростерший свои могучие крылья и сжимающий в одной руке сияющий крест, а в другой пылающий, всесокрушающий меч.
Павел сделал легкое, едва заметное движение рукой и стекло исчезло. Безо всякого усилия он вспрыгнул, а точнее взлетел на высокий подоконник и, вдохнув полной грудью ночной воздух засыпающего города, ринулся вперед, расправляя крылья и преисполненный желания отомстить за смерть любимой.
Павел долго летел, ничего не замечая. Ни изрезанной в кровь руки, которой он выбивал оконное стекло, ни того, что черная, усыпанная желтыми веснушками фонарных пятен земля становится все ближе и ближе. Лишь в последнее мгновение он понял, что за спиной у него нет никаких крыльев и попытался вновь вскрикнуть, теперь от ужаса. Но не успел.
Раздался глухой звук удара, а затем во дворе дома на окраине города вновь стало тихо, лишь все сильнее тянуло горелым мясом из разбитого окна девятого этажа.
…
Лифтер моргнул, затем зажмурился и потер глаза, прогоняя наваждение.
– Ты что, старый, тебе плохо? – обеспокоенно спросила Мария.
– Ерунда, – отмахнулся он, – соринка в глаз попала. Что, поедешь?
– Попытаюсь, – Мария попыталась улыбнуться, протягивая руку к панели управления.
– Ну попытайся, – вздохнул лифтер.
– Can’t Touch This! – оглушительно заорал MC Hammer.
Неуверенная улыбка на лице Марии превратилась в торжествующую.
– Неужели получилось, – все еще до конца не веря, прошептала она, а затем, взвизгнув от восторга, поцеловала старика в лоб. – Получилось! Дед, получилось!
– Первый раз вижу, чтобы этому радовались, – покачал головой лифтер, глядя как серые перья одно за другим падают на гранитный пол из-под плаща Марии.
Что-то бормоча себе под нос, он зашел за стойку, нагнулся и извлек из нее совок и веник.
– Сами не ведаете, чего желаете, – недовольно бубнил он, – а мне потом убирай тут за вами.
– Не ругайся, пожалуйста! – попросила она его, – пожелай мне лучше, чтобы я потом ни о чем сделанном не жалела.
– Ты и не будешь, – старик положил веник прямо на стойку и грустно улыбнулся. – Иди, он тебя ждет.
Высокие каблуки уже торопливо застучали по гранитному полу, когда стрик окликнул ее. Мария обернулась и на лету поймала брошенное им яблоко.
– Я решил отдать его тебе, – улыбнулся лифтер.
Мария шутливо погрозила ему в ответ пальцем.
– Долго думал! Мог бы и сразу решить. Скажи мне, – она хитро прищурилась, – ты ведь обманул Павла, когда сказал, что музыка играет в случайном порядке. Признайся, это ведь ты химичишь?
– На все воля божья, – старик смущенно развел руками, а высокая женская фигура в развевающемся, словно не успевающем за своей хозяйкой, светлом плаще выскочила из холла на улицу и исчезла из виду.
– Беги, беги, а то этот увалень все бифштексы спалит, – с улыбкой пробормотал ей в след лифтер и, взяв в руки совок и веник, занялся уборкой.
Стеклянные двери бесшумно захлопнулись за спиной. Мария оглянулась, возможно, она прошла сквозь них последний раз в своей жизни. Хотя, как можно судить о жизни, которая только начинается? Луна, зацепившаяся за шпиль небоскреба, с любопытством разглядывала Марию, словно видела ее впервые. Помахав ей в ответ рукой, та широким шагом пересекла почти пустую парковку и направилась вдоль набережной в сторону центра города. Идти было далеко, но Марии почему-то казалось, что с каждым шагом, с каждым сделанным глотком воздуха она становится совсем другим человеком, точнее она просто становится человеком. Она представила Павла, застывшего у окна и нетерпеливо ждущего ее возвращения. Наверняка, он так будет увлечен, высматривая ее в полутемном дворе, что обо всем забудет и у него непременно подгорит мясо. От этой мысли ей стало смешно, и она громко рассмеялась, заставив случайного встречного прохожего недоуменно шарахнуться в сторону. Насмеявшись вволю, Мария почувствовала, что голодна. Голодна дважды. Во-первых, ей просто хочется есть, она зажмурилась и представила свой ужин. Лучше всего если это будет стейк. Хорошо обжаренный снаружи, но все же сохранивший капельку крови внутри стейк, который она будет запивать красным вином, наслаждаясь легким, кружащим голову опьянением. А во-вторых, Мария была голодна, как может быть голодна молодая женщина, к которой уже больше тысячи лет не прикасался мужчина. Редко бывает, что два подобных обстоятельства сходятся в одно и то же время в одном и том же теле, но ведь и Мария была женщиной в некотором роде не совсем обыкновенной.
Подумав о Павле, Мария поняла, что пешком она слишком долго будет добираться к своему возлюбленному. Она обернулась и взглянула на маячившую позади стоэтажную громадину. Возвращаться не хотелось, машину, в конце концов, можно будет забрать и завтра. Это же не крылья, куда она денется с охраняемой парковки? Мария призывно вскинула руку и почти сразу же возле нее остановился желтый автомобиль с украшавшими его бока надписями: «Такси», выполненными столь большими буквами, что их наверняка можно было прочитать с противоположного берега залива. Спустя мгновение желтый автомобиль унес Марию навстречу ее новой, только начинающейся жизни. Луна, проводив такси внимательным взглядом и убедившись, что машина едет в правильном направлении, оттолкнулась от крыши небоскреба и продолжила свой неторопливый путь по ночному небу над засыпающим городом.