— Даааа, — протянул следователь. — Рассмотреть не могу, там кровь?
— Нет! — рыкнула я, чувствуя предательские слезы на глазах.
Капитан посмотрел на меня с тем спокойствием хищника, который уверен, что жертва вот-вот сдастся. Его улыбка становилась шире с каждой моей реакцией, и внутри меня что-то вспыхнуло — смесь злости, боли и желания покончить с этим фарсом раз и навсегда. Тонкие струйки слез пробегали по щекам, и я почувствовала, как зреет мысль оставить Кирилла и его судьбу на волю этого безжалостного спектакля, как будто эта мысль сама по себе могла стереть боль, унижение и все, что мне пришлось пережить.
А потом вспомнила его, стоявшего напротив меня и принимающего пули Илоны одну за другой. Белое от боли лицо, и не малейшей попытки защититься.
И это белое от сдержанной боли лицо вернуло меня к реальности сильнее, чем любые доводы и эмоции, что бурлили во мне перед следователем.
— Что-то еще хотите показать, капитан? — подняла залитое слезами лицо.
— Вы сами все сказали, Агата. Я же по лицу все вижу, — он позволил себе погладить меня по руке и протянуть бумажную салфетку. — Подпишите заявление и станет легче. Я смогу обеспечить вам защиту от этого человека. И вам и вашей семье. Да и административное дело никто открывать не станет — вы ведь действительно вынуждены были это сделать….
— Капитан, идите в…. Поход! — выпалила я, поднимаясь. — Вы что, реально думаете, что я оговорю мужчину, которого…. Который дорог мне? Хотите еще посмотреть? Ну давайте! Посмотрим еще.
Села напротив проектора, готовая уже ко всему. А за окном солнце медленно клонилось к закату.
Капитан со злости снова включил видео. И снова я увидела эту адскую ночь со стороны. И снова Кирилл склоняется надо мной, снова целует, снова заставляет делать то, что я не хочу. Только вот… разница одна. И я увидела это только сейчас. На этот раз он сам ласкал меня, обнимал, прижимая, целовал в губы и не было в его действиях былой жестокости. Он словно пытался растормошить меня, заставить реагировать на него, что-то почувствовать… а мне… лицо мое было отрешенным, почти не живым. Я словно ушла в себя, позволяя делать то, что он хочет.
— Ладно, — капитан выключил запись и включил свет. — Ладно, Агата. Признаваться вы не хотите… я понял. На минутку, чем он вас так купил? Деньгами? Сколько пообещал? Сколько стоит ваше молчание? Ваше унижение? Он ведь, даже изнасиловав вас, не всю сумму отдал. Думаете сейчас не обманет? Кто вы для него? Случайная баба, от которой он стал случайно зависим. По факту — дорогая шлюха. Так и видит вас, даже сказал вам об этом. Вы этого не понимаете?
— Капитан, — я устало закрыла глаза. — Я все сказала. Другого уже не скажу.
— А о дочери вы своей думали? Она ведь рано или поздно узнает о том, что ее мать проституцией подрабатывала! Думали об этом? Каково это ей узнать будет? И за бабло позволяли мужикам трахать вас как угодно!
Мне хотелось его ударить, но я крепко сцепила руки и сидела с каменным лицом, плотно сжав зубы. Я потеряла счет времени, понимая, что этот…. Опрос…. Длиться уже несколько часов. Думала о том, что Кирилл и Илона, наверное, уже нарезают круги около МВД и ничего сделать не могут. Только бы у Кирилла хватило выдержки не наделать глупостей. Впрочем, ради кого? Ради меня? Может я для Кира действительно просто проходная баба. Вот лучше пусть так и будет.
— Агата, — капитан снова сел напротив меня. — А…. вы…. Вы не думали, что ваша репутация и род деятельности таков… что вами вполне могут заинтересоваться органы опеки.
— Что?
— Опека, Агата. Что вы дочери дать можете? Какой пример?
Злость поднималась мощными волнами. Но не против Кирилла, а против тех, кто уже несколько часов всеми правдами и не правдами старались заставить меня дать нужные им показания. Не потому, что хотели справедливости для меня, а потому что это поставит точку в их большой игре.
— Вы ничего не сделаете, капитан!
— Опека, суд, лишение родительских прав…. Вам нужны эти сложности, Агата? Тут даже заявления от Богданова не требуется — факт на лицо.
— Встроимся в суде! — зашипела я, вскакивая с места.
— Сиди спокойно, кошка! — рявкнул капитан, — думаешь тебя хоть кто-то защищать будет? Ты ж всего лишь дурная дура, которую купили. Да сольют тебя, идиотка, как только ты свою роль отыграешь! Ты что, думаешь, на моей практике первая? Ты пойми, Агата, эти люди… они ведь чувствовать не умеют. Они про деньги и про власть, а ни про что более. Ты красива, молода…. У тебя жизнь впереди, с дочкой…. Пусть насильник сядет! А ты жить дальше будешь….
Я смотрела в холодные голубые глаза и понимала, что этот человек лжет. Не оставят они меня в покое, если я хоть слово против Кирилла скажу: его посадят и за меня возьмутся — погоны делать надо. Это он сейчас мне соловьем поет, а после сначала административка, потом проверки опеки… Он мне сам весь план выдал, упырь. Для всех этих людей я не более чем пешка на доске, пешка, которую можно использовать для своих целей. У них нет ко мне жалости, нет уважения, никто не собирается разбираться по-настоящему, что приводит женщин в обществе к такому плачевному положению. Что толкает нас молчать? То, что в глазах общества мы уже обвинены в том, что стали жертвами.
Наша репутация, наша жизнь, наша боль становятся не только предметом обсуждения и осуждения, но и инструментом в чужих играх. Это удобный рычаг, которым легко давить и управлять. Для них мы — не личности, не люди с эмоциями и правом на защиту, а лишь объект, который можно использовать.
И даже если я скажу правду, кто будет защищать меня? Кто убережёт меня от той же самой системы? Нет, они не хотят справедливости. Им нужно, чтобы я стала их пешкой, а потом… потом меня просто сметут с доски.
Плотно зубы сжала, стараясь погасить ненависть в глазах.
— Агата, — он вздохнул. — Давай договариваться. Мы ведь можем и дело мужа твоего поднять…. Пересмотреть. Там были нарушения, я знаю. Его имя обелить можно. Понятно его самого не вернуть, но…. а виноватые окажутся там, где и должны…. А, Агата?
Точно по Илониному сценарию. Ничего нового придумать они не смогли. Я упрямо молчала, даже не шевелясь на стуле. Голова кружилась от усталости, желудок свело от голода.
— Господи, — всплеснул руками капитан, — ну что мне с тобой, всю ночь сидеть?
Только бы Кир с Илоной глупостей не натворили!
— Все, сука, ты меня достала, — он грубо схватил меня за шею. — Ты сейчас, дрянь, все подпишешь, а потом мы просто пойдем по домам!
— Руки убери, — рыкнула я.
— А если нет? — прошипел он мне прямо в ухо. — Лейтенант Храмова подтвердит, что ты просто споткнулась от голода и лицом ударилась. Проверим? Подписывай же уже, тварь! Тут все уже написано, поставь только подпись!
Моя голова слегка откинулась назад, когда он сильнее сжал шею, но я сжала зубы, заглушая панику. Ненависть к этому месту, к унижению и манипуляциям бурлила внутри, подпитывая отчаянную решимость.
— Я не подпишу, — сжала я слова сквозь зубы, отказываясь дать ему эту победу. — Хоть пальцы мне переломайте — не подпишу!
— Да вот, бл… — выругался капитан. — Значит в камере посидеть хочешь ночку? Знаешь, там отличный контингент подобрался, все как на подбор бляди. Тебя чудная ночка ожидает! Задержу за неповиновение полиции, лейтенант — свидетель!
Внутри сжался комок ужаса…. Этот вариант я не предусматривала. Как же нужна им поя подпись под заявлением, если идут уже не просто на давление, а фактически на должностное преступление.
За окном темнело, значит уже не меньше восьми вечера….
— Лейтенант, проводи девушку в камеру, — приказал капитан, поблескивая глазами. Я уже не сомневалась, что мне там приготовлен чудесный прием.
— Отставить, — в кабинет энергичным шагом вошла молодая, темноволосая женщина в синей прокурорской форме. За ней следовал бледный мужчина в форме полиции, но рангом явно повыше капитана и лейтенанта, поскольку те вытянулись по струнке. — Что тут происходит?
Я судорожно сглотнула, лихорадочно соображая расклад. Голова кружилась от страха и усталости, глаза горели. Что здесь в такое время прокурор делает? Зачем приехала?
— Опрос проводим, — ответил Лощин. — Да пришлось задержаться…. Учебный план «Крепость» объявили.
— Опрос, значит, — потянула женщина. — Я снимаю запрет на вход-выход из здания. Девушку опросили?
— Д… — глаза капитана забегали от прокурора к начальству, которое покраснело как помидор. — Не до конца…
— Что, капитан, восьми часов не хватило? — зло ухмыльнулась женщина. — Кто опрос проводил?
— Лейтенант Храмова, — ответила за следователя лейтенант.
— Тогда этот что здесь делает? Лощин… вы ведь из СК? Начальство знает где вы день провели?
— Госпожа прокурор….
— Отставить. Лейтенант, вы опрос завершили? Или поставить вопрос о вашей профессиональной пригодности?
— Завершили… — сжала зубы женщина.
— Где бумаги?
— Э….
— Я ничего без адвоката подписывать не стану, — прохрипела я, едва сдерживая нервный кашель.
— Да… лейтенант…. Позже поговорим, — цокнула прокурор. — Следуйте за мной, — приказала она мне.
Женщина уверенно направилась к двери, даже не оглядываясь. Я шагнула за ней, осознавая, что моё спасение, моя поддержка были сейчас только в её руках. Мы вышли в длинный коридор, прохладный, тёмный и пустой. Звуки наших шагов отскакивали от стен, оставляя меня в почти нереальном ощущении, будто мы оказались в параллельном мире, где то, что только что происходило, не могло быть правдой.
— У вас есть адвокат, и именно он займётся делом, — её голос прозвучал хлёстко, но с примесью чего-то более тёплого, чем холодный формализм.
— Спасибо… — выдавила я, когда она проводила меня до выхода и заставила дежурного открыть двери. — Спасибо, что помогли.
— Еще бы не помочь, когда журналисты осадили здание прокуратуры с целью узнать, за что вы задержаны, — усмехнулась она. — А прокурор области кипятком ссыт, что эти дебилы честь мундира позорят! Идиоты… куда полезли… Идите уже, Романова!