— Я никак себя не чувствую, Илона! Вообще никак.
— Плохо в постели было?
— Нормально было.
— Вот сейчас ничего не поняла. Было нормально, но ты не довольна. Чем? Думаешь, он мало раскаялся? На колени перед тобой не рухнул?
— Илона, мне не нужно его раскаяние и колени. Я переспала с человеком без любви, связанная с ним хер пойми чем. Как и он со мной.
— Я вот сейчас себя такой шлюхой почувствовала… у меня как бы так всегда — без любви и хер пойми с чем. Провела время хорошо — и слава богу, для здоровья полезно. А вас, Агата, столько всего связывает, что я бы удивилась больше, если б этого не случилось. Любовь… — она покачала головой. — Даже не знаю, что людей сильнее друг ко другу привязывает: любовь или ненависть.
— О, Илона…. А дальше-то что?
— Так и наслаждайся! Вам еще почти три недели вместе жить — скрась себе досуг. Или что, выйти из роли жертвы не комфортно? — хитро прищурила она глаза.
— Да иди ты!
— Агата, не усложняй. Он не мальчик, ему слава богу 47 лет. Скажешь — да, будет продолжение, скажешь — нет, не будет. Второй раз ошибки он не сделает, ни к чему принуждать не станет. Пройдут выборы, до конца лета улетишь к своим, а там, глядишь и разойдетесь по сторонам.
В ее словах была правда, только почему-то от этой правды на душе стало еще тяжелее. Связывающие нас с Кириллом чувства и обстоятельства не оставляли нам шанса на что-то большее, чем временное сосуществование. Его привязало ко мне чувство вины и сожалений, меня к нему — сначала ненависть, а после — одиночество и усталость. Ни о чем ином речи идти не могло.
Отчего тогда кошки на душе скребли?
Я залпом выпила оставшийся кофе и поморщилась от его горечи. И уехала в свой маленький кабинет в ЗС, чтобы хоть там немного побыть одной. Домой не тянуло — да и где сейчас был мой дом? Ехать в свою квартиру — нельзя. Хоть там сейчас уже и не дежурили репортёры, но ночуй я там — к утру об этом узнает весь город. Ехать к Кириллу — это снова взаимодействовать с ним, говорить… а о чем, я не знала.
В кабинете царила приглушённая тишина, которую иногда нарушали звуки шагов в коридоре или шелест бумаги. Закрыв за собой дверь, я почувствовала, как тяжесть последних дней постепенно оседает. Здесь всё было проще и яснее: стопки документов, аналитика, встречи и заседания — это была та стабильность, которую я когда-то выбрала и понимала.
Работа текла ровно, рутинно, и каждый подписанный документ был как якорь, возвращающий к себе, в привычное. Только мысли о Кирилле всё равно пробивались сквозь этот бумажный порядок, вызывая смутное беспокойство и напоминание, что моя жизнь больше не была такой простой, как до него.
Он позвонил около девяти вечера.
— Агат, ты дома?
Я вздохнула, на секунду прикрыв глаза, и ответила:
— Нет, ещё в ЗС. Задержалась немного, тут работы навалилось.
Он помолчал несколько секунд.
— Я тоже задержусь…. Не жди меня вечером, ложись спать.
Мне стало и смешно и горько одновременно.
— Хорошо, Кир.
Он снова помолчал, словно подбирая слова.
— Агата, я…
— Я поняла тебя, Кирилл. Все в порядке.
Он тяжело выдохнул, будто с этим звуком ускользали те слова, которые он, возможно, так и не решился сказать. Несколько секунд длилось напряжённое молчание, в котором отражалось всё: наши недосказанности, беспокойство, напряжение последних дней.
— Хорошо, — тихо ответил он наконец. — Береги себя.
— Ты тоже, — сдержанно проговорила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, несмотря на горечь.
Возможно, этой ночью мы, наконец, поставили точку в таких сложных и запутанных связях, как наши. Закрыли старые счеты, не успев открыть новых. И от осознания этого было больно, но стало легче.
Сдержанность между нами стала словно невидимая преграда, которая, вопреки ожиданиям, принесла и облегчение, и тяжесть одновременно. Облегчение — потому что мы наконец избавились от внутренней борьбы и не пытались прорваться сквозь стену, которая уже прочно выросла между нами. Но и тяжесть — потому что эта дистанция, казалось, опустошала каждый наш короткий разговор, превращая его в сухой обмен информацией.
Кирилл пропадал на работе, его дни и ночи слились в нескончаемый поток задач и дел. Я понимала, что его усилия требовали всего его внимания, и старалась также держать фокус на поручениях Илоны, в которых не было места для раздумий и личных чувств. Наши пересечения стали короткими: быстрый обмен новостями, деловые замечания, пожелание удачи, и всё. Рядом, но далекие, мы оба пытались затеряться в рутине, будто надеясь, что она сможет отвлечь от всего, что мы не успели или не решились сказать.
В среду Кирилл приехал в штаб, где сухо сообщил нам обеим, что улетает в Москву, пообещав вернуться к середине пленарной недели. Илона так же сухо кивнула, выходя из кабинета, оставляя нас наедине.
— Агата, — он подошел ко мне. — Переговоры будут…. Тяжелыми. Я хочу кое-что сказать тебе.
— Кир?
— Если что-то пойдет не так…. Ты берешь вещи, хватаешь за шкирку Илону, едете в аэропорт и первым рейсом улетаете в Грузию. Обе. Ясно?
Его слова прозвучали резко и бескомпромиссно, как приказ. Я посмотрела на него, стараясь понять, что стоит за этим внезапным решением.
— Кир, о чём ты вообще говоришь? — спросила я, чувствуя, как внутри поднимается тревога. — Нас ведь и так достаточно защищают… В чём дело?
— Будешь с семьей, с дочкой. Вчера на счет Илоны в Германии я перевел крупную сумму — вам всем хватит на несколько лет. Она, конечно, сука, но сука с принципами. Откроешь счет в местном банке, и сообщишь моему начальнику безопасности, он даст дальнейшие инструкции.
— А ты… Кирилл, что с тобой будет?
Он задержал взгляд на мне, глаза были усталыми и напряжёнными, словно он уже прожил этот разговор в голове не раз.
— Или прилечу к вам позже…. Или…. Увидимся лет через дцать… может быть. Будем считать, что закон кармы, за который мы с тобой когда-то пили, меня настиг. Ты права была, Агата, он бьет больно. Очень больно. — Он на несколько секунд устало прикрыл глаза.
Слова Кирилла, тяжелые и отрезвляющие, опустились на плечи ледяной тяжестью. Он смотрел на меня, не отводя взгляда, и в его глазах отражалась неизбежность — понимание того, что он обдумывал и, возможно, принял уже давно. Я невольно сжала губы, стараясь скрыть дрожь, но внутри всё сжималось от мысли, что это может быть прощанием.
— Знаешь, Агата, о чём я сожалею больше всего? — его голос прозвучал тихо, но твёрдо, словно он давно носил в себе эти слова.
Я молчала, не решаясь спросить, а он продолжил, чуть опустив голову, словно этот разговор был слишком тяжёлым даже для него.
— О том, что не встретил, не узнал, не увидел тебя раньше. — Он поднял глаза, в которых мелькнули боль и сожаление. — Что шесть лет назад, скользя по тебе глазами, не понял… ничего.
— Кир… не сходи с ума!
Кирилл грустно улыбнулся, но его глаза оставались серьёзными, наполненными глубокой, почти пронзительной печалью.
— Я, наверное, уже сошёл, Агата, — его голос был тихим, но в нём звучала странная уверенность, словно он уже давно принял эту мысль. — И знаешь… если бы у меня была возможность прожить что-то заново, изменить хоть одну вещь в своей жизни, я бы…
Он замолчал, словно не решаясь договорить, затем тяжело вздохнул, опустив взгляд.
— Я бы подошёл к тебе тогда, когда ещё мог. И, возможно, всё было бы иначе. — В этих простых словах звучала такая тоска, что я невольно отвела взгляд, боясь встретиться с его глазами.
Сердце сжалось, и мне не хватило воздуха, чтобы сразу ответить. Я чувствовала, как его признание наполняет воздух чем-то необратимым, как будто время действительно могло дать нам шанс, который мы оба теперь утратили.
После он развернулся и быстро вышел, не давая мне сказать больше ни слова.
— Куда он полетел, Илона? — рванулась я к ней.
— Ты не догадалась?
— Твою мать….. — я села на стул.
— Твоя ниточка канатом оказалась. Бывает же…. Случайность и такое…. — она налила нам коньяк. — Кирилл полетел узел распутывать. Если докажет свою эффективность — выживет. Нет…. Ты чахохбили любишь? А придется полюбить….
Обе, не чекаясь, залпом выпили коньяк.
31
В пятницу вечером пришло сообщение от органов опеки и попечительства о назначенной встрече и проверке. Мои нервы, и без того напряженные до предела, казалось сейчас вообще лопнут от охватившего напряжения и паники. Читая и перечитывая сообщения, я ощущала холод до кончика пальцев. Значит, не смотря на вмешательство прокуратуры, давление на меня не уменьшалось.
Формальной причиной проверки было указано отсутствие Арины в детском саду больше месяца, однако я прекрасно знала истинную причину.
От Кирилла вестей не было. Он не звонил, не писал, казалось вообще забыл о моем существовании. Сидя в кабинете Кира в штабе вечером я, Илона и Лена молча пили коньяк. Говорить никому ни о чем не хотелось, тяжелая тишина давила на голову.
— Как ты это выносишь? — наконец, прервала наше молчание Лена.
— Никак. Выхода нет.
— Верхом на коне ты прекрасна, — лениво потянула Илона, — хочешь посмотреть? Материал шикарный. А то, как ты проехалась по решению областного правительства сократить число бюджетных учреждений для детей с ОВЗ — сегодня в первых новостях всех тематических групп в соц. сетях. Агата, ты мастер провокаций.
— Прошерстила перед выступлением бюджет…. Они ведь и правда решили часть учреждений реорганизовать.
— У меня б мозгов не хватило так все увязать. Укус не большой, но чувствительный. Документы есть подтверждающие?
— Конечно, отправлю на почту. Слей в интернет. Пусть этой твари хоть так икается. Хотели по-тихому провести — так вот теперь пусть оправдаются.
— Уже коллективные письма готовятся — слава великому интернету. И твое фото над всем этим. Комментарии — просто огонь. Дай-ка мне свое приглашение в службу опеки…. Вдарим по ним их же оружием. И фотографии Арины…