Нет, он точно псих. Просто повредился. С того дня, как обнаружил поломанный цефаскоп. Или с того дня, как едва не угробился в машине. Он и раньше был малость тронутый и окончательно свихнулся в «день собачьего дерьма», как выражается сам Арктор.
Вообще-то его нельзя строго судить, подумал Фред, наблюдая, как Арктор устало скинул плащ. Такое хоть кого с ума сведет. Однако большинство людей давно бы уже пришли в себя. Арктору, наоборот, становится все хуже. Читает вслух неизвестно кому несуществующие цитаты на иностранных языках…
Если только он надо мной не издевается, тревожно подумал Фред. Может, он каким-то образом догадался о наблюдении и… Заметает следы? Просто развлекается? Что ж, время покажет… И все-таки он нас надувает! Некоторые люди просто чувствуют, когда за ними ведется наблюдение. Это вовсе не паранойя, скорее примитивный инстинкт, как у мыши или любого животного, за которым охотятся. Они знают, что их выслеживают, знают, и все… Вот он и несет чушь специально для нас, прикрываясь маской психа. Увы, наверняка сказать невозможно. Под масками могут быть другие маски, множество слоев.
Голос Арктора разбудил Лакмена, лежащего на полу в спальне. Из гостиной послышался стук – это Арктор вешал плащ и уронил его. Лакмен одним движением подобрал под себя длинные мускулистые ноги и встал, схватив топорик, который держал на столике рядом с кроватью. Затем беззвучными кошачьими шагами приблизился к двери, ведущей в гостиную.
В гостиной, на третьем мониторе, Арктор взял с журнального столика письма и начал их просматривать. Найдя рекламный проспект, швырнул его в корзину и промахнулся.
Услышав это, Лакмен напрягся и вытянул шею вперед, как будто принюхиваясь.
Арктор, читая письмо, вдруг нахмурился и выругался.
Лакмен сразу расслабился, отшвырнул топорик, пригладил волосы и открыл дверь.
– Привет. Как дела?
– Я проезжал мимо здания Мейлорской микрофотокорпорации, – сообщил Арктор.
– Да ну?
– Там проводили инвентаризацию, и один из служащих случайно унес с собой важные документы – они прилипли к каблуку. Поэтому весь персонал ползал по автостоянке возле здания корпорации с пинцетами, увеличительными стеклами и бумажными пакетиками.
– А награду назначили? – Лакмен широко зевнул и забарабанил ладонями по плоскому мускулистому животу.
– Награду они тоже потеряли. Это была такая крошечная монетка.
– И часто тебе приходится наблюдать подобные вещи?
– Только здесь, в нашем округе.
– А оно большое – здание микрофотокорпорации?
– Около дюйма в высоту, – ответил Арктор.
– Сколько оно весит, по-твоему?
– Вместе со служащими?
Фред включил перемотку вперед. Когда по счетчику прошел час, он остановил ленту.
– …фунтов десять, – сказал Арктор.
– А как же ты его распознал, проезжая мимо, если оно с дюйм высотой и весит всего десять фунтов?
Арктор теперь сидел на диване, задрав ноги на спинку стула.
– У них огромная вывеска.
Боже, подумал Фред и снова промотал ленту вперед, минут на десять.
– …похожа? – спрашивал Лакмен. Он сидел на полу и крошил травку. – Небось неоновая? Интересно, я ее видел? Она приметная?
– Сейчас покажу, – сказал Арктор и засунул руку в нагрудный карман рубашки. – Я прихватил ее с собой.
Фред снова включил перемотку.
– …а знаешь, как провезти микрофотографии контрабандой? – говорил Лакмен.
– Да как угодно. – Арктор, откинувшись на диване, курил травку. В воздухе клубился дым.
– Нет, так, чтобы никто не допер! – горячился Лакмен. – Мне Баррис сказал по секрету. Я обещал не рассказывать, потому что он хочет вставить это в свою книгу.
– В какую книгу? «Распространенные домашние наркотики и…»?
– Нет. «Простые способы ввоза и вывоза контрабанды в зависимости от того, куда вы направляетесь: в США или обратно». Микрофотографии надо везти с наркотиками. Например, с героином. Понимаешь, они такие маленькие, что в пакете с наркотиком их не заметят. Они такие…
– Тогда какой-нибудь торчок вкатит себе дозу микрофотографий!
– Это будет самый разобразованный торчок на свете.
– Смотря что на фотографиях.
– У Барриса есть клевый способ провоза наркотиков через границу. Знаешь, на таможне всегда спрашивают, что вы везете. А сказать «наркотики» нельзя, потому что…
– Ладно, так как?
– Ну вот. Берешь огромный кусок гашиша и вырезаешь из него фигуру человека. Потом выдалбливаешь нишу и помещаешь заводной моторчик, как в часах, и еще маленький магнитофон. Сам стоишь в очереди сзади и, когда приходит пора, заводишь ключ. Эта штука подходит к таможеннику, и тот спрашивает: «Что везете?» А кусок гашиша отвечает: «Ничего» – и шагает дальше. Пока не кончится завод, по ту сторону границы.
– Вместо пружины можно поставить батарею на фотоэлементах, и тогда он может шагать хоть целый год. Или вечно.
– Какой толк? В конце концов он дойдет до Тихого океана. Или до Атлантического. И вообще сорвется с края земли…
– Вообрази стойбище эскимосов и шестифутовую глыбу гашиша стоимостью… сколько такая может стоить?
– Около миллиарда долларов.
– Больше, два миллиарда. Сидят себе эскимосы, обгладывают шкуры и вырезают по кости, и вдруг на них надвигается глыба гашиша стоимостью два миллиарда долларов, которая шагает по снегу и без конца талдычит: «Ничего… ничего… ничего…»
– То-то эскимосы обалдеют!
– Что ты! Легенды пойдут!
– Можешь себе представить? Сидит старый хрыч и рассказывает внукам: «Своими глазами видел, как из пурги возникла шестифутовая глыба гашиша стоимостью два миллиарда долларов и прошагала вон в том направлении, приговаривая: «Ничего, ничего, ничего». Да внуки упекут его в психушку!
– Не, слухи всегда разрастаются. Через сто лет рассказывать будут так: «Во времена моих предков девяностофунтовая глыба высокопробнейшего афганского гашиша стоимостью восемь триллионов долларов вдруг как выскочит на нас, изрыгая огонь, да как заорет: «Умри, эскимосская собака!» Мы били и били ее копьями, и наконец она издохла».
– Дети этому не поверят.
– Нынче дети вообще ничему не верят.
– Разговаривать с ребенком – одно расстройство, – заметил Лакмен. – Меня какой-то пацан попросил описать первый автомобиль… Черт побери, да я родился в тысяча девятьсот шестьдесят втором году!
– Неслабо… Меня однажды о том же самом просил один торчок, совсем выгоревший, – так ему было двадцать семь, всего на три года младше меня. Ничего уже не соображал. Позже он раз закинулся кислоткой – или чем-то вроде – и вообще начал ходить под себя, а когда ему говорили что-нибудь типа «Как дела, Дон?», он только и мог, что повторять как попугай: «Как дела, Дон? Как дела, Дон?..»
Наступило молчание. Двое мужчин курили травку в задымленной комнате. Долго, мрачно, молча.
– Знаешь, Боб, – заговорил наконец Лакмен, – ведь когда-то я был таким же, как все.
– Я тоже.
– Не знаю, что случилось…
– Знаешь, – покачал головой Арктор. – Это случилось со всеми нами.
– Ладно, проехали. – Лакмен глубоко и шумно затянулся.
В спецквартире зазвонил телефон. Костюм-болтунья снял трубку и протянул ее Фреду.
– Помните, на прошлой неделе вы были у нас? – произнес голос в трубке. – Проходили тестирование?
– Да, – после короткой паузы ответил Фред.
– Приходите снова. – На том конце линии тоже зависла пауза. – Мы обработали последние материалы. Теперь необходимо выполнить полную программу тестов на адекватность восприятия и другие процедуры. Вам назначено на завтра, в три часа в той же комнате. Это займет часа четыре. Помните номер комнаты?
– Нет, – сказал Фред.
– Как вы себя чувствуете?
– Нормально, – твердо ответил Фред.
– Какие-нибудь неприятности? На работе или в личной жизни?
– Я поссорился со своей девушкой.
– Испытываете ли вы чувство растерянности? Не сталкиваетесь ли с трудностями в опознавании людей и предметов? Не кажется ли вам что-нибудь вывернутым шиворот-навыворот? И, кстати говоря, не наблюдаете ли вы у себя пространственно-временной или языковой дезориентации?
– Нет, – мрачно произнес Фред. – Нет – по каждому из поименованных пунктов.
– Итак, завтра в комнате двести три, – сказал врач.
– А какой материал…
– Поговорим завтра. Приходите, ладно? Не расстраивайтесь, Фред! – Клик.
Клик тебе, подумал Фред, вешая трубку.
В раздражении, что его нагружают, заставляя заниматься неприятными вещами, он включил проекторы, и трехмерные образы внутри мониторов ожили в цвете и движении. Из динамиков снова полилась бессмысленная и бесполезная для Фреда болтовня.
– Эту крошку, – бубнил Лакмен, – обрюхатили, и она решила сделать аборт, потому что была на четвертом месяце и живот уже стало видно. Но сама палец о палец не ударила, только канючила, как все дорого. А пособие ей почему-то не полагалось. Как-то я к ней забегаю, а там одна ее подружка твердит, что у нее истерическая беременность. «Ты просто хочешь верить, что беременна. Это комплекс вины. А аборт, расходы на него – это комплекс наказания». А крошка – она мне дико нравилась – и говорит спокойненько: «Ну что ж, если у меня истерическая беременность, то я сделаю истерический аборт и заплачу истерическими деньгами».
– Интересно, чья физиономия красуется на истерической пятерке, – задумчиво произнес Арктор.
– А кто был у нас самым истерическим президентом?
– Билли Фалкс. Он только думал, что его избрали президентом.
– В каком году?
– Он воображал, что его избрали на два четырехлетних срока, начиная с 1882 года. После длительного курса лечения он признал, что срок был только один…
Фред со злостью перемотал запись на два с половиной часа вперед. Сколько они будут нести эту ахинею? Весь день? Вечно?
– …берешь ребенка к врачу, к психиатру, и жалуешься, что ребенок все время заходится в крике. – На кофейном столике перед Лакменом стояли две коробки с травкой и банка пива. – Кроме того, ребенок постоянно врет, придумывает самые несуразные истории. Психиатр осматривает ребенка и ставит диагноз: «Мадам, у вашего ребенка истерия. То есть ребенок истерический. Но я не знаю почему». И тогда ты, мать, настал твой час, ты ему эдак: «Я знаю почему, доктор. Потому что у меня была истерическая беременность».