– Как им пользоваться? Почему не регулируется? – У него был широкий ремень без пряжки, и он не знал, как застопорить кольца. – Должно быть, подсунули негодный!
Брюс подошел к нему и затянул ремень в кольцах.
– Спасибо, – сказал Майк и, задумчиво выпятив губы, перебрал несколько рубашек. – Когда буду жениться, на свадьбу надену такую.
– Ничего, – кивнул Брюс.
Майк приложил к себе рубашку, отделанную на груди кружевами, и повернулся к двум женщинам, стоявшим у стены.
– Сегодня закачу вечеринку!
Женщины улыбнулись.
– Ну все! Обед! – громко объявил дежурный и подмигнул Брюсу. – Как жизнь, приятель?
– Нормально.
– Что дрожишь, замерз?
– Да, – кивнул он, – отходняк. Мне бы аспиринчику или…
– Никаких таблеток, – отрезал дежурный. – Иди-ка лучше поешь. Как аппетит?
– Лучше… – Он покорно поплелся в столовую. Люди за столиками смотрели на него с улыбкой.
После ужина Брюс уселся на лестнице между первым и вторым этажами. Сидел на ступеньках, сгорбившись и обхватив себя руками, и смотрел, смотрел… Вниз, на темный ковер под ногами.
– Брюс!
Он не шелохнулся.
– Брюс!
Его потрясли.
Он молчал.
– Брюс, идем в гостиную. Ты должен сейчас находиться у себя в комнате, в постели, но нам надо поговорить.
Майк спустился с ним по лестнице в пустую гостиную и прикрыл дверь. Потом сел в глубокое кресло и указал на стул напротив. Майк выглядел усталым, его маленькие глазки припухли и покраснели.
– Я встал сегодня в пять тридцать. – Стук. Дверь приотворилась. – Не входите, мы разговариваем! Слышите?! – во весь голос закричал он.
Приглушенное бормотание. Дверь закрылась.
– Тебе надо менять рубашку несколько раз в день, – сказал Майк. – Сильно потеешь.
Брюс кивнул.
– Ты из каких краев?
Он промолчал.
– Когда тебе снова будет так плохо, приходи ко мне. Я прошел через это года полтора назад. Знаешь Эдди? Такой высокий, тощий, на всех наезжает. Он меня восемь дней катал на машине, не оставлял одного. – Майк внезапно заорал: – Вы уберетесь отсюда?! Мы разговариваем! Идите смотреть телевизор! – Он перевел взгляд на Брюса и понизил голос: – Вот, приходится… Никогда не оставят в покое.
– Понимаю, – сказал Брюс.
– Брюс, не вздумай покончить с собой.
– Да, сэр, – ответил Брюс, глядя в пол.
– Не называй меня «сэр»!
Он кивнул.
– Ты служил в армии, Брюс? Там все и началось? Ты в армии подсел?
– Нет.
– Ты закидывался или кололся?
Молчание.
– «Сэр»… – усмехнулся Майк. – А я десять лет срок мотал. Однажды восемь парней с нашего этажа в один день перерезали себе глотки. Мы спали ногами в параше, такие маленькие были камеры. Ты никогда не сидел в тюрьме?
– Нет, – ответил Брюс.
– С другой стороны, я видел восьмидесятилетних заключенных, которые радовались жизни и мечтали протянуть подольше. Я сел на иглу еще совсем сосунком. Я кололся и кололся и наконец загремел на десять лет. Я так много кололся – героин с препаратом «С», – что ничего другого никогда не делал. И ничего больше не видел. Теперь я сошел с иглы и очутился здесь. Знаешь, что я заметил? Самое главное, что изменилось? Я начал видеть. И слышать. Например, журчание ручьев, когда нас пускают в лес, – тебе потом покажут наши фермы и все прочее. Я иду по улице, просто по улице, и вижу собак и кошек, даже маленьких. Никогда их раньше не замечал. Я видел только иглу. – Майк посмотрел на часы. – Так что я понимаю, каково тебе, – добавил он.
– Тяжело…
– Всем здесь было тяжело. Многие, конечно, потом опять начинают. Если бы ты сейчас ушел, тоже бы начал, сам знаешь.
Брюс кивнул.
– Здесь каждому есть что вспомнить. Я не говорю, что тебе легче, чем другим. Эдди – другое дело: он бы сказал, что все твои проблемы – лажа. Ничьи проблемы не лажа. Я вижу, как тебе плохо, я сам прошел через это. Теперь мне гораздо лучше. Ты с кем живешь?
– С Джоном.
– Значит, твоя комната на первом этаже?
– Мне нравится.
– Да, там тепло. Ты, должно быть, все время мерзнешь. Я тоже постоянно дрожал и делал в штаны. Но знаешь, тебе не придется переживать это заново, если ты останешься в «Новом пути».
– Надолго?
– На всю жизнь.
Брюс поднял глаза.
– Я, к примеру, выйти отсюда не могу, – сказал Майк. – Сразу сяду на иглу. Слишком много дружков осталось. Опять на улицу – толкать и колоться, – загремлю в тюрягу лет на двадцать. А знаешь, мне тридцать пять, и я женюсь в первый раз. Ты видел Лору, мою невесту?
– Мм…
– Ну, такая хорошенькая, пухленькая?
Брюс кивнул.
– Она боится выходить отсюда. С ней всегда должен кто-то быть. Мы собираемся в зоопарк… На следующей неделе мы ведем сына директора-распорядителя в зоопарк Сан-Диего. Лора перепугана до смерти… Даже больше, чем я.
Молчание.
– Ты слышал, что я сказал? – спросил Майк. – Я боюсь идти в зоопарк.
– Да.
– Не припомню, чтобы я был в зоопарке… Что там делают? Ты не знаешь?
– Смотрят в разные клетки и вольеры…
– А какие там животные?
– Разные…
– Дикие небось. И всякие редкие.
– В зоопарке Сан-Диего почти все есть.
– А у них есть эти… как их… медведи коала?
– Есть, – кивнул Брюс.
– Я раз видел рекламу по телику, с коалами. Там они прыгают. И вообще прямо как игрушечные.
– Я слышал, что первых плюшевых медведей – тех, в которых дети играют, – делали с коал, еще в двадцатых.
– Не может быть. Их ведь, наверное, встретишь только в Австралии? Или они вообще вымерли?
– В Австралии их навалом, – сообщил Брюс. – Но вывозить запрещено – ни живых, ни шкуры. Их охраняют.
– Я никогда нигде не был, – сказал Майк. – Только возил героин из Мексики в Ванкувер. Всегда одним и тем же путем. Жал на всю катушку, лишь бы поскорее покончить с делом. Здесь мне доверили машину. Если тебе станет невмоготу, я тебя покатаю. Покатаемся и поговорим. Я не против. Эдди и другие – их уже нет здесь – делали это для меня. Я не против.
– Спасибо.
– А теперь пора в койку. Тебе завтра на кухню? Ну там – столы накрывать и все такое?
– Нет.
– Тогда мы встаем в одно и то же время. Увидимся за завтраком. Сядешь ко мне за стол, и я познакомлю тебя с Лорой.
– Когда вы женитесь?
– Через полтора месяца. Обязательно приходи. Хотя, конечно, свадьба будет здесь, так что все и так придут.
– Спасибо.
Игра… Они орали на него что есть мочи. Вопящие рты со всех сторон. Брюс молча сидел и смотрел в пол.
– Знаете, кто он? Гомик! – Визгливый голосок заставил его поднять глаза. Прищурившись, он разглядел среди искаженных ненавистью лиц девушку-китаянку. – Гомик сраный, вот кто ты! – еще пронзительней взвизгнула она.
– Поцелуй себя в задницу! Поцелуй себя в задницу! – завывали остальные, усевшись в круг на ковре.
Директор-распорядитель, в красных шароварах и розовых туфлях, радостно ухмылялся. Крошечные глазки-щелочки весело блестели. Он раскачивался взад-вперед, подобрав под себя длинные тощие ноги.
– Покажи нам свою задницу!!! Вонючую задницу!
Это особенно развеселило директора-распорядителя, и он начал подпевать общему хору скрипучим и монотонным голосом. Казалось, скрипели дверные петли.
– Гомик сраный! – уже почти в истерике завывала китаянка. Ее соседка надувала щеки и хлопала по ним ладонями, издавая неприличные звуки.
– Иди, иди сюда! – Китаянка развернулась и выставила зад, тыча в него пальцем. – Поцелуй меня в задницу, ты ведь любишь целоваться! Иди сюда, целуй, гомик!!!
– Поцелуй нас, поцелуй! – надрывалась толпа.
Брюс закрыл глаза, но легче не стало.
– Ты гомик! – медленно и монотонно произнес директор-распорядитель. – Дерьмо! Падаль! Срань вонючая! Ты…
Звуки в ушах смешивались, превращаясь в нечленораздельный звериный вой. Один раз, когда общий хор на мгновение стих, он различил голос Майка и открыл глаза. Майк сидел с багровым лицом, затянутый в тесный галстук, и бесстрастно смотрел вперед, на него.
– Брюс, зачем ты здесь? Что ты хочешь нам сказать? Ты можешь что-нибудь рассказать о себе?
– Гомик!!! – заорал кто-то, подпрыгивая на месте, как резиновый мяч. – Кто ты, гомик?
– Расскажи нам! – заверещала, вскочив, китаянка. – Ты, грязный гомик, падаль, жополиз, дерьмо!!!
– Я… – выдавил он. – Я…
– Ты вонючее дерьмо, – сказал директор-распорядитель. – Слабак. Блевотина. Мразь.
Он больше ничего не мог разобрать, все смешалось. Казалось, он перестал понимать смысл слов и вдобавок забыл сами слова. Только продолжал чувствовать присутствие Майка, его пристальный взгляд. Он ничего больше не знал, не помнил, не чувствовал. Плохо… Скорей бы уйти. В душе росла пустота. И это немного утешало.
– Вот, гляди, – сказала женщина, открывая дверь. – Здесь мы и держим этих чудищ.
Брюс вздрогнул: шум за дверью стоял ужасающий. В комнате играла целая орава маленьких детей.
Вечером он заметил, как двое мужчин постарше, сидя в уголке за ширмой рядом с кухней, угощали детей молоком и печеньем. Повар Рик выдал им все это отдельно, пока остальные ждали ужина в столовой.
– Любишь детей? – улыбнулась китаянка, которая несла в столовую поднос с тарелками.
– Да.
– Можешь поесть вместе с ними.
– Правда?
– А кормить их тебе позволят позже, через месяц-другой… – Она замялась. – Когда мы будем уверены, что ты их не ударишь. У нас правило: детей никогда не бить, что бы они ни вытворяли.
– Хорошо.
Глядя, как дети едят, он вновь ощутил тепло жизни. Один малыш забрался к нему на колени. Они ели из одной тарелки, и им было одинаково тепло. Китаянка улыбнулась и ушла с тарелками в столовую.
Он долго сидел там, держа на руках то одного ребенка, то другого. Пожилые мужчины принялись ссориться, поучая друг друга, как правильно кормить детей. Пол и столы были усеяны пятнами, крошками и недоеденными кусками. Осознав вдруг, что дети уже наелись и переходят в игровую комнату смотреть мультики, Брюс встал и, неловко наклонившись, стал подбирать мусор.