— Может и выключу.
Она заводит нас в кабинет, что прячется за неприметной дверью в темном закоулке, и усаживает за низкий столик на пуфики. У окна стоит черный манекен, утыканный булавками и накрытый отрезом прозрачной ткани.
— Я давно сама не шила, — Виолетта подходит к открытому окну и закуривает тонкие сигареты.
— У тебя получится, — Настя лезет в карман джинсов и протягивает Виолетте сложенный вчетверо лист. — И я хочу тебе помогать.
Та нехотя раскрывает лист, внимательно что-то на нем разглядывает, глубоко и медленно затягиваясь сигаретой, а потом переводит взор на меня:
— Подругами мы не будем и не надейся.
— Слушай, может, ты просто уже кинешься на меня с ножницами и ревность свою нездоровую выразишь агрессией? — тихо и отрешенно предлагаю я. — Для меня это привычней словесных оскорблений.
— Хочешь помогать? — Виолетта игнорирует меня и теперь серьезно взирает на Настю, которая с готовностью кивает.
— Тогда сними с нее мерки, — Виолетта сбрасывает пепел в горшок с геранью и кладет лист на подоконник, — именно с этого начинается работа портного. Портняжную ленту найдешь в верхнем ящике тумбы. Приступай.
— Портнихи, — подает голос Анюта.
— Портниха как-то не звучит, — Настя оживленно шагает к тумбочке у книжного шкафа, что заставлен не книгами, а глянцевыми журналами. — Вставай Яна, будем тебя мерить!
— А ты, — Виолетта выбрасывает окурок в открытое окно и тычет в Анюту, — пойдешь со мной. Я обязана вытащить из тебя женщину. Это серьезный для меня вызов.
— Настя, — Анюта косит взгляд на подопечную. — Скажи ей, что во мне мало женщины.
— Иди, — Настя взмахивает в воздухе портняжной лентой, — тебе самой понравится.
— Но…
— Иди, — Настя сердито смотрит на нее, — а ты как хотела? Моей нянькой не так просто быть.
Спорить с дочерью Родиона бесполезно, как и с ним самим, поэтому у Анюты нет выбора, и я ей подбадривающе улыбаюсь.
— Это бесполезно, — говорит она Виолетте, что решительно проплывает мимо нее. — Я серьезно.
И она оказалась права. Если Настя на отлично справилась со снятием мерок, то Виолетта потерпела фиаско. Ни одно платье не село на Анюту хотя бы сносно. Мало того что она широкоплечая и высокая, так она еще может многих мужчин ущемить крепкими и стальными мышцами на руках и плечах.
— Как вы на них ходите? — Анюта старается удержать равновесие на высоких и тонких каблуках и с отвращением разглядывает свое отражение в нежно-лиловом платье. — Какой отврат.
Виолетта тратит около двух часов на попытки принарядить Анюту. И, оказывается, наблюдать за тем, как другие люди наряжаются в платья, юбки, блузки очень увлекательно. Настя изредка дает советы по аксессуарам, предлагает веселенькие шарфики и шляпки, но все без толку. Анюта остается Анютой.
— Соглашусь, — Виолетта удрученно прикладывает ладонь к щеке и качает головой. — Я признаю свое поражение.
— Зато я могу челюсть сломать, — Анюта скидывает чркой-красные туфли и зло топает к кабинке примерочной, — и дверь выбить.
В сумке вибрирует телефон, и я удивленно смотрю на экран с фотографией мамы, которая возмущенно вскрикивает, когда я отвечаю на ее звонок:
— Ты замуж собралась?
— Эммм… Ну… — отхожу в сторонку и туплю глазки в пол. — Да, получается так.
— К нам заявился какой-то бандюган с другим бандюганом и говорит, что ты замуж за него выходишь! Почему мы узнаем последними? И ты же только развелась!
Мне читают тираду о том, что мой выбор не одобряют, потому что Родион и его дружок — точно бандиты, а мне, если уж я и решила выйти замуж во второй раз, то стоило выбрать интеллигентного и приличного мужчину.
— Ма, а ты ему это в лицо сказала?
— Нет, — булькает она в ответ, — страшно ведь. Неизвестно чего от него ожидать. Глаза у него очень жуткие! И наглый такой!
— Вот и мне не стоит всего это выслушивать. Если есть претензии, говори их прямо Родиону в лицо.
Мама замолкает, удивленная моей строгостью и холодом в голосе, и едва слышно отвечает:
— Он тебя заставил, да? Он ведь из таких, кто женщин своей собственностью считает.
— Все, ма, пока, — я тру лоб холодными пальцами и скидываю звонок.
И что же мне сегодня вечером скажет этот бандит, который без предупреждения и приглашения заявился к моим родителям? Обрадует или опечалит? Но сама я твердо решила признаться в том, что я горячо влюблена в отца своего ребенка.
Глава 32. Ночь признаний
Я успеваю вздремнуть за стойкой с брючными костюмами на диванчике, пока Настя обсуждает с Виолеттой фасон платья, который она нарисовала на листе бумаги, что она достала из кармана джинсов. Когда я прошу показать мне дизайн, я ведь, в конце концов, тут невеста, то меня выставляют из кабинета, потому что “это большой секрет” и “пусть будет для тебя это сюрпризом”. Признаться честно, я вообще не поняла, зачем Настя притащила меня с собой, если она не считает нужным со мной советоваться.
Я бы могла возмутиться, но из-за усталости я решаю немного отдохнуть, да и сон очень важен для беременных женщин, пусть и на неудобном диванчике, обитом кожей, которая пахнет воском и каким-то ненавязчивым парфюмом с нотками миндаля. Пока я сладко посапываю, Анюта сторожевым псом стоит у диванчика, спрятав руки за спиной, и я хочу предложить ей тоже поспать, но лишь неразборчиво мычу.
Затем я подрываюсь и бегу в уборную, где минут тридцать или даже час очень близко общаюсь с унитазом. Время за токсикозом и жалобами в пустоту летит быстро и незаметно. В перерыве между спазмами и громкими всхлипами я лезу в телефон, чтобы узнать, как остальные женщины справляются с тошнотой, и читаю сообщение от главы отдела, который уведомляет меня, что я уволена. Не спорю, в этом месяце я просила несколько отгулов, и мне, наверное, стоило сказать, что у меня непростой период в жизни с разводом, но и хрен с ними.
У меня сейчас проблема поважнее — как бы не выблевать желудок и остальные внутренности, которые отчаянно просятся наружу.
— Ну, что ты, — я прижимаю руку к животу, — не терзай мамочку.
И тошнота внезапно отступает, будто горошинка клеток в матке согласилась со мной, что она раскапризничалась и ей очень стыдно. И меня накрывает волной любви, слез и счастья, которое я и была обязана почувствовать, когда тест-полоски дали положительный ответ.
— Ты же моя хорошая… или хороший, — рыдаю, сидя на кафельном полу и поглаживая живот.
— Что?! Что случилось?! — в уборную вваливается Настя, за ней Анюта, а Анюту отталкивает Виолетта, которая кидается ко мне.
— Что?! — она опускается на корточки передо мной и хватает за руки. — Что?!
Я невнятно всхлипываю о том, что я так счастлива, ведь судьба наконец меня одарила долгожданной беременностью и что я скоро буду мамой, но, видимо, я говорю действительно неразборчиво и очень отчаянно плачу, потому что Виолетта бледнеет на глазах.
— Все хорошо, — я улыбаюсь и крепко сжимаю руки стервы, что внутри оказалась не такой ужи сукой, — я просто растрогалась.
— Ну, знаешь! — она встает и спускает воду в унитазе, — меня чуть удар не хватил.
— И меня, — бурчит Анюта. — Сразу ведь о плохом думаешь.
Виолетта гордо и громко хлопает дверью, и Настя молча присаживается рядом и вытягивает ноги.
— Я беременна, — шепчу я ей в лицо.
— Ага, — она улыбается.
— И я рожу нового человека.
— Ага, — Настя смеется и обнимает меня.
— До меня только дошло, — обескураженно смотрю заплаканными глазами на потолок. — Это так странно быть беременной.
— И это папа постарался, — хихикает Настя. — Ему спасибо, да?
Я замолкаю и вытираю слезы с щек. Меня ждет с ним разговор, который вряд ли обрадует, потому что я до сих пор не простила Родиону предложение быть его содержанкой. Опять скажет какую-нибудь глупость, которая меня кольнет в самое сердце.
— Любишь папу? — едва слышно спрашивает Настя.
Я киваю и прячу лицо в ладонях, вновь сотрясаясь в плаче.
— Я тоже беременной постоянно рыдала, — Анюта качает головой, — как вспомню, так вздрогну.
— Я тебе не верю, — Настя поднимает на нее лицо и поглаживает меня по спине, — ты не похожа на человека, который умеет плакать.
— Вот тогда я и выплакала все слезы, — Анюта скрещивает руки на груди и облокачивается о стену, — после родов ни одной слезинки так и не вышло из меня.
— Я устала, — жалобно всхлипывая, встаю. — Отпустите меня домой, пожалуйста. Мне еще к встрече с Родионом подготовиться. Хотя бы морально и в одиночестве.
Я очень несчастная, и никто со мной не спорит, ведь все прекрасно понимают, что беседы с Родионом всегда сложные и с непредсказуемым результатом.
Через сорок минут я уже стою под душем, осторожно ощупывая шею и мне больше не жаль Сергея. До меня, наконец, дошло, что он покусился не только на мою жизнь, но и на моего ребенка, а если мне себя не жаль, то за свое будущее чадо я сама бы ему голову свернула голыми руками.
После стакана воды и зеленого яблока я опять чувствую необходимость в отдыхе. Меня прямо тянет к дивану, и отказываюсь сопротивляться этому зову. Взбиваю подушку и в полотенце с мокрой головой ложусь. Пять минуточек, и…
И просыпаюсь я в темноте и вскрикиваю, потому что рядом кто-то сидит. С учащенным сердцебиением прижимаю руки ко рту и смотрю на черный силуэт, который хрипло шепчет голосом Родиона.
— Это я.
— Ты меня напугал…
— Я уже понял.
— Господи, — выдыхаю я и натягиваю на голую грудь полотенце, — я с тобой поседею.
— Определенно поседеешь, Яна, — усмехается в темноте Родион, — и морщинами покроешься. Нас ждет совместная старость.
— И какая она будет?
Молча глядит в окно на молодую луну, и я терпеливо жду его ответа, хотя я хочу вцепиться в его бороду и обвинить его в том, что он бессердечный мерзавец, раз не может солгать беременной женщине и сказать, что старость у нас будет всем на зависть: теплая, уютная и длинная.
— Я признавался в любви лишь одной женщине, — Родион продолжает пялится в окно. — И когда эта женщина умерла на моих руках, я пожелал больше не знать этого чувства. Слишком больно, страшно, Яна. Для меня любовь — это не розовые единороги, сердечки и радость, это постоянный страх за близкого человека и это моя уязвимость. Я о Насте думал, думаю и буду думать каждую секунду, и теперь в мои мысли и тревоги влезла и ты…