Екатерина не замечала (или не хотела замечать?), что Александр прекрасно уживается и с отцом в Гатчине.
Точно так же, как с ней в Царском Селе…
Она не обращала внимания на удивительное свойство Александра «быть изнеженным в Афинах и суровым спартанцем в Спарте» — так называли тогда гатчинский двор, — то свойство, которое так точно определил А. С. Пушкин, назвав русского императора «лукавым щеголем».
По уверениям самой Екатерины, Александр уже в четыре года делал необыкновенные успехи в учебе:
«Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжение нескольких лет».
Мнения преподавателей Александра о его успехах в учебе заметно разнятся с мнением императрицы.
«Замечается в Александре Павловиче… — писал о своем пятнадцатилетием воспитаннике А. Я. Протасов, — много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе».
Еще более категоричны в оценке собственноручные записи Александра. В двенадцать лет он послушно записывал под диктовку преподавателя французского языка Лаграпа:
«После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…»
Диктовки эти тоже в духе педагогики, поощряемой Екатериной. Цель их, как и остальных педагогических новаций, не исправление недостатков характера, а изображение, представление такого исправления.
Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под диктовку Лаграпа унылые фразы: «…и так в шесть лет я не успел ничего и меня придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».
И ни он, ни Лаграп не подозревали тогда, что эти роковые слова окажутся почти абсолютной правдой.
Александр не знал еще, что в двадцать три года ему придется встать, по сути дела, во главе заговора дворян-крепостников и с его молчаливого согласия будет убит отец, император Павел…
Он не знал, что, пытаясь обмануть себя и всех остальных, он предпримет попытку реформ — вялую, заранее обреченную на неуспех, от которой он же сам и откажется первым.
Он не знал, что именно на его правление выпадет Отечественная война 1812 года, которая принесет ему славу победителя Наполеона…
И конечно же, неизвестно было ему, что после войны снова нахлынут большие и малые заботы, и все сильнее, все нестерпимей будет становиться возникшая еще в детстве раздвоенность и, наконец, она станет совсем нестерпимой, и в ночь на 1 сентября 1825 года, без свиты, уедет он в далекий Таганрог, чтобы внезапно умереть там или — роковая загадка! — превратиться в загадочного Федора Кузьмича и под этим именем начать новую жизнь, чтобы научиться думать и чувствовать так, как должен думать и чувствовать человек в десять лет…
В диктовке, записанной в 1789 году, Александр определил этот срок — шестьдесят лет. В 1825 году, когда фельдъегерские тройки мчали в Петербург безвестное тело, названное телом русского императора Александра I, самому Александру, а теперь — Федору Кузьмину, оставалось до шестидесяти как раз одно десятилетие…
Глава шестаяНиколай I
Как свидетельствуют биографы, третий сын великого князя Павла — Николай на восьмой день от роду начал есть кашу.
Таким вот крепким и здоровым родился он…
И об этом факте не стоило бы упоминать, если бы через пятьдесят девять лет, 18 февраля 1855 года, не разнеслись слухи, что, отравившись кашей, скоропостижно скончался русский император Николай I.
Враги, которые трепетали перед ним живым, теперь поспешили отомстить ему мертвому. Смерть Николая I была неожиданной, и это позволило сразу же распустить слух, будто император отравился.
Враги попытались отнять у русского царя православную кончину.
«Разнеслись слухи о том, что царь отравлен, — записал в дневнике Н. А. Добролюбов, — что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях…»
Разумеется, ни о каком самоубийстве не может идти и речи.
Знакомство с записями в камер-фурьерском журнале и воспоминаниями очевидцев свидетельствует, что Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина — исповедавшись и приобщившись Святых Тайн.
«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, — написал император в своем завещании. — Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на Его благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь!»
И все же некий смысл явлен в случайном совпадении…
Увы…
Императору Николаю I, взошедшему на престол после событий 14 декабря 1825 года, действительно все его правление приходилось «расхлебывать кашу», заваренную старшими венценосными братьями — Александром и Константином, и не этой ли кашей и отравился он?
Деятельность Николая I в школьных учебниках оценивается достаточно однозначно — «жандарм Европы», «Николай Палкин», гонитель Лермонтова…
Оценки, конечно, тенденциозные, но, даже принимая их, необходимо сказать, что была в деятельности Николая I и другая сторона…
Многое было сделано Николаем I для укрепления правопорядка в стране, развития просвещения. Случайно ли, что именно на годы его правления приходился расцвет творчества почти всех классиков русской литературы?
И конечно же, нельзя забывать о личных качествах Николая — его мужестве, силе воли…
Они были необыкновенно развиты в Николае I.
Говорят, что после неожиданного отречения Константина он почти на целый час покинул сановников, принесших ему это известие. Но когда снова вышел к ним, даже в походке, в движениях произошли перемены. Это был уже не юноша, а император, принявший на себя ответственность за державу…
Так же решительно он и ушел из жизни.
Смерть его была самым удачным выходом для России. Не подрывая основ государственного устройства, она позволила совершить крутой поворот во внешней и внутренней политике. Император пожертвовал собой ради страны…
Рассказывают, что в 1797 году Николай уже танцевал на придворном балу. Было ему тогда от роду один год и четыре месяца…
В три года Николай надел малиновый лейб-гвардии конного полка мундир…
Но из первых лет жизни запомнилось немногое и совсем не главное…
Смутно и неясно остался в памяти шведский король Густав Адольф, который «подарил фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита»; желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии; лагерь Финляндской дивизии, пришедшей в Гатчину на осенние маневры.
Лучше запомнилась встреча с Суворовым…
Однако Суворов запомнился не великим полководцем, а просто спасителем няни, которую Николай очень любил и которая научила его и русской азбуке, и молитве «Отче наш»… Войска Суворова спасли няню из плена в Варшаве.
Но лучше всех запомнился отец…
Ясно запечатлелось в памяти: калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.
— Поздравляю, Николаша, с новым полком, — говорит он. — Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом[11]…
Было тогда будущему императору три с небольшим года, но с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и святого Иоанна Иерусалимского и стал навсегда его мундиром…
Запомнилась и первая игрушка — деревянное ружьецо, купленное за полтора рубля. Потом появились в детской литавры, деревянные шпаги, алебарды, гренадерские шапки, трубы, пушечки, зарядные ящики…
Николай I сам записал свои детские воспоминания, изданные потом тиражом в пятьдесят экземпляров. Несколько страниц в них отведено событиям трагической ночи на 11 марта 1801 года…
Здесь, в Михайловском замке, где, чтобы спастись от сырости, клали на подоконник свежеиспеченный хлеб, Николай и его младший брат Михаил играли по утрам на ковре в кабинете отца, а старшие братья…
Впрочем, раскроем лучше сами «Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно».
«Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел… потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил (младший сын императора Павла. —Н. К.),которому было тогда три года, играл в углу один, в стороне от нас, англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: „Я хороню своего отца!“ Как ни малозначуши должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он… продолжал ее, заменяя слово „отец“ — Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт.
События этого печального дня сохранились в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен.
Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту перед церко