Что бы там ни выкрикивали сейчас горожанки, царица тоже принесла жертву на алтарь родного города. Ее нынешний любовник, Жеребец, шел во главе колонны. С одной стороны, звание военачальника ему льстило. С другой стороны, лучше было бы, конечно, остаться в спальне царицы, а не вести весь этот сброд на бойню. Даже небольшой военный опыт, имевшийся у Жеребца, подсказывал, что прямое столкновение хотя бы с полутысячей степняков закончится для горожан печально.
Приблизительно эту же мысль развивал Зануда, который увязался за рыбаками – на войну.
– А стрелы они, блин горелый, пускают на всем скаку за двести шагов.
– А хрена? – протянул бредущий рядом рыбак. – Нам вот дадут щиты и доспехи… Видал, телеги из арсенала везут? Мы станет меднобронно, и хрен там стрелы пробьют…
– Хрен там! – передразнил Зануда. – Вот хрен-то стрелы и пробьют. Его же, степняка, только от титьки материнской отрывают – сразу на коня. И лук в руки. И он на коне и спит, и ест, и бабу, если поймает, тоже на коне…
– Ты-то откуда про все про это знаешь? – осведомился Щука.
– Откуда знаю… Знаю, раз говорю. Ты про Тысячу слышал?
– Это про тех, которые к Восточному царю нанялись, а потом, когда им денег не заплатили, обратно через степь вернулись? – проявил образованность Младший.
Еще полгода назад Младший слушал в академии лекции по философии. Его выперли за лень. А вот теперь богатенькому пацану не удалось отвертеться от службы, что немного утешало рыбаков. Не все коту масленица.
– Через степь вернулись! – скорчил жуткую рожу Зануда. – А ты себе представь, заморыш, как оно было, через степь да сквозь степняков… А стрелы как дождь, а рожи у них как у демонов, не к ночи будь помянуты, а еще арканы… Меня там и подстрелили, а потом уволокли в плен, для продажи на галеры да в каменоломни…
Молчавший против обыкновения Горластый тяжело вздохнул и выплюнул пыль. Дождя не было уже почти месяц, и дорога под ногами бредущей пехоты вскидывала клубы пыли, которая оседала на лицах, одежде и лезла в рот и нос защитников города.
Щука затянул новую песню, на это раз жалостную. Про то, как стрелы все закончились, мечи изломаны, а биться нужно – позади любимый дом.
Младший немного поотстал, приноравливаясь к вихляющему шагу Зануды:
– Чо, вот так прямо с двухсот шагов?
– А то! Вот мы идем, вот я, а вот тут мой кореш, Кузнец. – Зануда указал рукой на пыль под ногами. – А вот там, где первая телега…
Младший оглянулся, прикидывая расстояние, покачал головой. Выходило не двести шагов, но полторы сотни – точно.
– Там, где телега, – образина черная, на коне. И не одна, твою мать, а еще сотни три с ней.
– С кем?
– С образиной. Мы щитами, значит, прикрылись… А солнце палит… – Зануда покосился на небо. – Вот как сейчас. Или даже того жарчее. Шлем раскалился – мама моя родная, а снять, сам понимаешь, боязно. А тут по щитам бзынь-бзынь, бзынь-бзынь. Стрелы. Они так со свистом летят – фьють, фью-ють…
Зануда попытался изобразить, как тонко и долго свистели стрелы, но поперхнулся и закашлялся. Младший торопливо сунул ему свою флягу. Зануда отпил глоток, распробовал вино с Розовых островов и жадно захлюпал, дергая кадыком. Однако вовремя сообразил, что так можно захлебнуться или, что еще хуже, перебрать на солнцепеке, от фляги оторвался и с сожалением протянул ее Младшему.
– За щитом ничего не видно, только фьють-бзынь да шмяк, когда в кого из наших попадало. А потом вроде как затихло. Мы еще постояли немного, а потом мой кореш и говорит, гляну хоть одним, говорит, глазком. И выглянул из-за щита. Шмяк – и он назад откинулся, как деревянный. Стрела в глазок как раз и влупила. Острием до самого затылка. Кузнец упал, щит уронил, а в эту дыру еще штук десять стрел влетело. И мне две в ногу. Я сколь мог – за нашими поспевал, а потом отрубился и в себя пришел уже в медном ошейнике. – Зануда тяжело вздохнул. – Вот такая война, твою мать!
– А чего сюда поперся? – спросил Щука. – Мог же, инвалид, дома сидеть.
– А родина? – возмутился Зануда, и всем слушателям стало неловко.
Зануде – тоже. Родина там или не родина, а сидеть и ждать, пока Морской бог опомнится и сообразит, что не все участники ночного разговора были наказаны… Премного благодарны. А в толпе, да еще, мать твою, на войне – может, и не найдет.
Горластый снова сплюнул.
– И чего ты расплевался? – спросил Щука. – Как горбатый, честное слово! Вон песню бы подхватил, бляха-муха.
Горластый молча посмотрел на Щуку. И снова сплюнул.
– А я боялся, что под Проклятый город заберут… – признался Младший Зануде. – Искал, кого вместо себя нанять… Даже вон в «Клоаку» ходил, думал, что бедняки…
– И опять дурак, – радостно заулыбался беззубым ртом Зануда. – Не среди мужиков искать нужно, а среди их баб. Найдешь ту, которой муж надоел, она его и спровадит, если ты ей денег подбросишь и чего другого кинешь, с удовольствием. Вон, у того же Щуки жена красивая, молодая – и стерва, каких поискать. Ты думаешь, чего он такой радостный на войну идет?
Младший заинтересованно посмотрел на Щуку. Тот как раз завел новую песню, про меднобронную рать и чернобокие корабли.
– А где он живет?
– Второй дом на нижней улице. Сразу за рыбными сараями. Не ошибешься.
– На хрена жена, да еще одна! – надсаживаясь, пропел как раз Щука.
Потом песня стихла. Дорога пошла в гору, пыль закрыла солнце и забивала глотки идущим так, что не то что петь, дышать стало трудно. Кто-то споткнулся, упал, о него споткнулся другой. Вниз покатилась фляга.
– Смотри, куда прешь…
– Сам глаза разуй…
– Руки убери…
– Сам сейчас в рыло получишь…
– Стой! – донеслось из головы колонны.
– Чего стали? – испуганно спросил Младший.
– А сколько тут идти? Мы, считай, с полудня вышли. А уже к вечернему жертвоприношению время подкатывает. – Зануда погладил живот. – Жрать пора. И давно.
– А чего тут стали? – на этот раз спросил Горластый. – Чего не к пролому подошли?
– Головные, наверное, подошли, – сказал неуверенно Щука.
С головы колонны потекло какое-то странное бормотание. И какое-то напряжение стало расползаться по ополченцам.
– Чего ж они оружия не выдают? – спросил Младший.
Ему не ответили.
– Оружие где? – повторил вопрос Младший. – Доспехи там, щиты…
– Щас в рыло дам, – пообещал Горластый. – Что-то там случилось.
Там не то чтобы уже случилось. Там, возле пролома, могло случиться в любой момент. Когда Жеребец подошел к пролому во главе трех сотен запыленных солдат, то замер, бормоча проклятия и молитвы. Сотники и десятники, не дождавшись команды от опешившего начальника, бросились строить своих подчиненных, раздавая тумаки и ругаясь напряженными голосами.
Сто шагов пролома. Это ширина. И полторы сотни шагов заваленной обломками пропасти. Удачно так заваленной, плотно. И камни были утрамбованы, словно мостовая. И дальше – степь. И на самом ее краю, напротив пролома, лагерь степняков.
– Сотни три, – прикинул на глаз сигнальщик и обернулся к Жеребцу: – Но кони расседланы.
Это значило, что можно было рискнуть, дать команду, броском преодолеть расстояние до лагеря степняков… Это ж мечта каждого нормального пехотинца – застать конников врасплох.
Сотники подбежали к Жеребцу, придерживая мечи на перевязях. Жеребец молчал, глядя на войлочные палатки. Чего он тянет, мелькнуло у сотников.
Эта же мысль билась в головах у конников Степного Орла. Почти с самого утра. Накануне вечером они удачно перехватили набег соседей, положив почти сотню из рода Сусликов, потом на время потеряли след уцелевших, потом нашли его и обнаружили, что уцелевшие ушли к городу. Ушли через дыру, которая, как оказалось, образовалась в горной гряде. И шакал с ними, с уцелевшими Сусликами. Появлялась возможность разобраться с зажравшимися горожанами. И не воспользоваться такой возможностью было глупо. Нужно было идти вперед, занять эту дыру и вызвать соплеменников. Орлы были большим родом, могли выставить полторы тысячи воинов. А полторы тысячи конных Орлов могли смешать с грязью пять тысяч трусливых горожан. Вот сейчас Степной Орел даст команду…
И Степной Орел команду дал. Спешиться и расседлать коней.
– Орлы! – выкрикнул он. – Я привел вас сюда, я мог повести вас и дальше. Отсюда и до последнего моря.
– Веди! – закричали Орлы. – Даешь!
– Мог бы. Но я должен подумать. Должен посоветоваться с богами. Горожане хитры. И у них много колдунов. И мы не знаем, как умилостивить их богов. Я буду думать.
– Тихо! – закричали сотники и десятники. – Степной Орел думать будет.
И Степной Орел принялся думать, сидя на вершине холма.
А три сотни его воинов стали ждать. Вначале совсем молча, а потом по немногу разговорившись. И принявшись за мелкие бытовые дела. Оптимисты стали готовить веревки для пленных и прикидывать, что можно будет выбросить из вьючных мешков, когда понадобится складывать добычу. Пессимисты извлекали из мешков тряпки для перевязки и проверяли наличие бальзамов и мазей на случай ранений.
Большая же часть проверяла тетиву у луков и подтачивала клинки. Походный сказитель, призванный поддерживать в воинах боевой дух, затянул речитативом под аккомпанемент бубна древнее сказание о том, как доблестный вождь Тутунас бился с войском Тамуниха, был ранен и вынужден отступить, но все-таки победил, хоть и почти погиб. Сказание слышали уже не один десяток раз, но выбора все равно не было. Тем более что Степной Орел продолжал думать.
Какого хрена, думал Степной Орел. Все ведь было так правильно и потому хорошо. Был город, наполненный товарами. И были караванные тропы, которые вели к этому городу. И были ворота, которые открывались только перед безоружными. И были Орлы, которые пропускали к воротам только тех, кто платил за это. И вот тебе на! Дыра в гряде означала, что теперь каждый кому не лень сможет идти сюда, нападать на город, устраивать там резню, вывозить пленных и тому подобное. Сама идея набега Степному Орлу нравилась. Не могла не нравиться. Но если ты сегодня зарежешь барана, то завтра ты с него шерсти не настрижешь. Если бы городов было много – тогда да, набегай себе время от времени, грабь их по очереди, давая накопить жирок между набегами. Но город один. И ограбить его можно только один раз. А потом что?