– Глянь! – проорал Горластый, указывая пальцем на берег. – Царица.
Ветер с берега рвал пурпурный плащ царицы, которая стояла на причале в окружении телохранителей. Царица что-то говорила Жеребцу, но что именно, рыбаки не слышали.
«Все бабы одинаковы, – подумал Щука, – и эта вот своего второго на войну выпроводила». Щука привстал, разглядывая толпу провожающих. Его жены не было. Ну и хрен с ней.
Кормчим на их корабль был назначен Крюк. И рыбаки сочли это хорошим предзнаменованием. Старик море знал. А море знало старика. Даже на вкус, пошутил кто-то. С тех пор как акула отъела ему руку, он ни разу даже в шторм не попал.
Крюк топтался возле рулевого весла, что-то бормоча и поглядывая на Жеребца. Помощники кормчего проверяли – в который раз – крепление рулевого весла.
– Чего тянем? – недовольно пробормотал Крюк. – Море может обидеться.
Пять десятков матросов уже были на местах. Двое новеньких, из купленных у кочевников, держали якорный канат, готовые по приказу его вытащить. Обычно этим делом занимаются четверо, но эта пара успела продемонстрировать свою силу.
Накануне Горластый с приятелями попытался прописать новичков по всем морским правилам, но что-то у них не заладилось. Крюк при этом не присутствовал, а участники обряда помалкивали, потирая синяки и ушибы.
Новенькие назвались братьями, держались все время вместе. Никто даже не знал, как их зовут, так и кликали – Братья.
«Да что же она никак не наговорится со своим дружком, – с досадой подумал Крюк. – Ветер-то какой, ровный, попутный… Морского ежа им в задницу!»
Что-то звонко тренькнуло среди лавок гребцов.
Этого еще не хватало, чуть не задохнулся от злости Крюк. Мало того что поволокли с собой Слепого для развлечения, так еще собрались песенку послушать до отплытия…
Крюк пнул барабанщика, тот оглянулся, сообразил и бросился к гребцам, размахивая на всякий случай палкой:
– Музыку, я сказал, убери. На дно, уроды, захотели? Убери музыку.
– Да я что, – забормотал Слепой, поправляя повязку на глазах, – я случайно уронил. Темно ведь.
Рыбаки заржали. Темно. Умеет Слепой сказануть вовремя. Молодец. Я, говорит, Слепой, но чтобы веслом махать, глаз не нужно. А плата гребца мне не помешает. Когда еще попаду на войну в хорошей компании? А вчера завернул вечером новую поэму под лиру. «Злость, по приколу, воспой, что царя от вина закрутила…» И дальше, с именами и прозвищами предводителей союзного войска. Животики надорвали.
Все нормально, Крюк, кричали рыбаки, все путем. Ты только рукой махни – вмиг отчалим.
– Не забудь, – тихо сказала царица.
Ветер подхватил ее слова и утопил недалеко от берега. Прямо возле борта одного из кораблей Заскочья.
– Я помню, – сказал Жеребец. – Не в первый день. Если он что-то подозревает – может не получиться. Я помню.
– И передай ему письмо, – сказала царица, протягивая запечатанную табличку. – Смотри не повреди печать. Царь знает, что я с этими кораблями отправляю отчет о жизни Семивратья.
– Хорошо, – сказал Жеребец.
Письмо он будет хранить как зеницу ока. Поврежденная печать или потерянное письмо – прямой путь в царство мертвых. И никакие оправдания не помогут.
– Отплываем, – сказал Жеребец.
Ему казалось, что нужно сказать что-то веское, красивое и значимое, но в голову ничего не лезло.
– Жди меня, – сказал Жеребец. – И я…
Царица отвернулась и пошла на берег. Не оглядываясь, прошла по дороге до самых Нижних ворот.
Жеребец по сходням поднялся на борт своего корабля.
Кормчий вопросительно посмотрел на него.
– Че пялишься? – спросил Жеребец. Сходни с грохотом убрали. Отвязали канаты.
– Поехали, – махнул рукой Жеребец. Вытащили оба якоря – кормовой и носовой. Зашуршал парус, хлопнул, наполняясь ветром.
Жеребец взглянул на город. Вверх-вниз. Люди, дома, стены. Рабочие, возводящие склады и восстанавливающие порт. Вверх-вниз.
Рот наполнился вязкой слюной.
Корабль Жеребца отвалил первым. За ним – корыта Заскочья, выкрашенные в ярко-зеленый цвет.
Правду говорят: в Заскочье все с заскоками. Это ж нужно было так корабли изуродовать. В зеленый! Нашли лужайку. Понятно самому тупому грузчику – корабли должны быть красными до половины, а дальше, под воду, черными. Их так и называют – чернобокими.
Крюк выждал, пока все корабли отчалят. Не хватало еще путаться веслами у выхода из гавани. Никуда они не денутся.
Гребцы ждали на веслах. Пятеро сидели на рее, готовясь распустить парус.
– Якорь! – скомандовал Крюк.
Братья выдернули якорь из воды и положили на палубу. Перешли на нос и вытащили второй якорь. И даже не запыхались.
– По-шел! – выкрикнул Крюк. Барабанщик ударил палкой по натянутой коже. Бум. Бум. Бум.
Не слишком часто. Торопиться, пока гребцы не приноровились друг к другу, не стоит. Вон два весла сцепились по правому борту.
– Жрать не дам! – крикнул Крюк.
Кормчий только держался рукой за кормовое весло. Только придавал ему направление. Двигали его и удерживали корабль на курсе двое помощников.
– Парус, – крикнул Крюк. – Осторожно там! Хлопнул парус.
Бум. Бум. Бум.
Крюк развязал мешок, лежавший возле борта. Достал белого петуха. Вообще-то нужно было рассекать жертвенное животное ножом, но кормчий справился своим отточенным крюком.
Кровь брызнула на палубу, окропила двух сидящих возле кормы гребцов. Но те с ритма не сбились.
Бум. Бум. Бум.
– Нарекаю корабль… «Голубем», – провозгласил Крюк. – И прошу у богов защиты.
Кормчий окропил рулевое весло, прошел между гребцами к мачте и полил кровью ее основание.
Команда молчала. Только кормчий в море может разговаривать с богами. Он первый в море после богов. И только он может нарекать корабль. И имя, выбранное им…
«Голубь». Ничего так имя. Голубь всегда возвращается домой. Правильно, им как раз нужно вернуться.
Братья стояли на носу корабля.
– Давно не плавал на корабле, – сказал Бродяга.
– Две тысячи лет, – сказал Бес.
– Больше. – Бродяга раскинул руки, ловя ветер, как крыльями. – Похоже на полет.
Бес посмотрел на чаек, висящих над кораблем.
– Отчего люди не летают? – сказал Бес.
– Что?
– Я говорю, отчего люди не летают, как птицы? Мне иногда кажется, что вот так взмахну руками…
– Ты для этого хочешь стать богом? – спросил Бродяга. – Чтобы научиться летать?
– А боги умеют летать? – спросил удивленно Бес.
Ветер пригнал корабли к бухте первой стоянки быстро. Кормчие, собравшись на корабле Жеребца, даже прикидывали, а не пойти ли дальше, к следующей стоянке. В принципе, получалось, что при таком ветре они могут поспеть до захода солнца.
– Вы куда-то торопитесь? – спросили кормчие из Заскочья. И все как-то разом поняли, что, действительно, торопиться некуда. А там еще по дороге камешки неприятные. А если вдруг туман?
Ночевать решили на якоре. На корме и на носу каждого из двадцати кораблей зажгли факелы, приставив к ним дежурных.
«Голубь» как последний в колонне оказался у самого выхода из бухты.
– Могли бы и на берег выпустить, – сказал парень, прозванный Щенком за глупость и молодость. – Ноги размять…
– Что ты там не видел? – осведомился Горластый. – Камни, сосны, можжевельник. Даже воды пресной нет.
Горластый расположился между лавками на овчине и отдыхал впрок. Сегодня веслом особо не махали, но вот завтра ветер может стихнуть. Те, кто не первый год в море, это понимают отлично. Вон Щука все полирует свое весло.
– А кто-то сейчас твою бабу трет, – сказал голос из полумрака.
Огни факелов бились на ветру, но палубу толком не освещали. Шарканье акульей кожи по дереву прекратилось. Все замерли, ожидая начала свары.
– Ну, я-то, понятно, обязан, – сказал Щука, – а он с чего?
Грянул хохот.
Бродяга прислушался и поморщился. Шутка была старой уже тогда, когда он ее впервые услышал. Кажется, лет за пятьсот до Бездны. «Странно, – подумал Бродяга, – сейчас вспомнил о Бездне и не испытал ничего. Ничего». Корабль качается на волнах. Скрипит. Рыбаки смеются над застарелыми шутками. «Такое чувство, – подумал Бродяга, – что все осталось позади, на берегу».
Даже мысль о странном поведении Мастера. Свое слово он сдержал, доставил их к кочевникам, благе и сам собирался в Семивратье, чтобы применить пару своих новых машин на строительстве и ремонте, Просьбы об этом к его семивратской ипостаси поступали неоднократно.
В сам город Бес предложил попасть через кочевников племени Орлов.
– Их боевой вождь – мой приятель, – сказал Бес. – Степной Орел.
Степного Орла они даже повидали. Тело со сломанным позвоночником было специально выставлено на кургане за поселком. Вождь был одет в лучшие одежды, возле стоял его боевой конь. И рядом плакали наложницы Степного Орла.
– Мы его любили, – сказал, давясь слезами, Старейший племени. – Но так повелел бог Войны. Степной Орел промедлил, когда бог Войны хотел крови горожан.
Шаман с виноватым видом сидел у костра и тихонько скулил какую-то печальную песню. Через него бог передал свою волю.
– Степной Орел хотел помочь племени, – сказал Старейший. – И поступил правильно. Но обидел бога. Бог велел убить Степного Орла. Мы не пролили ни капли крови своего соплеменника. Как велит нам закон. Бог повелел убить, но он не может запретить нам похоронить Степного Орла по обычаям предков, как великого воина.
Шаман заплакал.
– Ничего личного, – сквозь слезы пробормотал шаман, – так захотел бог.
Похороны были назначены на завтра. Посланцы к другим племенам и родам уже отправились. Пригласили на тризну и Беса с Бродягой.
Бес извинился и сказал, что по воле бога они должны немедленно отправляться в город за стеной. И попросил, чтобы Орлы их вроде как пленили и продали горожанам в рабство.
Вождь возмутился. Вождь вообще хотел обидеться. Пленить и продать гостей? Тех, кому были обещаны защита и покой? Тех, кто был друзьями Степного Орла? Шаман даже плакать перестал от такого нарушения обычая и закона.