А недооценил я китайцев! Или уйгуров?
Они выросли передо мной вполне неожиданно.
— Деньги нужны, — честно сказал первый, постарше и повыше. Впрочем, тот, что помладше и помоложе, все равно был старше и выше меня.
Второй ничего не сказал, а просто схватил мой амулет, по случаю жары выглядывавший из ворота рубашки.
Вернее, попытался схватить. Не дотянулся на полсантиметра. И повторил попытку. С тем же результатом.
За то время, что он протягивал ко мне свою грязную пятерню, я успел бы не только отпрянуть, но и при желании сломать ему каждый палец отдельно.
Пусть скажет спасибо, что Шаман воспитал меня гуманистом. Да и пальцы у него грязные.
— Эй, ты… — не поняв в чем дело, обиженно протянул младший. Голос у него был густой и хрипатый.
— Деньги давай, — гнул свое старший, но, похоже, уже не так уверенно, как вначале. А для увеличения уверенности он достал нож. Лезвие сантиметров в восемь длиной не отбило у меня охоты повыделываться: он махал ножом, как косой, но острие всякий раз проскакивало в пяти миллиметрах от моего живота.
Младший смотрел как завороженный и ничего не предпринимал. Поэтому когда я забрал нож у старшего, то мелкому ничего не сделал.
— Кто вас послал? — спросил я большого. Он тупо смотрел на свой собственный нож в моей руке.
Пришлось вопрос повторить.
— Никто, — ответил чувак. И закрыл рот. Но язык я успел ему надрезать.
Он взвыл, схватился за рот рукой, однако в бега не ударился — то ли не желая получить нож в спину, то ли опасаясь за младшего.
— Кто вас послал? — спросил я теперь мелкого.
— У тебя телефон, — испуганно загудел он. — И деньги из кармана торчат.
— Но это же мой телефон, — укорил я обоих. — И мои деньги.
Братья — а они точно были братья — испуганно молчали.
Похоже, они говорят правду. Это не засада, а просто мое очередное разгильдяйство. Ефим как-то напомнил, что по этому поводу сказано в священных книгах. Если ты оставил кошелек на столе и его украли, то виноваты оба. Один — за то, что украл. Другой — за то, что ввел в искушение.
— Ладно, валите отсюда, — сказал я неудачливым налетчикам. И, чтоб не пугать, сложил нож. (Черт, вляпался в его кровь. Может, она со СПИДом?)
— Ну хоть сколько-то дай, — опять густо заныл младший. — Мы ж с тобой одной крови, — некстати вспомнил он киплинговского Маугли.
— Ага, — укорил я его. — Вот вы мне и собирались ее пустить.
Младший не стал отпираться. Поэтому я дал им тридцать рублей. И еще потому, что мне было неудобно за надрезанный язык старшего. Если б я знал, что это просто вокзальные гопники, я бы не стал этого делать.
Расставшись с новыми знакомыми (и выкинув складень в ливневую канализацию), я зашагал к Садовому кольцу.
Совершенно бесцельно. Потому что цель у меня была только одна — полтора миллиона. А у Садового они точно не лежали.
И все равно топать по Москве было приятно. Солнце светило, девушки щеголяли открытыми коленями. И не только коленями. Еще бы мне чемодан с баксами — и я был бы почти счастлив.
Но чемодана не было. Пока не было.
Я думал, как бы его раздобыть, и никто, кроме Ефима Береславского, мне в голову не приходил. Тогда я стал думать так, как учил меня Шаман: а почему в мыслях о миллионах баксов у меня все время перед глазами встает веселая и наглая морда Ефима Аркадьевича? Ведь у него и у самого такой суммы никогда не бывало!
Но раз это происходит, значит, в этом есть какой-то смысл — ничто в нашем мире не происходит бессмысленно.
Я задумался. Конечно, с Береславским мы дружили, если можно назвать этим словом редкие встречи молодого таежника и матерого столичного рекламиста. Но ведь даже и такая дружба должна быть чем-то обусловлена.
Странно, что я не думал об этом раньше.
Мы познакомились в Комсомольске-на-Амуре, куда он, как выяснилось, прилетал прочесть какие-то свои лекции. А я делал первые опыты на ниве спасения своего народа.
Знакомство произошло при обстоятельствах, схожих с сегодняшними. Он, толстый и веселый, пошел гулять в район, в который толстым и веселым ходить не надо.
На сверк его дорогих очков мгновенно нарисовались двое правильных пацанов. Городок этот «воровской» — в смысле, что сильны лагерные традиции. Так что порядок на тамошних улицах все же есть, хотя облегчить заезжего пузача никогда не возбраняется.
Я почему-то ввязался, история закончилась словесно. Он церемонно поблагодарил и… выбросил половинку кирпича, которую успел мгновенно подобрать и спрятать в руке за спину. Так что этот «интеллигент», похоже, несильно нуждался в моей помощи.
Дальше мы с ним интеллектуально затусовались и уже через пятнадцать минут были как родные. По крайней мере, степень его политкорректности меня просто восхитила. Например, он поинтересовался, как в моей родной литературе переводится русское выражение «широко раскрыть глаза».
Правда, все, что он говорил, никогда не было обидным. Просто ему было все равно, над чем зубоскалить.
В общем, своеобразный мужик. Но не злой, веселый и очень надежный.
Но ведь нет у него миллионов!!! В чем же дело?
И тут еще мысль пришла. Причем вовсе не о Ефиме, а о тех братовьях, которым не давало покоя мое скромное имущество.
«Мы с тобой одной крови», — сказал мне младший. Пусть копирайт и не его. Но смысл-то верный!
А миллионера одной со мной крови я знал лишь одного.
Ванька Алтухов очень плохо учился в интернате. И не ездил домой даже на каникулах. И зарабатывал копейки на всем.
Очень был неприятный человек. Наверное, таким и остался.
Зато недавно узнал, что он — владелец водочного завода. Подонок, конечно. От водки сгорели и его, и мои родители. Не может мой народ перерабатывать этот продукт без последствий.
И ничего — трудится Иван на алкогольной ниве, невзирая на этнические особенности потребителя.
Вот поэтому, наверное, я о нем, гаденыше, и не вспоминал. А сейчас деваться некуда. Утопающий и соломинке рад. А Ваньке — возможность спасти душу перед главным судом.
Хорошо, Алтухов обосновался под Омском. Туда и рвану, пока деньги не иссякли.
А Ефиму я решил все-таки позвонить. Не знаю почему. Просто Шаман учил никогда не отбрасывать бездумно то, о чем думается.
Я набрал номер его мобильного, и Береславский немедленно ответил мне своим довольным жирным голосом:
— Здорово, Самурай.
— Привет, Ефим. Можно, к тебе заскочу вечерком? Посоветоваться надо. (Дольше я оставаться в Москве не собирался, нужно было мчаться в Сибирь.)
— Давай, — весело ответил он.
— А ты дома сейчас?
— Нет, за рулем.
— Где рулишь? — Слышимость была отличная.
— Проезжаю Барабинские степи. Ночью буду в Омске. Так что заскакивай.
Вот это да. Шаман говорит — случайных совпадений не бывает.
— Ефим, я тоже лечу в Омск.
— А чего тебе там надо?
— Полтора миллиона баксов.
— Хорошая сумма, — одобрил Береславский.
— Только не знаю, где взять, — честно сознался я.
— Тоже неплохо, — одобрил и это Ефим.
— Посоветуешь?
— А как же. У нас же страна советов, — не стал отказываться мой старший друг.
Ну и ладно. Я лечу в Омск.
Глава 13Трасса Тюмень — Омск, 22 июляПро женщин, обгоны и горячие позы
После Перми была Тюмень. Потом взяли курс на Омск.
Интересно, что в каком бы настроении Береславский ни выезжал из гостиницы утром, через пару часов пути оно становилось отменным.
Ефим Аркадьич даже обсудил этот феномен с Доком, и оба высокообразованных собеседника пришли к выводу, что это — физиология. Мол, смотрит человек не глазом — глаз всего лишь оптический датчик, — а мозгом. То бишь поставляет своему главному анализатору (здесь Береславский не удержался от гнусной шутки по поводу главного анализатора Дока, но тот благодушно простил) визуальную информацию об окружающей природе.
Далее все ясно: природа по определению не может быть никакой, кроме как прекрасной. А значит, анализатор волей-неволей получает кайф.
Конечно, все это можно было и не обсуждать, и так понятно. Или обсуждать гораздо короче. Но когда у тебя впереди двенадцать часов за рулем, отчего бы не поболтать? Да и выбор тем свободный, потому что Татьяна Валериановна Смагина этот этап — от Тюмени до Омска — ехала в четвертой машине, с женой одного из «туристов», прилетевшей на пару дней к мужу.
— Кстати, Док, — поинтересовался Береславский, — а как у вас на Северном полюсе с женщинами?
— Никак, — добродушно объяснил Док. — Там женщин не было. Да и не надо.
— Док, ты меня пугаешь, — ужаснулся Ефим Аркадьевич, гадко на что-то намекая.
— Нет баб — нет ссор и соблазнов, — не замечая подкола — или делая вид, что не замечая, — объяснил пассажир. — А я и в обычных командировках жене не изменяю.
— А где ж изменяешь? — оживился водитель. — В процедурной?
— Слушай, я же врач, — мягко, как психиатр пациенту, попытался втолковать ему Док. — Ты, кстати, веришь, что я хороший врач?
— Еще бы не верить, — усмехнулся Береславский. — Другого у нас все равно нет.
— Так вот. Я — хороший врач. Я все про них — женщин — знаю. Нет ни у одной другой того, чего не было бы у моей жены. Ответственно заявляю. Как профессионал. Тогда возникает вопрос — зачем мне другие? Маеты много, риск есть всегда. А смысла нет. Потому и не изменяю.
— Я тоже не изменяю, — сказал Береславский. Но как-то без обычной присущей ему убедительности.
А дорога вокруг действительно радовала. Они еще и трети пути не проехали, а уже как будто по десятку стран прокатились. Даже в Подмосковье пейзаж менялся каждые сто километров: то равнина, то холмы, то поля с перелесками, а то и серьезный сосновый бор.
Здесь же — вообще лепота. Гигантские открытые просторы Заволжья, расчеркнутые линиями ЛЭП. Покатые лесистые горы Урала с черными деревушками и огромными валунами на обочинах.
И вот теперь — совсем неожиданная Сибирь.