Я должен был во все глаза смотреть вокруг: ведь где-то неподалеку наверняка ехали голубой «Лого» с очень неприятным мужчиной и темный «Опель» с парочкой убийц, с которыми я познакомился в Омске.
Но вместо этого я таял от счастья, боясь пошевелиться, потому что на моем плече тихо и доверчиво спала Татьяна Валериановна.
На самом деле я вчера вечером с Ефимом про Танечку отдельно разговаривал. Она мне не просто нравится, это он и сам давно заметил.
Но и я ведь ей нравлюсь! Я это точно знаю. Не надо быть большим донжуаном, чтобы знать, когда ты сильно нравишься женщине.
Я его вчера спросил в итоге: как мне быть?
Боялся, что он опять как-нибудь едрено пошутит.
А он вдруг серьезно ответил. Не так серьезно, как во время сегодняшнего разговора, но серьезно.
— Ты ее любишь? — спросил он.
— Как никого и никогда, — ответил я.
Если б Ефим спросил за что — не ответил бы. Не знаю за что. За все сразу. А вслух объяснил ему, что хочу, чтоб она всегда была рядом. А еще лучше — чтоб рукой ее ощущать.
Он, конечно, не удержался насчет руки. Но подтвердил, что, наверное, это и есть любовь.
Потом Ефим помолчал, подумал и сказал, чтоб я быстро на ней женился. Прямо во Владике.
— Она тебя тоже полюбит, — сказал он. — Процесс пошел. Я их хорошо знаю. Так что — можно.
— А она согласится? — спросил я. Эта тема теперь занимала меня едва ли не больше, чем спасение этноса.
— А почему нет? Ты с виду почти нормальный, — озадачился мой деликатный приятель.
— На семнадцать сантиметров ниже ее. Моложе лет на пять. И к тому же узкоглазый, как ты считаешь, — выдал я главное свое сомнение.
— Насчет твоей узкоглазости — это не только я считаю, — ухмыльнулся Береславский. — Любого на улице спроси. Насчет разницы в росте — вообще ерунда. В горизонтальном положении неважно. А что молодой… Это тоже немного сомнительный дефект. Главное, чтоб половозрелый.
Ну и как с ним после этого всерьез разговаривать?
Но мысль о женитьбе во Владике, подброшенная этим борцом с политкорректностью, прочно засела в моей голове.
Разговор же на те тяжелые темы в машине больше не поднимался. Но мне обязательно надо и это все обдумать, особенно насчет народов-попрошаек. В конечном итоге вопрос-то ставился именно так.
И очень похоже, Ефим в этом вопросе прав.
Впрочем, я с ним и не дискутировал: ведь для своего народа я хочу просить вовсе не рыбу. И даже не удочку. Я как раз и хочу купить своему народу — пусть на бандитские деньги — право самому решать все свои проблемы: со своими удочками и на своих реках.
А еще — без интернатов и водки.
Глава 28Красноярск, 28 июляГульба, пальба, экскурсии
Марат смотрел, как ловко и спокойно Али чистил оружие. Мощный «стечкин» был быстро полуразобран, после чего обработан экономными и точными движениями. Даже магазины заново зарядил Али — инструкции советовали не держать их снаряженными долго, дабы не уставали пружины.
«Вот уж точно экономные движения», — сочувственно подумал Марат, глядя на осунувшегося и явно нездорового шефа.
Если бы не великая идея, наверняка в таком состоянии лежал бы в госпитале. А то бы уже и не в госпитале…
Держится его начальник только местью да джихадом.
— Хорошая штука «стечкин», — желая разрушить надоевшую тишину, сказал Марат.
— Хоть что-то хорошее от неверных, — невесело усмехнулся Али, оглядывая последнюю горстку желтеньких девятимиллиметровых патронов, лежавших на аккуратно расстеленной газетке. Невелик труд снарядить обойму — двадцать смертельных «зернышек» в шахматном порядке, но в его состоянии и это утомляло.
— Давай я сделаю, — предложил Марат.
— Сам, — односложно ответил Али, в правую руку взяв магазин, а пальцами левой четко вщелкивая в него патроны.
«Да он сам — автомат», — не очень уважительно подумал о своем командире Марат. Их поездка начинала его утомлять. В горах было проще: он видел только тех, кто воюет. А здесь воевали они двое. Да еще этот урод Скрепов.
Все же прочие граждане жили мирно и наслаждались этой своей жизнью.
Всё. Патроны вставлены. Али собрал пистолет и привинтил к стволу штатный глушитель. Все же это был не совсем тот старый добрый «стечкин», а его модификация конца 70-х: с чуть удлиненным стволом и с очень эффективным глушителем. Не только убирающим звук стрельбы, но и за счет смещения центра тяжести и уменьшения отдачи делающим пистолет более метким.
Это было весьма актуально, ведь «стечкин» изначально проектировался как некая помесь пистолета и автомата. А в результате, кроме достоинств, унаследовал и недостатки обоих видов оружия: тяжел, громоздок, а кучность боя оставляла желать лучшего.
Впрочем, в жестких условиях городского огневого контакта эта машина была почти идеальной, отчего и пережила даже своего создателя, умершего в 2001 году совсем немолодым человеком.
— Надо держаться ближе к очкастому, — тихо сказал Али.
После неудачной операции, в которой они непонятно каким образом потеряли Володю, — удар ножом Али причиной смерти не считал — выемка порошка из машины была отложена.
По самым житейским и печальным обстоятельствам.
На следующее утро после омских событий Али стало настолько плохо, что только решительный запрет заставил Марата отказаться от вызова «Скорой». А когда начальник немного оклемался, колонна уже была в Новосибирске.
Поэтому догоняли их к Красноярску. И то Марату пришлось практически сутки не вылезать из-за руля — другого варианта даже не рассматривали: они вовсе не хотели лишний раз отсверкивать при проверке в аэропорту или на железнодорожном вокзале. Да и «Опель» бросать было жалко — денег оставалось негусто.
— А не могли уже разгрузить машину? — спросил Марат. Гоняться за тенью ему начинало надоедать.
— Могли, — ответил Али. — Но ты же сам видел Скрепера.
Да, это так. Марат лично его видел. Тот подъехал на встречу колонны в Красноярске. Тоже, наверное, убедиться, что его добыча цела.
Марат отметил, что Скрепов, уезжая, сел за руль небольшой, не новой и вновь голубой «Тойоты». Значит, теперь нужно следить не за «Хондой Лого», а за маленькими «Тойотами». Хорошо, хоть цвет сохранил. Наверное, это у него какая-то примета.
На самом деле Марата и это обстоятельство не порадовало. Противник у них сильный. Не раненный, как Али. И не уставший за пять лет войны, как Марат. И кстати, небедный — он-то ищет деньги и порошок для себя, любимого, а не для джихада. А у них с Али даже средств нет сменить «Опель». Хотя уже давно пора: в этих краях их номера сразу вызывают интерес гаишников. Слава Аллаху, документы сделаны хорошо. Они даже не совсем липовые — по документам мужчины работали в силовом ведомстве родной республики.
— А может, ускорим все? — спросил Марат. Он был готов на повышенный уровень риска, лишь бы скорее все закончить. Устал. Причем не только физически.
— С порошком решим во Владивостоке, — ответил Али. — Там у нас, возможно, есть люди. Здесь точно нет.
— А со Скреповым?
— Как только увидим, так и решим, — недобро усмехнулся Али.
И здесь он тоже был не прав. Скрепер — опаснейший противник. Не то что очкастый рекламист. Хотя Володя-то обездвижел после разговора с рекламным профессором — мелькнула в углу мозга мыслишка. Но мелькнула и исчезла — это наверняка сделал не Береславский. А вот тот же Скрепер мог! — вдруг пришла догадка. Убил и ушел. Как с сыном Али.
И этот главный враг мог уже вчера быть мертвым. Марат держал его на мушке. Отзвонил начальнику. Но Али не разрешил. То есть в принципе убить Скрепера можно, точнее, даже необходимо. Однако Али хочет сделать это сам.
Все понимает Марат. Хоть и не имеет своих детей, но про отцовские чувства ему объяснять не надо.
Однако если отцовские чувства мешают общему делу, их надо давить. А так — ушел Скрепов с линии огня целым и невредимым. И теперь как бы они сами на ней не оказались…
— Что сегодня будем делать? — спросил Марат.
— Утром у них групповые программы. Много народу. Машины их — под охраной. А вот после экскурсий надо бы последить за рекламистом.
— Зачем?
— Я бы с ним потолковал. Пригрозить. Денег посулить. Вряд ли он дуриком едет. Так пусть на нас поработает. И еще, — начал Али, но не закончил — видно, прихватило обожженное место.
— Что — еще? — выждав, спросил подчиненный.
— Сдается мне, Скрепер тоже захочет попасти свои активы. Увидим его — убьем.
«Или он нас», — подумал Марат.
А рекламист, о котором вспоминали Али с Маратом, проснулся сегодня во вполне добром расположении духа.
Не вставая с удобно промятой постели, он попытался разобраться, почему это с ним — и вдруг такое: как правило, по утрам настроение Береславского никак нельзя было назвать хорошим.
Подумав, Ефим Аркадьевич пришел к следующим выводам.
Во-первых, его никак не удручает, что Татьяна Валериановна Смагина окончательно и бесповоротно покинула его кровать. Потому что спала она в ней абсолютно бессмысленно и бесполезно — на взгляд Ефима Аркадьевича, конечно.
Кроме того, он не мог не заметить страстных чувств, испытываемых к данной особе его другом Самураем. И похоже, чувства не были безответными. А потому Ефим Аркадьевич вполне рад за друга.
Здесь, правда, вкралась еще одна мыслишка. На этот раз не столь лучезарная.
О том, что пятнадцать лет назад — а еще лучше двадцать пять — любая женщина, выбравшая не его, Береславского, а кого-либо другого, пусть даже лепшего кореша, непременно бы его этим поступком огорчила.
Нет, Ефим и тогда прекрасно понимал, что всех их не перелюбишь. Но в подобном деле даже движение к недостижимой цели притягательно.
Так вот, сейчас уход Смагиной никак его не расстроил. К счастью, есть еще приятные женщины — не при Наташке будь сказано, — удостаивающие Ефима Аркадьевича своим благосклонным вниманием.
Да и в возрасте имеются не только минусы. Плюсы тоже. Так, скажем, круг его пристрастий в 18 лет был ограничен донельзя: ниже 17 — дети, старше 20 — старухи. Если считать на страну, на каждый год рождения приходится по миллиону мужских и миллиону женских особей. «Сколько ж это получается в сумме?» — прикинул Ефим. Получалось всего-навсего около четырех миллионов любвепригодных женщин.