Они пустились назад по мрачной извилистой лестнице.
— Как так получилось, что здешний Хамфри ничем не отличается от настоящего? — спросил Леспок у Ромашки.
— Он отхлёбывает эликсир молодости по достижении столетия, — напомнила ему кобылка.
— Нет, я имею в виду, разве он может находиться на Птеро и в Ксанфе одновременно?
— Думаю, не больше года. Остаток его жизни не прослеживается, как и в случае с огром Оглядом.
— А, ну да. Наверное, ты права. Так странно видеть здесь тех, кого уже повстречал там.
— Да. Но ещё более странно будет с принцессами День и Ночь.
София накормила их обедом и показала, где начинается магическая дорожка.
— Постарайтесь не отклоняться с курса, — предостерегла она их. — Там летают драконы.
— Мы не будем, — пообещала Ромашка.
— Волшебник ценит то, что вы делаете, даже если не показывает этого, — сказала София. — Если бы не вы, эти две глупые принцесски отправились бы на поиски мужей.
— Разве для людей это не обычное дело? — удивился Леспок.
— Не в момент, когда их территориям угрожает маргинализация. Сначала надо разобраться с опасностью, а потом уже заниматься пустячными делами.
— Но я даже не знаю, что означает этот термин.
— Уверена, что выяснишь. А теперь спешите; дело срочное, — она сделала жест рукой, словно отгоняла кур от крыльца.
— Эта реальность не менее странная, чем Ксанф, — заметила себе под нос Ромашка.
— Ещё страннее! — крикнула им вслед София.
Вероятно, она была права.
Безопасная и удобная дорога резво вывела их из леса. Однако до замка, как и в Ксанфе, было далеко, поэтому путникам пришлось устроить на ночь привал. Они знали, что ночь и день тут не имеют отношения к движению Солнца по небу, поскольку Птеро освещался светом Ксанфа. Иногда, если голова принцессы Яне оказывала в тени, краски тускнели.
Леспок не был уверен в собственной усталости, но обнаружил, что с наступлением темноты ему захотелось спать, так что с этим всё было в порядке. Сон здесь являлся не более естественной потребностью, чем голод; при желании и в зависимости от ситуации они могли и перекусить.
— Как ты себя чувствуешь в плотном виде? — спросил он Ромашку, когда она удобно пристроилась рядом. — Я имею в виду, я-то к этому состоянию привык, а для тебя оно, должно быть, в новинку.
— Особенно женский облик, — согласилась она. — Но я начинаю к нему привыкать, иногда мне даже нравится быть девушкой. Временами я испытываю настоящие человеческие эмоции.
— О? Какие?
— Наслаждение красотой леса и добротой местных жителей — таких, как Кэтрин. Даже утоление голода и сон можно назвать весьма интересным опытом.
— Да, наверное. Птеро — приятное местечко, когда привыкаешь к его правилам.
— Да.
Потом сонливость завладела им целиком, и фавн отключился.
Позже он проснулся, почувствовав движение рядом, и обнаружил, что это Ромашка укрыла его обычным одеялом.
— Мне показалось, ты замёрз, — объяснила она.
Ему и впрямь стало холоднее, но одеяло вернуло теплоту.
— Спасибо.
— На здоровье, Леспок.
Он стал было снова уплывать в дрёму, но его обеспокоило кое-что ещё. Сама она одеялом не прикрылась.
— А тебе разве не холодно? — спросил он.
— Это не имеет значения.
— Имеет. Больше одеял нет?
— Я нашла только одно. Воспользуйся им и поспи.
— Но ты тоже хочешь спать. Давай, накинь его на себя.
— Но тогда будет холодно тебе.
Леспок обдумал это.
— Мы можем его разделить.
Кобылка заколебалась.
Этого он и боялся.
— Если тебя тревожит мысль о том, что я могу увидеть в тебе нимфу…
— Нет, я знаю, что не увидишь. Ты гораздо ответственней, чем я ожидала.
Забота о дереве заставила меня измениться. Пожалуйста, Ромашка, присоединяйся ко мне; нам обоим будет тепло, и одеяло достаточно большое.
— Спасибо, — её одежда исчезла, и кобылка скользнула под подкрывало.
После мимолётного ошеломления Леспок сообразил, что она не захотела спать в одежде, так как это было бы просто неудобно под одеялом. И уничтожила на время платье. Разумно. Но в это мгновение она, и в самом деле, чрезвычайно напомнила нимфу. Это произвело эффект, который Леспок надеялся от неё скрыть. Не хотелось, чтобы Ромашка подумала, будто он способен на обман.
Она прилегла возле него, дотрагиваясь плечом и бедром. Мягкость, нежность, тепло. Как у нимфы. Но она не принадлежала к роду нимф, заставил он себя вспомнить. Это кобылка в человеческом облике, умное и заботливое существо, не заинтересованное в догонялках и празднованиях. Так что он отвернулся и сделал вид, что не замечает её присутствия.
Какое-то время ушло на то, чтобы снова погрузиться в сон. Но чуть позже он опять пробудился, когда она прижалась ещё ближе своими мягкими местами. Леспок не осмеливался сдвинуться с места или задремать — на случай, если ему пригрезится одна из погонь за нимфами, и во сне он случайно сделает нечто, что её оттолкнёт. Как было бы здорово не попадать в такие ситуации вообще. И в то же время ему не мог не нравиться этот неожиданный контакт. Леспок знал, что его отношение к Ромашке изменилось, и назад дороги нет. Она всё ещё оставалось его компаньонкой и помощницей. Однако сейчас стала и кем-то бОльшим — в манере, которую он не должен был показывать.
Леспок лежал без сна, стараясь справиться с мыслями, но они не хотели возвращаться в привычное русло. Он видел в Ромашке личность, а не нимфу, но сейчас желал, чтобы эти два образа слились воедино. А это, разумеется, не представлялось возможным.
Ночь продлилась долго. Но утром фавн не чувствовал себя ни уставшим, ни медлительным; кажется, в этом состоянии сон не являлся такой необходимостью, как раньше. Это было просто хорошее времяпрепровождение, когда наступала темнота.
Едва рассвело, Ромашка напряглась и проснулась. Она потянулась, ненароком потёршись о него, затем села.
— О, ну конечно же, — сказала она, одарив его взглядом. — Мы делили тепло. На мгновение я задумалась, что делаю с тобой под одним одеялом.
— Просто спали, — успокоил он её.
— Да. Благодарю, — она поднялась, посмотрела на своё нагое тело и сосредоточилась. Платье тут же образовалось на ней, взяв за основу материю души. — Чувствую себя волшебницей, когда делаю это, — призналась Ромашка. — Но на самом деле это не магия, а просто изменение собственной формы.
— Да, — но как непривычно было созерцать обнажённое тело, когда он знал, что оно не принадлежит легкомысленной нимфе. Это знание заставило его обратить более пристальное внимание не на внешность, а на внутренний мир. Прошлой ночью он хотел, чтобы она стала для него не только приятной компанией, но и нимфой, чтобы два эти аспекта по очереди сменяли друг друга; теперь он был бы не прочь лицезреть оба аспекта одновременно. Изменилась суть самой концепции: празднование с настоящей личностью, с подругой, вместо того, чтобы бездумно отмечать это с телом и уважать душу. Его новое мировоззрение удовлетворила бы человеческая женщина, потому как они обладали и телом, и разумом, но Ромашка к людскому роду не принадлежала, и тела у неё не было, если не считать необычной ситуации, в которой они оказались. Поэтому задерживаться на данном вопросе было бесполезно.
— Ты такой задумчивый сегодня утром, — прокомментировала Ромашка его новое состояние. — Хорошо спалось?
— Что он мог ответить? Правда прозвучала бы слишком неприемлемо, а лгать он не хотел. Фавн колебался.
— О, нет, — страдальчески вздохнула она. — Не стоило мне забирать часть твоего одеяла! Тебе не хватило места, чтобы выспаться спокойно. Наверное, я ночью ворочалась и мешала.
— Нет-нет, дело не в этом, — заверил он её. — Ты вела себя идеально.
— И не мешала тебе?
— Не совсем, — попытка найти компромисс между точностью и осмотрительностью выглядела ужасно. Обычно древесные духи не придавали значения подобным вещам.
— Не понимаю. Я пихалась или нет? Потревожила твой сон или нет?
Леспок решил, что отговорки тут не годятся. Придётся говорить начистоту и брать на себя последствия.
— Ты слегка толкала меня, но не больно. Ты потревожила мой сон, но не из-за того, что ворочалась. Наоборот, ты спала тихо.
— И тем не менее, толкала тебя локтями?
— Нет.
— Коленями?
— Нет.
— Не понимаю. Чем я тебя толкала?
— Своей… — он вновь заколебался.
Она осмотрела своё тело.
— Не вижу, как ещё… — тут её ротик округлился. — Моими женскими частями? Я толкала тебя ими?
Леспок обнаружил, что покраснел — этого ему тоже не доводилось проделывать доселе.
— Как, наверное, и любому другому фавну.
— О, Леспок, — огорчилась она. — Я даже не задумывалась… Я выгляжу, как нимфа, верно? А ты ведь фавн.
— Да, — теперь правда вышла наружу.
— И ты должен был сдерживаться всю ночь.
— Да.
— Я бы никогда не… Если бы только осознавала… Это ведь не мой настоящий образ… Мне и в голову не приходило, что…
— Это неважно, — прервал он, желая поскорее покончить с конфузом.
— Важно! Я невежливо обращалась с тобой и принесла тебе неудобство. Не знаю, как с этим справиться. Мне следовало понять раньше… Теперь это кажется таким очевидным…
— Пожалуйста. Это не имеет значения. Давай просто пойдём дальше.
— Я так плохо поступила, что не хватит никаких извинений. Но я должна сделать что-то… — её лицо просветлело. — Леспок, я же постоянно забываю, что здесь, на Птеро, могу обретать плотность. Даже когда это беспокоит меня и окружающих… но то же качество способно всё исправить. Я могу стать для тебя нимфой.
— Нет. Я не хочу.
— Нет, правда. Это меня не оскорбит. Мы, животные, не воспринимаем такие вещи всерьёз. Я могу отлично сыграть в твою игру, если ты объяснишь правила. Дай-ка вспомню… Нимфы бегают, мило вскрикивают и вскидывают ножки, и пускают свои волосы развеваться по ветру, а потом притворяются, что вызывают аистов, — по мере того, как Ромашка говорила, платье на ней исчезло, она обежала вокруг фавна маленький круг, брыкнула одной ножкой, другой и взмахнула гривой. Затем попробовала кокетливо вскрикнуть: «О-о-ой!»