«Следует поторопить брата Людвига с приездом в Петербург, — подумал Антон-Ульрих. — Людвиг умен, хитер, ловок, и, главное, умеет нравиться дамам. Курляндское герцогство, конечно, не самый лакомый маестат в Европе… Но рука принцессы Елизаветы, одной из прославленных красавиц света и дочери титана Петра, скрасит его неудовольствие. Это единственное спасение для Анны и нашего сына».
В этом пункте муж был согласен с любовником. Но Антон-Ульрих достаточно хорошо понимал, что умная и волевая Елизавета Петровна — не пешка в чужой игре. Как принудить ее к браку? Как отправить в Курляндию? Впрочем, как военный человек, Антон-Ульрих знал: поставленные диспозицией задачи следует решать последовательно и сообразно обстановке. Он тяжело вздохнул и сел писать письмо к хитроумному брату Людвигу, в приезде которого видел первую стадию своего плана…
Анна Леопольдовна давно не пускала принца Антона в супружескую спальню — его место бесповоротно занял Линар. С Морицем было надежнее и спокойнее — тем более что с роковой ночи свержения Бирона к Анне приходили странные сны. Сначала она мучилась бессонницей, прислушивалась к каждому шороху — все боялась, что однажды за ней придут, как пришли за Бироном по ее приказу, а потом падала, как в пропасть, в страшный, горячечный сон. Просыпалась от собственного крика, вскакивала, прижималась к Морицу. Линар утешал ее, успокаивал. Чувствуя исходящую от него спокойную силу, Анна засыпала до утра — на этот раз без сновидений.
В одну из декабрьских ночей 1740-го года ей приснилась тетка Анна. Грозная, суровая, безжалостная — такая, как при жизни. На Анну покойная царица смотрела из потустороннего мира так же презрительно и гневно, как незадолго до болезни, сведшей ее в могилу. Во сне Анна-младшая отчаянно боялась Анну-старшую — как еще совсем недавно, при земной жизни государыни.
— Все блажишь? — спрашивала тетка. — Все дуришь, девка?
— В чем вы упрекаете меня, тетушка? — оправдывалась во сне Анна.
— А в том, что ты, племянница, Лизаветку на трон пустить хочешь!
— Боже мой, с чего вы взяли?
— Один шаг до этого остался, дурища! Зачем Бирошу арестовать велела? Он бы тебе и Иванушке защитой стал!
— Тетушка, он хотел отправить нас с Антоном за границу, а Иванушку — умертвить!
— Врешь! — кричала тетка. — Дуришь! Думаешь, я во гробе лежу, ничего не вижу?! А я видела, душа моя видела, как мимо гроба моего Бирошу Миниховы солдаты волокли! Ты почему это позволила?
Анна молчала. Ей отчаянно хотелось проснуться, выйти из этого зыбкого, непрочного и тягостного дурмана, но не получалось. Никак не выходило.
— Знай, если Миниха от дел отстранишь, последнюю опору потеряешь! Кто тогда с тобой останется, глупая? Остерман? Так он лис, не лев, он тебя не защитит! Красавец твой, полюбовник?! Он в России — не сила. Или Жулька твоя, ни мужик, ни девка, так — посмешище! Не трогай Миниха, дура!
— Но тетушка, — снова попыталась возразить Анна… и проснулась.
— Что с тобой, мон амур? — спросил разбуженный Мориц и пытливо заглянул Анне в глаза.
— Мне снилась тетка Анна, — тихо и потерянно сказала Анна. — Велела не трогать Миниха, иначе я потеряю последнюю опору.
Линар присел на постели, зажег свечу. Анна села рядом с ним. Сначала оба молчали. Морицу отчаянно хотелось закурить трубку, но Анна не выносила дыма. Эта спальня походила на золотистый кокон, но Мориц знал, что мир и спокойствие здесь — ненадолго. Кто знает, может быть, дверь золотистой спальни правительницы вышибут солдатскими прикладами, и очень скоро! Он первым прервал молчание, чтобы предостеречь Анну.
— Верно сказала покойная императрица… Хоть и во сне. Нельзя трогать Миниха. Он — твоя шпага, твоя опора!
— Но муж и Остерман говорят совсем иное, — возразила Анна. — Что Миних опасен, что он рвется к верховной власти!
— Остерман сам рвется к власти, а твой муж — просто глупец! Хоть и благонамеренный… Он не пойдет против тебя, но будет петь с голоса Остермана. Не трогай Миниха, Анна…
— Ты будешь моей шпагой, зачем мне Миних?! — горячо воскликнула Анна, обнимая Морица.
— Увы, мон амур, здесь дело в простой арифметике, — вздохнул тот. — У меня одна шпага, у Миниха — тысячи и тысячи! Меня не любят в Петербурге. Считают вторым Бироном. А Миниха уважают в гвардейских полках. В Измайловской, коего он создатель, в Семеновском, где лучше всего дисциплина… В Преображенском несколько менее. Там царствует Елизавета.
— А если Миних побежит к Елизавете, предлагать ей свои тысячи шпаг и помощь? Почему бы ему не предать меня, как он предал Бирона?
— Так не доводи его до этого, умей увидеть в глазах сего старого волка огонь — и тогда бросай ему жирную кость… А теперь — спи. Утром поговорим.
Линар уложил Анну в постель. Правительница России заснула, всхлипывая, прижавшись к плечу Линара. Ему, ведшему собственную дерзкую игру, тем не менее, было бесконечно жаль Анну — слишком юную, беспечную и милосердную для такого количества врагов. Все ее враги были удачливыми игроками, а она… Она еще ничем себя не проявила, кроме нескольких добрых поступков, совершенных, как говорили при дворе, весьма некстати.
Впрочем, можно ли делать добро некстати? Анна была добра и чувствительна — этого не отнять. Но карточный стол политики требовал совсем другого, чтобы от него не прогнали взашей.
«Я защищаю обреченное дело, — подумал Линар. — Впрочем, буду с нею до конца… Пусть потом опять скажут, что у графа Линара нет совести! А там — как Господь рассудит».
Глава 2Поражение Голиафа
Фельдмаршал Миних понимал, что теряет власть над правительницей. Анна Леопольдовна все реже прислушивалась к его советам — упрямилась, капризничала или просто отмалчивалась. Миних прекрасно отдавал себе отчет, что она видит в нем скорее врага, чем друга, и полагает его еще одним претендентом на верховную власть в России. А этой властью правительница не собиралась делиться ни с Минихом, ни с мужем, ни с Остерманом. Только Юлиана Менгден, этот гвардеец в юбке, и хитроумный граф Линар заслужили ее доверенность. С некоторых пор к странному дуэту «Линар — Менгден» присоединился вице-канцлер Михаил Головкин, намеревавшийся сделать Анну императрицей.
Анна Леопольдовна не жаловала вернейших советников покойной тетки и едва терпела собственного мужа. Поэтому при встречах с регентиной, который становились все более редкими, Миних носил в кармане прошение об отставке. По его рассуждению, это прошение должно было напугать Анну, заставить ее понять, что первая шпага нового правительства может и переметнуться (скажем, к Елизавете), а, стало быть, стоит эту шпагу поберечь и, как средство к тому — позолотить! Но прошение об отставке сослужило Миниху плохую службу.
Тусклым декабрьским днем 1740 года Миних пришел к правительнице, в ее золотистые покои — с птицами в клетках и ломберным столиком, на котором не столь давно все, кому не лень, растащили по карманам изъятые у низложенного семейства Биронов сокровища. Птицы, как всегда, подняли несносный гам, а правительница играла в карты — с Линаром и Юлианой Менгден, и, кивнув Миниху в ответ на его пышное, продуманное приветствие, даже не подумала остановить игру. Она лишь указала фельдмаршалу на его место за карточным столом.
Некоторое время недавний спаситель правительницы наблюдал за игрой, но его даже не попросили к этой игре присоединиться. Это было плохим знаком. Молчание прервал Линар, благоволивший к Миниху более, чем правительница.
— Говорят, вы чем-то недовольны, господин фельдмаршал и первый министр? — деликатно спросил он.
— Причин для недовольства немало, — пустился в объяснения Миних. — Первый министр я — лишь по имени. Все решает Головкин…
Анна Леопольдовна отвлеклась от карт и одарила Миниха неприязненным взглядом.
— Михайло Головкин — верный мой слуга, и вам он не помеха, коли вы сами таковым являетесь, — резко сказала она. — Вице-канцлер делает лишь то, что я ему приказываю.
Юлиана Менгден молчала. Но рука ее предостерегающе легла поверх руки правительницы, как будто она хотела удержать Анну от неверного шага. Анна с раздражением сбросила руку подруги, и это было вторым предостережением, на которое генерал-фельдмаршал опрометчиво не обратил внимания.
— Я солдат, ваше высочество, — начал Миних, — и всегда говорю прямо и честно! Если вы более не нуждаетесь в моих услугах, то… Тогда… В таком случае…
— И что же тогда? — переспросила Анна.
— Тогда прошу принять мое прошение об отставке! — Миних театральным жестом («Deus ex machina!»[55]) достал прошение, словно карту из рукава, точнее из-за обшлага мундира.
— Принимаю, принимаю, охотно! — слишком легко, а потому неестественно, согласилась Анна. — Извольте, давайте сюда, я подпишу.
— Ваше высочество! — вмешалась Юлиана. — Господин фельдмаршал погорячился. Едва ли стоит подписывать его прошение…
— Замолчи, Юлиана! Что вы замерли, фельдмаршал? Давайте, давайте, не бойтесь…
— Подумайте, Ваше Высочество, не торопитесь! — в свою очередь воскликнул Линар, бросаясь на помощь Юлиане Менгден, что было совсем уж редкостью.
— Не торопиться? — Анна взглянула на Линара долгим красноречивым взглядом. Потом, словно вспомнив о чем-то крайне неприятном для нее, тяжело вздохнула, забрала прошение из рук совершенно опешившего Миниха, внимательно прочла.
— Оставьте прошение, фельдмаршал, — сказала она. — Я подпишу на досуге.
— Но, ваше высочество, я, собственно говоря, совсем не это имел в виду, поднося вам сей документ, — запоздало заюлил Миних, вдруг став жалок в своей попытке отыграть назад волю Фортуны. — Я, собственно, не желал подавать в отставку… Совсем напротив, ваше высочество, я, собственно говоря…
— Собственно говоря, меня не заботит, что вы имели в виду, — неприязненно отрезала правительница, и в ее голосе зазвенела редкая сталь. — Отставка поднесена вами с полной ясностью. Я дам ей ход.