ыках, французском, немецком и даже немного на сладкозвучном — италианском.
Показала батюшкин янтарь, который должен был стать началом особой коллекции, очень полезной для российской минералогии, да, жаль, нынче некому продолжать дела Петровы… Людвиг-Эрнст осмотрел янтарь с интересом, а на колкое замечание ответил проникновенным взглядом и вздохом… Ему тоже очень жаль, что ныне многие Петровы начинания в упадке, но просвещенная правительница Анна Леопольдовна и его собственный брат — Антон-Ульрих — непременно все поправят, особенно при благожелательном содействии цесаревны…
— И как же я могу помочь столь благородному намерению? — поинтересовалась цесаревна, укладывая батюшкин янтарь обратно в ларец.
Желтовато-рыжие блики камня касались ее пальцев, нежно поглаживали их, словно лучи ненавязчивого, спокойного саарского солнца. И в ответ вспыхивали рыжиной и золотом волосы цесаревны. Но голубые глаза смотрели жестко и настороженно: она ожидала от визита Людвига-Эрнста лишь очередной напасти.
— Будьте заодно с нами, принцесса…
— С вами? — переспросила Елизавета, словно не понимала, кого имел в виду Людвиг-Эрнст.
— С регентиной Анной, моим братом и…
— И с вами?
— И со мной, принцесса.
Елизавета помолчала, а потом указала Людвигу-Эрнсту на потертое кожаное кресло, едва ли украшавшее гостиную. Правительница Анна любила предметы поизящнее. А тут… Какая-то рухлядь…
— А вот в этом кресле батюшкин министр Шафиров любил сиживать… — произнесла цесаревна. — Времена тогда были простые, не то что нынче. Ледяных дворцов не строили, но мощь державы крепили…
— Ее Высочество правительница Анна непричастна к капризам и жестокостям своей тетки, — ответил Людвиг. — Кстати, они с братом собираются спустить на воду два фрегата. Один будет называться — «Иоанн», другой — «Анна».
— Два фрегата? — рассмеялась Елизавета. — Да, это немало! Батюшка поболее флот строил… И баталии выигрывал! На суше и на море!
Сказав это с нескрываемой неприязнью, Елизавета сама уселась в Шафировское кожаное кресло, а Людвигу-Эрнсту указала на изящное канапе.
— Вы слишком строги к моей невестке, принцесса, — осторожно заметил Людвиг-Эрнст. — Анна Леопольдовна так мало еще правит и лишь набирает опыт в делах государственных, тогда как вы… Вы во всем — дочь своего великого отца, и ваш опыт был бы чрезвычайно полезен в Курляндии, если бы вы только согласились…
— Согласилась на что? — переспросила Елизавета. Она прекрасно знала, что предложит ей этот ловкий красавец, но хотела, чтобы он договорил сам.
— Стать моей супругой и герцогиней Курляндии, — четко закончил Людвиг-Эрнст, желая снискать расположение Елизаветы простотой и конкретностью — в ней чувствовалось нечто подобное.
— Герцогиней Курляндии, как некогда покойная Анна Иоанновна? Что ж, велика честь, — Елизавета вновь сверкнула жемчугами зубов.
В ее голосе прозвучала насмешка, а глаза блеснули холодно и зло. Нет, она явно не собиралась в Курляндию, и ее явно занимал престол посолиднее — престол России!
— Тогда мы бы правили Россией и Курляндией вместе, — вкрадчиво продолжил Людвиг-Эрнст.
— Мы?
— Мы вчетвером. Правительница Анна Леопольдовна, брат, вы и я, — объяснил Людвиг-Эрнст. — Пока не вырастет маленький император…
— Четыре правителя? Не слишком ли много для Курляндии — и даже для России? — усмехнулась Елизавета.
— Семейственный союз. — все так же вкрадчиво продолжил Людвиг. — Поверьте, это очень надежно…
— И я — на четвертом месте?
— На втором, после ея высочества Анны Леопольдовны. Ибо мы с братом непременно пропустим дам вперед! — галантно заверил Елизавету герцог.
— А как же граф Остерман, вице-канцлер Головкин и прочие нынешние светила?
— Это все наши преданные слуги, принцесса…
— Я могу пообещать вам только одно, — ответила Елизавета, то ли в насмешку, то ли всерьез, — Я ни при каких обстоятельствах не забуду вашей любезности!
— И только, принцесса? — разочарованно протянул Людвиг-Эрнст.
— Я непременно подумаю над вашим предложением! — ответила Елизавета и поднялась из Шафировского кресла.
Людвиг-Эрнст понял, что аудиенция окончена. Он приехал осчастливить ту, что нисколько не нуждалась в его благодеяниях. Людвиг-Эрнст прекрасно понимал, почему Елизавета так смела и решительна. За спиной этой высокомерной красавицы стояла гвардия. Гвардейские офицеры прохаживались по дорожкам Саарской мызы, и цесаревна совершала утренние и вечерние прогулки, опираясь на их крепкие руки в белых перчатках. Это не было высшее офицерство — простые сержанты, прапорщики, поручики, капитан-поручики[59]… Но их было много, и сердца их бились в унисон, во славу и во имя Елизаветы, дочери Петра Великого. Людвиг-Эрнст поймал немало неприязненных взглядов, когда садился в карету. Давешний наглец успел собрать изрядную ватагу приятелей и теперь был не прочь подраться, но на сей раз Людвиг-Эрнст проявил разумную осторожность и предпочел уехать.
А еще этот малороссийский красавец Олекса Розум — Разумовский… Говорят, что Елизавета с ним тайно обвенчана. Не потому ли он ведет себя здесь радушным хозяином, а она отвергает все предложения руки и сердца, что они уже обвенчаны?
Антон-Ульрих не раз настоятельно указывал своему брату: ему следует использовать все возможности, чтобы приручить непокорную цесаревну… Иначе случится неминуемая катастрофа! Похоже, его опасения гораздо ближе к действительности, чем хотелось бы… Елизавета держится хозяйкой положения, она окружена верными людьми и не склонна принимать никаких предложении о мирном сосуществовании. Людвиг-Эрнст был в должной мере наделен трезвым взглядом на вещи, чтобы отдавать себе отчет в том, что сегодня он был на Саарской мызе послом мира от партии Анны Леопольдовны. Елизавета этот мир отвергла, в предельно корректной форме, но совершенно бесповоротно по содержанию. Очень возможно, скоро Анна Леопольдовна потеряет власть так же внезапно и быстро, как обрела ее. А вместе с Анной слетит со своего места и Антон-Ульрих с его вечной щепетильностью и медлительностью. Не пришлось бы и самому Людвигу-Эрнсту вскоре уносить ноги из России, потеряв по пути даже захудалое Курляндское герцогство!
«В Петербурге собрано худшее, что есть у черта», — раздраженно писал Людвиг-Эрнст Брауншвейгский в своем дневнике — дипломатической цифирью (дай Бог, не расшифруют и не узнают, как нелестно он отзывается о столице Российской империи и ее обитателях). Собственно говоря, эта нелицеприятная фраза относилась не к простым жителям невской столицы, а к узкому придворному мирку, свидетелем жизни которого стал Людвиг-Эрнст.
Все здесь перегрызлись между собой, и все — тайно или явно — ненавидели или опасались друг друга. Анна Леопольдовна с предубеждением относилась к собственному мужу, так как боялась, что он сам, в обход жены и сына, хочет занять трон, и в этом сомнении ее все больше и больше убеждали постоянные беседы Антона-Ульриха с графом Остерманом.
Людвиг не раз уже просил брата не вести потаенных бесед с вездесущим Остерманом — мол, это беспокоит правительницу и делает неясную обстановку при дворе еще более шаткой и туманной… Но Антон-Ульрих отговаривался тем, что советы Остермана, этой хитрой лисы, двойного-тройного игрока и прожженного царедворца, ему крайне полезны.
«Полезны? — спрашивал Людвиг-Эрнст. — Уж не желаешь ли ты сам занять трон?».
«Я никогда не пойду против Анны!», — неизменно отвечал Антон-Ульрих.
«Тогда зачем же ты беспокоишь регентину этими беседами и настраиваешь против себя?», — недоумевал Людвиг.
Антон-Ульрих выходил из себя, злился (что в последнее время, к немалому удивлению Людвига-Эрнста, стало происходить с ним все чаще) и разговор заканчивался тем, что брат упрекал брата в незнании нравов петербургского двора, особенностей здешней политической игры, а еще в том, что не получил от его приезда ожидаемой помощи.
«Ты сам делаешь все, чтобы я не мог помочь тебе!» — отвечал Людвиг-Эрнст и уходил в свои комнаты с отчетливым ощущением, что их карта бита заранее.
Зато Линар, красавец-фаворит, представлялся Людвигу человеком разумным, как и Юлиана Менгден. Но последняя, к несчастью, при своем мужском уме была женщиной, а наличие дамы-фаворитки только вредило Анне Леопольдовне. Поэтому как-то, за картами у правительницы, в ее золотистых покоях, Людвиг улучил минутку, когда Анна увлеклась своими птицами в клетках и легкомысленной беседой с Юлианой, и завел серьезный разговор с Линаром. Антон-Ульрих в этот вечер с ними в карты не играл: его вообще редко допускали к увеселениям жены. Хорошо, что допустили Людвига-Эрнста, чтобы разбавить избранную компанию фаворита и фаворитки.
— Регентина вредит сама себе, — сказал Людвиг Линару, тасуя карты. — Что она показывает двору? Ссоры с мужем? Пылкую любовь к вам и фрейлейн Менгден? Вы, это еще куда ни шло, но Юлиана… Вы слыхали, как называет ее принцесса Елизавета? Жулькой! Как левретку…
— Увы, все это так, — помрачнел Линар. — Но Анну не переубедишь. Слишком строго держала ее покойная государыня. Анна решила, что нынче поживет в свое удовольствие, не как при тетке!
— Разве могут государи жить в свое удовольствие? — резонно заметил Людвиг. — Они, увы, пленники долга…
— Более того, Анна хочет отослать меня в Дрезден, — шепнул ему Линар.
— Зачем? — встрепенулся Людвиг-Эрнст.
— С приватным поручением, — уклонился от ответа Линар.
— Вам никак нельзя уезжать! — чуть громче, чем следовало, воскликнул Людвиг. — Без вас тут случится революция… Принцесса Елизавета…
Юлиана оторвалась от беседы с подругой и щебетания птиц и тихонько дернула Анну за рукав пышного серебристого платья, привлекая ее внимание к разговору мужчин. Серебро и нежно-золотой цвет были особенно любимы правительницей: ничего резкого, ничего крикливого, особенно исключались алый или бордо, как у принцессы Елизаветы! Но Линару давно хотелось добавить к ее неброскому сиянию чуть больше солнца, как у соперницы Елисавет.