Кроме того, науке свойствен девиз точности. В ней нет промежуточного и относительного… Но если наука существует в нашем мире, а он полон относительностей, то как можем мы представить его в виде точных величин с помощью одних лишь цифр? От всего этого создается впечатление, будто кто-то пытается засунуть большую ногу в маленький ботинок.
Нам легко было бы говорить о точности применительно к великим Законам Природы. Но эти Законы с трудом принимаются современной наукой; и даже этими Законами управляют живые сущности, являя время от времени любопытные преобразования как отклик на пульс жизни и ее потребности. Разве не изменяла Земля скорость свое го обращения вокруг Солнца, чтобы избежать столкновения с кометой? И что в этом случае мы называем точным – то, что Земля изменила свою обычную скорость, или то, что она избежала столкновения?
Тот, кто говорит о точности, может припомнить еще одну излюбленную игру Майи: игру в безошибочность. Наука никогда не ошибается. Даются некоторые гипотезы, выдвигаются их доказательства – с большей или меньшей достоверностью, – и ничто не может им противостоять, потому что в них единственно и заключается истина.
Но не забыли ли эти поборники безошибочного, что каждое поколение верило в тот порядок вещей, который смогло открыть?
Нет ли в этом самодовольства невежды – приписывать абсолютную достоверность тому, о чем не имеешь почти ни малейшего представления?
Согласно науке Майи, того, чего мы не знаем, просто не существует. Можно наблюдать тысячи примеров некоторого явления, столкнуться с огромным количеством необъяснимых ситуаций, вопиющих о необходимости найти их причину, но если наука еще не занялась рассмотрением этого явления, то его не существует.
В один прекрасный день кто-нибудь «откроет» причину какого-то из феноменов, окутанных пока бесчисленными покровами Майи, и тогда то, что не существовало и не имело никакой ценности, вдруг появится. Это все равно что сказать, что света не существовало до тех пор, пока кто-то не открыл законы, описывающие его; или все равно, что утверждать, что свет не обладал скоростью до тех пор, пока ее не измерили.
Наука от Майи забыла допустить существование того, чего она не знает, чтобы это стало отправной точкой в поиске и чтобы помогло познать больше, чем есть сегодня в нашем распоряжении.
Это систематическое отрицание непознанного во многих случаях приводит к псевдоисследованиям, где результат известен уже до начала изучения: нужно доказать, что нечто, названное несуществующим, действительно не существует. И здесь в ход идут любые извращения смысла, фальсификации, самообман, лишь бы только никогда не признаться: «Я этого не знаю». В подобных случаях уместнее говорить не об исследованиях, а скорее о подгонке под шаблон, об удовлетворении тщеславия; здесь нет и следа истинной «фило-софии» – любви к мудрости.
Еще одна тайна науки нашего иллюзорного мира, скрытой под многими масками, – это вера в то, что наука противоположна всему, что связано с искусством и красотой, поэзией и воображением. Наука, чтобы оставаться наукой, обязана быть холодной и жесткой, лишенной гармонии, ее концепции должны быть изложены строго и бестрепетно, и в первую очередь критике подвергается ее былая способность сочетать полезное с прекрасным, как это было во времена древних цивилизаций.
Поэтому ученый обречен на то, чтобы ничего не смыслить в искусстве, а если его вдохновляет красота, он должен серьезно пересмотреть свои убеждения: быть может, он не рожден для исследований и познания Истины… И это не говоря уже о художнике, который презирает порядок и метод и считает, что какое-нибудь число или формула навеки уничтожат его труд… О Майя, как играешь ты с нами, когда не хочешь, чтобы мы знали правду о тебе…
Давайте попытаемся отделить Великую Науку от малой науки, которой нас постоянно отвлекает Майя.
Великая Наука – это та, что вынудила Сократа сказать: «Единственное, что я знаю, это что я ничего не знаю». Отсюда можно начинать движение, поскольку в этом утверждении-отрицании содержится отправная точка истины. И от этой точки протягивается нить, ведущая к центру клубка. Отсюда можно устремиться к Целому, к Единству, к видению всей Вселенной в ее совокупности, которое называют Целостным видением мира.
Малая наука – это та, что стремится познавать все больше и больше мелкого и ограниченного. Она опирается на иллюзию, полагая, что для лучшего познания нужно все расчленять на составляющие. Но в этом случае не происходит последовательного деления – от Целого к части: фрагменты знания приходят в столкновение между собой, потому что чем больше их разделяют, тем больше они начинают противоречить друг другу.
Этот процесс разделения, инициированный Майей – а кем же еще! – не мешает этим частицам потом вновь объединяться, и, пока мы развлекаемся исследованием микрочастиц Вселенной, Майя продолжает свое столь необходимое всем царствование.
Пока нет Целостного видения мира, нет и Большой Науки, нет Мудрости. И, хотя Майя это скрывает, поступки ее доказывают, что знание – это сила. И хорошо знать означает много мочь.
XXVРелигия
Религия лучше всякой игры выполняет задачу опоры, данной людям Майей, чтобы помочь им достигнуть Бога.
И хотя Майя отчаянно старается, чтобы мы признали богом то, чему служит она сама – материю, жизнь, воспроизведение форм, рост… – но как раз через этого «бога» мы и приходим к восприятию другого Абсолюта, поскольку чудеса материального и законы, которые им управляют, очерчивают для нас границу другого чуда – Чуда Разума, приводящего в движение все в целом.
Все обстоит совсем не так, как утверждают некоторые люди, ослепленные игрой: мол, если мы способны видеть только материю, то должны быть материалистами. Для глаз, привыкших к блеску Майи, существование материи во всем ее совершенстве есть лишь подтверждение существования какого-то Высшего Начала, что смогло запрограммировать всю эту материю.
Разные верования, разные имена богов, определенные их изображения, соответствующие символы, закрепленные традицией ритуалы, – весь этот сложный церемониал был установлен человеком на Земле, дабы быть услышанным Богом на Небе. С каждым следует разговаривать на его собственном языке, и человек чувствует, что символ является лучшим языком для церемонии приближения к Божественному.
Но поскольку людей много, а Майя приучила их к разделению, то и в плане религиозном люди тоже попробовали выдвинуть разные мнения относительного того, какие из символов более точно отражают Божественное. Одни выбирают одно, другие – другое, и от бесконечного множества символических элементов язык религии усложняется… Церемонии разных культов все более отдаляются друг от друга, хотя все они претендуют на то, чтобы обращаться к Богу.
Но когда церемония совершается в душе человека, когда он чувствует, что имя, атрибут, образ, добродетель живут в его собственном сердце; когда это происходит в той точке, где человеческое соприкасается с божественным, – тогда стираются границы религий и высшая Интуиция позволяет нам увидеть сияние Единого Бога.
Но Майя все еще не согласна с тем, чтобы человек раскрыл тайну Единства. Пока следует играть со множеством форм и держаться за свои отдельные верования. Единство – это слишком крепкое вино для маленького человека.
Майя предпочитает множественность, ей нравится, когда каждый с жаром защищает свой кусочек этой множественности. Иногда игра запутывается до такой степени, что люди сражаются и убивают друг друга во имя одного и того же Имени: никто не задумывается над тем, что Тот, кто вобрал в себя все имена, рассердится не на то, как мы его назовем, а скорее на то, что́ мы будем вершить Его Именем.
В один прекрасный день все религии объединятся; это произойдет тогда, когда каждая из них обретет чистоту, доброту и силу, и тогда все вместе они создадут великую Универсальной Религии.
А сегодня, когда до этого исхода еще далеко, люди играют с малыми формами религии – ссорятся из-за них, защищают, отвоевывают друг у друга и теряют, не понимая толком, в чем смысл подобной борьбы.
В то время как одни защищают одну форму Бога, другие склоняются к другой, но важно лишь то, что через разнообразие форм люди чувствуют и переживают саму необходимость религии, необходимость воссоединения со своим духовным началом. Все они, так или иначе, нуждаются в этой своеобразной пуповине, которая, вне зависимости от того, из какого тела она прорастает, никогда не обрывается.
И ни к чему легкомысленно утверждать, что «религия – это опиум для народа», что раз речь идет о пуповине, лучше сразу перерезать ее, чтобы достичь зрелости. Родиться для человека – это более тяжкий труд, чем разорвать свою физиологическую зависимость от тела матери; человек нуждается в отце и матери всю свою жизнь, если смог создать новые, подлинные узы с ними; и точно так же рождение к жизни сознательной – это нечто гораздо большее, чем «играть во взрослость» и бравировать тем, что мы не нуждаемся в поддержке Бога.
С точки зрения духовной, мы представляем собой пока лишь только слабые эмбрионы на стадии формирования. Этот мир Майи, в котором истина часто видится неопределенно и смутно, есть матка, где мы развиваемся, а наша пуповина – это Религия, которая должна мало-помалу привести нас к осознанию своей индивидуальности и к узнаванию – путем эволюции – нашего Отца-Матери, которого мы часто называем Богом.
XXVIИскусство
В мире архетипов присутствует Идеальная Красота, которую трудно описать словами, поскольку она выходит за рамки способности человека давать определения. Однако люди обычно ухватывают какую-то долю этой Идеальной Красоты и пытаются воспроизвести ее в материи. Это материальное выражение Идеальной Красоты мы и называем искусством.