– Сейчас состыкуем, – пообещал Ри, пересаживаясь за стол. – Ну и семейка… Ну и дела…
– То есть никто посторонний не знал, что они брат с сестрой, так получается? – Фэйт сидел с «листом» в руках. – Всем они говорили, что…
– Что они просто соратники по борьбе. Но вы почитайте, что эта тварь пишет! – Ит встряхнул «лист». – Вот, глядите. Это – в общем доступе. Это – везде! «…И если мать может сделать счастливым своего сына, отец – дочь, а брат – сестру, что же в этом порочного?» Ворон, у аналитического отдела глаза на жопе?! Как такое пропустили?!
– Видимо, намеренно, – подсказал Фэб. – Господи, какая же мерзость.
За полчаса до этого разговора он волевым решением отослал экипаж гулять – обоим Сэфес такие откровения были совсем ни к чему. Ит и Скрипач с его решением были целиком и полностью согласны. Незачем, совершенно незачем этим чистым и светлым ребятам вникать в детали подобной гадости, пусть лучше действительно погуляют, посмотрят на город.
– Причем это очень тонко вмешано в общий концепт борьбы с гомосексуализмом, вы заметили? – спросил Скрипач. Ри кивнул. – Геев в любых видах она не приемлет, как, собственно, большая часть населения в любом нормальном мире. Но при этом она очень тонко смещает понятия. В том, что она писала, правда накладывается на ложь и низость так, что, не зная, о чем речь, и не придерешься. Спи с кем хочешь… в правильном гендере. Но действительно – с кем хочешь. Лишь бы дети были. Побольше.
– Вот про детей я еще не понял, – признался Ит. – Про спанье все понятно, но дети? Зачем их столько? И к чему эти убийства, которые продолжаются сорок лет?
– У меня есть кое-какие мысли на этот счет. – Ри потер переносицу. – Вот смотрите. Если создать мир, в котором тебе никто не сможет возразить, можно протолкнуть в нем все, что угодно. Он выбивает… выбивает тех, кто может развернуть это все в правильную сторону. Сделать мир, как ему и положено, разнородным. Непокорным. Но – честным. То, что он делает даже после смерти, – это самая чудовищная ложь, самый чудовищный обман, который я видел в своей жизни…
– Это игра, – вдруг сказал Ит. – Это такая игра Морока, который решил с целым миром играть по своим правилам. И заранее выбивает всех потенциальных игроков, которые сумели бы… сумели бы не согласиться с его решениями.
– Интересно, а инцестов тут в результате много? – задумчиво спросил Скрипач.
– Думаю, да. – Ри повернулся к Ворону. – Илья, тут много инцестов? Только честно. Морок, может, и играет. А вот для нас игры сейчас кончились.
– Много, – беззвучно ответил Илья, опуская голову. – Если брать подростков и загонять их жить в клетушки по шесть метров площадью, да еще и внушать им при этом, что ничего плохого в таком поведении нет… рано или поздно это случится. Ну и случается.
– Веселову помнишь? – Скрипач дернул Фэба за рукав. – Анэнцефалия может быть последствием инцеста?
– Может, – кивнул Фэб. – Это генетика. Не обязательно, конечно, но может.
– Интересно, какой процент больных детей… – вслух подумал Ит.
– А вы разве не смотрели тогда? – удивился Кир.
– Мы только смерти смотрели, – покачал головой Скрипач.
– Жаль. Посмотрели бы, может, чего и поняли.
– Не думаю. – Фэб сел в кресло, опустил голову на руки. – Господи, как же мне хочется отсюда убраться… побыстрее и подальше.
– Но все-таки зачем Мороку это нужно? – в пространство спросил Клим. – Зачем ему, который умер черт-те сколько лет назад, это все нужно?!
– Это игра, – пожал плечами Фэб. – Не «зачем». Потому что ему хочется, чтобы стало законным то, что ему нравилось. Это не бывает «зачем». Игры вообще строятся по иному принципу.
– По какому же? – прищурился Клим.
– Ему не интересен результат. Ему интересен лишь процесс. Он не доиграл при жизни и теперь… доигрывает… вот так…
…Чем дальше, тем злее и напыщеннее становились письма Мещеряковой-Калериной. Иту, который их читал, казалось, что в этой женщине словно сидел демон, который выкручивал ее душу, превращая в подобие себя. Матери, кстати, казалось то же самое – судя по ее ответам.
Скрипач, параллельно читавший работы «соратницы в борьбе» по социологии, уже раза три подходил к Фэбу с просьбой унять все нарастающую головную боль, а на шестом томе «трудов» сдался и отложил «лист».
– Больше не могу, – простонал он, заваливаясь на кровать, где сидел Кир. – Если продолжу, меня стошнит.
– А я еще почитаю. – Ит вытащил еще одно письмо. – Ну да, мама-то была нормальная. Мы с ней буквально на одной волне думаем…
– И чего вы думаете? – Скрипач подполз поближе к Киру, тот приобнял его одной рукой и прижал к себе. Во второй руке была старая бумажная записная книжка, принадлежавшая Макееву.
– Вот смотри. «Умоляю тебя, опомнись. Это не человек, это демон, самый настоящий демон, главная цель которого – управлять покорными ему людьми и творить то, что этому демону угодно. Посмотри вокруг себя, оглянись. Повсюду царят жестокосердие и животная похоть…» Кстати, да. Про животную похоть она совершенно права. Жестокосердие, впрочем, ушло – люди, получившиеся в итоге, на жестокосердие не способны. Для него нужна как минимум злость и сила воли. Тут злости нет в помине, овца вообще животное не злое.
– Но вкусное, – вставил Кир, не отрываясь от книжки.
– Да, вкусное. Но не злое – точно. Так вот, где я там… – Ит снова поднял письмо. – Угу, вот тут: «…безверие и равнодушие. Стараниями этого демона в результате будет уничтожено то, что выстраивалось тысячелетиями». Это она о местном православии, конечно.
– Да, а что с религией? – спросил Кир.
– Примерно то, что и должно было быть. – По религии как раз читал Фэб. – Как только они добились власти, они начали перекраивать религию под себя, представив ее как один из основных институтов государства. Святыми становились люди с весьма сомнительными деяниями и жизнеописанием. Они подходили под новую идеологию, их канонизировали и объявляли святыми и героями. Хотя, на мой взгляд, они этого не заслуживают. Убивали, грабили, распутничали. Потом… ага, потом произошло упрощение ритуалов, упрощение служб – для максимально легкого восприятия. И появилось первое поколение, которое истово верило с младых ногтей в Дедушку Золотую Маковку.
– На Ленина похоже, – хмыкнул Скрипач. – Но… На Терре-ноль про него анекдоты рассказывают, а тут я что-то не слыхал ни одного анекдота про Макеева.
– А их и не может быть. Они на подсознательном уровне боятся злого бога. – Ит отложил письмо. – Про того, кого так боишься, анекдот не расскажешь. Злой бог, он такой. И убить может.
– Это точно, – покивал Фэб.
– До сих пор не могу сообразить, чем это все может нам помочь и чего именно из этого боится Морок. – Клим плюхнулся на стул, с которого посыпались бумаги. – Или, может, он что-то из этого хочет?
– Крестики. – Брид сидел на столе, перебирая вещи. – Я не понял про крестики и почему они связаны проволокой.
– И как все эти вещи и записи вообще попали в сейф, – словно прозревая, сказал Ит. – Так, гений. Завтра мы все вместе еще раз смотаемся в институт. Только в этот раз ректор миндаля от нас не получит. И вежливости тоже.
– Пендаля он от нас получит, – сообщил Скрипач, поудобнее пристраивая руку Кира себе под голову. – Ит, ползи сюда. Время – четыре утра. Давайте все укладывайтесь.
– Давайте, – вздохнул Фэб. – Брид, держи крестики при себе. Что-то мне подсказывает, что пока они с вами, Морок к вам даже близко подойти не сумеет.
– Да нет, уважаемый, это вы ошибаетесь, а не мы. – Ри стоял у ректорского стола, опираясь на него руками, и смотрел ректору глаза в глаза. – Вы нам сейчас все подробно расскажете. В деталях.
– Я не обязан…
– Ну конечно не обязаны! Вы по доброй воле. В качестве, так сказать, моральной компенсации. Итак – подробно и в деталях, я повторяю. Историю этого кабинета и сейфа в частности. Пожалуйста, начинайте.
– Вы не посмеете!
– Мы не посмеем? Еще как посмеем. Кир, ты не хочешь оторвать товарищу ректору ухо? Или вы предпочтете лишиться глаза? Или мешают зубы? Пальцы? Лишние ребра? А ну говори, гадина! И не надейся, что мы тебя убьем быстро. Мучиться будешь долго, тут четыре профессионала находятся, которые придумают, что с тобой сделать.
– Шесть, – поправил Фэйт.
– Тем более, – не поворачиваясь, заключил Ри. – Ну что? Так и будем молчать?
– О боже… в этом кабинете… в общем, там было сорок пять лет такое же убийство, как… ну, то, что случилось с вашим этим… Мотыльком.
– Да что вы говорите? – Ри прищурился. – Детали. Детали, я сказал! Кто погиб, когда, как это произошло?
– Мещеряковой-Калериной уже три года как не было в живых, и кабинет объявили мемориальным. – Ректор с опаской покосился на Кира, который тут же ему улыбнулся. Приветливо и ласково. И кивнул – продолжай, мол. – В общем, как-то в институт под вечер приехала ее давняя подруга, они учились вместе. Приехала и попросила разрешения посидеть немного одной в кабинете – вспомнить молодость, что ли, я не знаю точно. В общем… как-то так получилось, что она осталась в кабинете на ночь. А утром ее нашли на пороге всю изломанную, словно куклу. В ней ни одной целой кости не было. – Ректора передернуло. – В закрытом кабинете, да…
– При этой подруге были какие-то вещи? – Ит отлично помнил, сколько всего пришлось тащить домой.
– Нет, только маленькая сумка, больше ничего, – уверенно сказал ректор. Ит присмотрелся – да, не врет. Ему было сейчас немного жаль этого потеющего от ужаса мужчину средних лет, но иного выхода они не видели – только такой вот мини-допрос. – Я вам покажу опись… мы храним дубликаты дела и…
– Зачем вы их храните? – опешил Ри.
– Я сам не знаю, они у моего предшественника в шкафу лежали, а до него – у предыдущего руководителя. Храним, и все. Я читал… давно, еще когда только заступил на должность. Вот тот шкаф, на полке написано «Архив». Восемьдесят второй год посмотрите, на букву «М».