— Я тоже не мог представить, — тихо отвечает Наилий, — защищал, как мог, следил за каждым шагом, слушал каждое слово. Не уберег.
Генерал обрывает себя на полуслове и от его молчания мороз идет по коже. Не понимаю, играет сейчас или верит в то, что говорит?
— Держитесь, Ваше Превосходство, — выдыхает мудрец. — Сил и мужества.
Полог звенит колокольчиками, выпуская из гостиной Создателя, а я с места сдвинуться не могу. В сознании укладывается логическая цепочка с нанизанными на нее бусинами-событиями. Не с пророчества она начинается, а с генерала четвертой армии, которого Юрао заставил отпустить меня. Ненависть Друза стала упавшей книгой, опрокинувшей на бок всю полку. Поэтесса всего лишь считала из будущего неизбежное.
Выхожу из укрытия, осторожно ступая по паркету в огромных рабочих ботинках виликуса. Наилий оборачивается, складывая посох обратно до размера зонта, и прижимает его к бедру.
— Вопросы легче задавать с оружием в руках, — говорит полководец, — и ответы звучат честнее.
— Ты ведь отпустил его? Позволишь уехать обратно?
С тревогой смотрю на полотна сторожевого полога. Создатель крупная фигура, но из тени Друза ему пока не выбраться.
— Да, я услышал то, что хотел, — кивает Наилий. — Мудрец под стражей не нужен, ничего нового не скажет. Уязвленной гордости для решения убить Друзу не хватило, он объявил тебя угрозой для планеты.
Легион голодных духов даже представить невозможно. От такого мое сознание развеется в пыль, а тело останется пустой оболочкой. Воротами.
— Ты поверил? — подхожу вплотную, заглядывая в голубые глаза генерала, едва сдерживаясь, чтобы не нырнуть в привязки.
А вдруг уже пульсирует черным его желание устранить угрозу? Мне даже анабиоз не поможет, духам неважно, сплю я или бодрствую.
Наилий расстегивает крючки кителя, распахивает полы и вешает оружие на пояс.
— Поверил ли я в то, что живу с чудовищем? — голос полководца напитывается тяжестью, харизма распускается, окутывая облаком апельсина. Наилий поднимает подбородок. — Если каждый дух из легиона может подселиться в цзы’дарийца, то я получу армию, послушную твоей воле, как единый живой организм. Стаю, хищный рой, бросающийся на врага по щелчку пальцев. Без страха, боли, сомнений. Лавиной сметающий все препятствия и так же легко уходящий обратно в клетку твоего разума. Ты не угроза, ты — оружие. Вся забота — поставить тебя под контроль и больше не будет двенадцати секторов. Останется один.
Генерал наклоняется к моему уху, и шепот доносится сквозь плотную шерстяную ткань маски:
— Это ты живешь с чудовищем.
Достает до глубины осознание того, насколько правители одержимы контролем. Голову клонит к полу и воздуха едва хватает, чтобы дышать и молчать. Смотрю на оружие, прицепленное к поясу траурной одежды.
Оставив в стороне все прочие мысли, одна не дает покоя. Кем я стану?
Мало сказать: «Я не хочу», свое право решать нужно отстаивать с боем. Слышу, как скрипят зубы, а пальцы в сжатых кулаках немеют от напряжения. Спину тверже, плечи ровнее. Поднимаю глаза на генерала и понимаю, что давно не чувствую аромата цитрусовых.
— Поверила? — хмуро спрашивает Наилий.
Нельзя так. Гостиная шатается, и я почти падаю на него от слабости, чувствуя, как обнимает. Прячу лицо на плече, уткнувшись носом в жесткий воротник кителя.
— Забудь, — просит генерал. — У Создателя все диагнозы стоят не просто так, но пока дальше теорий и предположений ничего не продвинулось. Меня больше Агриппа беспокоит. Объявить тебя мертвой — неплохой способ защитить от покушения. Я только поэтому согласился на спектакль. Давай сыграем его до конца. Иди к Труру. Он там уже мечется в панике, куда рядовой Тиберий пропал? Церемония не будет долгой, а в крематорий я без тебя поеду.
С трудом отстраняюсь от него и делаю несколько шагов к сторожевому пологу. Не знаю, что сложнее — смотреть на свое мертвое тело или на то, как к нему кладут ветви кипариса и прощаются? Сколько раз услышу сегодня: «Тебя больше нет, Мотылек»?
— Наилий, а Поэтесса придет?
— Да, — кивает генерал. — Публий не смог удержать ее дома. Хотя я не вижу разницы. Ей уже сказали, что ты мертва. От взгляда на саркофаг мало что изменится.
Ныряю под полог, проглотив все, что могла сказать. До конца, так до конца. Нет смысла носить маску, когда все знают, кто под ней. Трур встречает на той стороне.
— Я уже собирался силой тебя оттуда вытаскивать.
— Гость пришел, я спрятался за шкафом.
Виликус слушает вполуха, и тут же перебивает:
— Пойдем, нужно крыльцо вымыть, ночью дождь был и сильный ветер.
Едва поспеваю за ним, стараясь делать такие же широкие шаги. Семенят только женщины. Сначала идем за инвентарем, потом в наряд. Оттуда нас дергают в атриум, когда светило достигает зенита. Рядовой Тиберий с Вестой уже попрощался, а смены все равно поменяли. Жду вопросов от Трура, но старший виликус только пожимает плечами. Или ему все равно, или просто некогда. В особняк попадаем с главного входа. Бассейн в центре атриума перекрыт каменными плитами.
Саркофаг поставили на них и обложили ветвями кипариса. Отворачиваюсь от выбеленного лица мертвой и замечаю, что стеклянный купол над бассейном завешали тканью, отчего освещение стало мутным. Шумно здесь не было никогда. Но сейчас я будто во сне, где звуков нет и каждое движение замедленно. Двумя тенями скользим с Труром к дальней стене и садимся на низкие скамейки.
— Делать ничего не нужно, — шепчет виликус, — за порядком следит охрана, атриум украшают либитинарии, а мы с тобой тут, чтобы подтереть, если что-то прольют, поднять упавшее и собрать рассыпавшееся.
На подхвате, по сути. Прекрасное задание и удобное место. Копирую позу Трура, широко раздвигая колени и складывая руки на животе. Сидеть приходится долго. Размазанные тени на полу сгущаются, когда заканчиваются последние приготовления и по главной лестнице спускается Наилий. Распорядитель похорон подает знак музыкантам, в атриуме появляется мягкий ритм барабанов и тоскливый дудук. Цзы’дарийцы в белых одеждах сидят на полу, поджав под себя ноги. По барабанам не бьют, а скорее постукивают пальцами, но я ощущаю вибрацию слишком хорошо. Вхожу в резонанс с мелодией, выпадаю из реальности и медленно качаю головой в такт.
— Тиберий, — трогает за плечо Трур, — ты здесь?
Моргаю, приходя в себя, думаю, что ответить, а на пороге атриума появляются мудрецы в сопровождении Флавия. Избирателя уже с ними и испуганно озирается вокруг. Для него после психиатрической клиники тихая музыка, как гром, а редкие застывшие фигуры в глубине помещения — толпа. Скоро привыкнет к нормальной жизни. Жаль, я с ним не смогу поработать. Всегда дерганный Эмпат сейчас тих и сосредоточен. Тянет носом воздух, читая окружающих. Наилий замирает, встретившись с ним взглядом. Пугаюсь, что по его эмоциям Эмпат разгадает обман, но мудрец почтительно склоняет голову и вслух соболезнует. Плохо. Генерал не играет, он верит в то, что происходит, и его боль настоящая. Эмпат пьет ее, тянется к полководцу всем телом, пока Флавий не оттаскивает его в сторону за шиворот. Только усадив беспокойного мудреца на скамейку, бывший либрарий подходит к Наилию, чтобы сказать несколько слов и положить ветвь кипариса к саркофагу.
Поэтессу в атриум заводит Публий Назо, поддерживая за локоть. Моя соседка по палате бледнее ткани траурного платья. Я еле сижу на месте, чтобы не бросится к ней и не закричать: «Я жива! Посмотри на меня, я здесь!». Но к скамейке будто приморозило. Поэтесса говорила, что сбывшиеся пророчества — ее самый страшный кошмар. И вот она видит наяву еще один.
— Мотылек, — произносит Поэтесса одними губами, а мне кажется, что кричит. Протяжно и жалобно на одной высокой ноте. Зажимаю уши и вздрагиваю, пока военврач не разворачивает мудреца у самого саркофага и не уводит прочь. Вся надежда на тебя, Публий! Не дай ей сломаться от чувства вины. Ты же знаешь, что это ложь. Тебе есть за что меня ненавидеть, но не оставляй Поэтессу одну! Пожалуйста.
Приходят мой лечащий врач и старший санитар закрывшегося военного центра. Я слышала, что персонал распределили по клиникам, кого теперь лечат Луций и Децим? За кем следят? Конспиролога нет и это правильно. Его чутье на ложь разрушит столь тщательно поставленный спектакль. Больше ко мне никто не должен прийти, жду, что мужчины поднимут саркофаг на плечи и понесут во двор, но музыка не смолкает, никто не двигается.
От крыльца под руку с сестрой-близнецом медленно идет Клавдий Мор, старший нилот генерала девятой армии Марка Сципиона Мора. Они кладут кипарис к моим ногам, и Клавдий говорит слова поддержки своему названному дяде.
— А вот и семейство Моров, — вздыхает Трур, а мне становится дурно. Я надеялась, что игра закончится в крематории, но теперь, если Наилий не сказал Марку правду, то будет еще и поминальный ужин. Зачем, несуществующие боги?! Зачем?
Следующей появляется Юлия. Строга и холодна, как мраморная статуя. Шлейф белого платья волочится по полу, плечи открытые и вырез слишком глубокий. Соболезновать генералу приехала или сразу к нему в спальню, чтобы утешить?
Чувствую, как врезается край скамейки в ладонь. Это отрезвляет и напоминает где я, но поздно.
— Испепелишь сейчас дариссу взглядом, — ворчит Трур.
— Нужна она мне, — фыркаю, стараясь следить за голосом, а получается все равно обиженно.
Старшая дочь Марка подходит к Наилию и тихо что-то говорит, не поднимая глаз. Терплю, пока она не кладет ему руки на плечи и не тянется губами к щеке. Целомудренный поцелуй, а меня то в жар, то в холод бросает.
«Тише, ты как факел, — успокаивает Юрао, — не раздражайся, привязки посмотри».
Сдаюсь и ныряю в Юлию Мор. Зеленая привязка от нее пульсирует, напитываясь энергией, но поток стихает, не доходя до адресата. Безразличен генерал.
— Наилий, — зовет от входа в атриум Марк и выводит из-за спины хрупкую женщину в холщевом платье до пят. Огромным медальоном сияет на груди. Аттия. Наилий берет её за руки и покрывает поцелуями ладони.