— Мальчик мой, — говорит матушка и крепко обнимает генерала.
У меня сдают нервы. Понимаю, что Марк из лучших побуждений привез сюда всех, не спрашивая Наилия, но сделал только хуже. Вижу, как гаснет любимый мужчина под искренней скорбью обманутой Аттии. Проклятые игры проклятых мудрецов и правителей! Столько боли ради того, чтобы Агриппа оставил меня в покое. Да пусть тройкой будет, кто угодно, видеть слезы в глазах матушки невыносимо!
Аттия гладит Наилия по руке и задерживает взгляд на запястье. Нить, связывающая две половины одного целого. Такие следы и метки пропадают после смерти, но я ведь жива. Матушка ведет взгляд по одной ей видимой линии и находит меня на скамейке. Под маской в форме виликуса с расширенными от ужаса глазами.
Пока этого не заметили остальные, Наилий наклоняется к Аттии и что-то быстро шепчет. Два слова и матушка качает головой. Генерал оборачивается, кивая распорядителю похорон. Пора. Музыка стихает, все мужчины обступают саркофаг, вытягают из основания ручки и по команде ставят мою последнюю колыбель на плечи. Незыблемая традиция. Саркофаги выносят на руках со времен несуществующих богов и будут выносить, когда не станет нас всех, наших детей, внуков и их детей. Мотылька провожают в бездну два генерала, два офицера и два мудреца. В крематории Наилий положит мне на лоб монету и попрощается с любимой женщиной. Пламя примет мое тело, а ветер развеет прах.
Я снова умерла.
Глава 8. Юлия Мор
Семейству Марка отвели несколько комнат на третьем этаже. Мы с Труром стелили свежие постели, убирали чехлы с мебели и зачем-то мыли и без того стерильный пол. Молча, быстро, аккуратно — как и подобает виликусам. Ощущать себя безмолвной тенью не очень приятно, но привыкаешь быстро. Любая монотонная работа занимает руки и освобождает мысли. Слишком много белого рядом со мной. Настолько, что вымораживает изнутри и делает пустой. На время. Пока не перестану верить, что это меня сейчас сжигают в крематории. Шаг в бездну сделан, возврата не будет, пророчество сбылось, Мотылек исчез, но где же тройка? Создатель не мог им быть. Объявил сначала меня, потом себя, но снова ошибся. Избирателя нашли до того, как исполнилось пророчество. Кто тогда?
Мудрецы путешествовали по психиатрическим клиникам и опрашивали единичек без меня. Если и там никого не будет, то придется просеивать через анкеты все население планеты. На это могут уйти циклы, а тройка в итоге появится сама.
Я раздраженно натираю до блеска паркет в комнате Марка и думаю, как ограничить круг поиска. Психиатрические лечебницы? Наверняка не все мудрецы оказались там. Те, у кого нет способностей, могут жить нормальной жизнью и ни разу не попасться на глаза психиатру. Мудрецы универсальны, нет такой профессии, где их не стоит искать. Разве что среди генералов и полковников только правители, но их очень мало и такое исключение серьезно задачу не облегчает. Как бы я не сопротивлялась, а нужно делать универсальную анкету и постараться учесть все особенности этапов и уровней, затронуть все области жизни и буквально забраться в душу каждому цзы’дарийцу.
Жаль, нет планшета, боюсь забыть придуманные вопросы и каждый проговариваю про себя несколько раз. Мучаюсь между выбором из готовых вариантов и открытыми вопросами. Последние хороши, когда цзы’дариец умеет четко выражать свои мысли. Иначе я получу короткие, односложные ответы и чужие фразы-шаблоны. Фиксированные варианты можно обрабатывать автоматически, ответы на открытые вопросы нужно тщательно анализировать. Пока я вижу комбинированный вариант. Сделать короткий опросник, чтобы грубо определить этап: ремесленник, звезда, правитель или мудрец. А потом тем, кто попал в категорию «мудрец», дать более глубокие открытые вопросы. Готовую анкету решаю обкатать на тех, чьи этапы я знаю. Правители-офицеры, все мои мудрецы, ремесленник Трур. Со звездами сложнее. Мне бы детей Марка — кудрявого Клавдия, надменную Юлию, легкомысленную Ливию, но придется искать звезд среди виликусов и лейтенантов.
Наряд по уборке заканчивается, и мы успеваем исчезнуть на втором этаже прежде, чем гости погребальной церемонии вернутся из крематория. Прощальный ужин — не наша забота, поэтому виликусам дают отдых и строгий наказ не выходить из комнат. Не увижу я Наилия, Марка, Аттию. Надеюсь, генерал отпустит меня к матушке на горный материк, все равно нужно где-то прятаться, почему не там? Проклятый маскарад. Не будь формы виликуса, еще в атриуме бросилась бы к Аттии на шею. Я соскучилась, матушка, мне столько нужно тебе рассказать. Как там твоя коза? Приезжал ли Марк в гости, пока нас не было? Не заросла ли травой дорожка, не вышел ли ручей из берегов? Я слышала у вас дожди. Я рада, что ты приехала, прости, что вот так. К саркофагу.
Забираюсь по лестнице на второй ярус кровати и укладываюсь поверх покрывала. Тугой узел беспокойства в животе никак не развяжется. Все бремя обмана Наилий принял на себя и сейчас ходит по краю пропасти, выслушивая соболезнования и разыгрывая скорбь. Не верю, что у него нет предела. Всерьез боюсь, что сорвется.
— Тиберий, ты там как? — старший виликус стучит по стойке кровати.
— Нормально…
Мой ответ перебивает еще один стук. Кто-то долбит кулаком в дверь. Резко сажусь, жмурясь от яркого светильника, оказавшегося слишком близко к глазам, а Трур впускает к нам в комнату Аттию. Из-за ее спины кивает и молча уходит другой виликус. Проводил, свободен.
— Матушка, — почтительно склоняет голову Трур, касаясь узкой ладони поцелуем.
А я замираю и не дышу. Пришла, но не ко мне. Матушка смотрит на виликуса и ласково гладит его по волосам.
Кузнечик мой, попрыгунчик, я уж думала, не свидимся больше. Говорили, пропал ты на Эридане.
— Вернулся, — голос Трура затихает до едва различимых помех, — правда, не весь.
Сервоприводы протезов под комбинезоном молчат, но Аттия мудрец и видит болезни.
— Каким бы ни было тело, а главное то, что здесь, — матушка кладет руку на грудь Трура, — пока живет и бьется — ты есть. Найдешь свою половину, и смотреть она будет только сюда. Сердцем.
— Найду, — шепчет виликус.
Медальон на груди Аттии качается и рассыпает блики по комнате. Отсветы скользят золотом светила по стенам и мебели, путаются в соломенных волосах Трура и гаснут.
— Матушка, это Тиберий, — глухо говорит виликус и кивает мне, чтоб спускалась.
Аттия шила одежду для воспитанников горного интерната. Когда-то к ней в деревню пришли Наилий и Марк, но, сколько у нее мальчишек, на самом деле? Каждого помнит, обо всех знает.
Встаю рядом и в маленькой комнате втроем уже не развернуться. Понимаю, что должна сделать, но все равно неловко, когда беру матушку за руку и наклоняюсь, чтоб поцеловать.
— Дарисса, — слово вырывается с хрипом и присвистом. Голос не мой, одежда не моя — исчез Мотылек. Видит ли Аттия нить, что заметила в атриуме?
— Хворый ты, — тихо говорит она, — только затянулось все, зачем прячешь?
Берет меня за запястье и тянет рукав вверх, открывая повязку на пересаженной коже. Настоящая рана, не выдуманный ожог. Не узнает меня матушка, жалеет незнакомого мальчишку, а я снова лгу тому, кто мне дорог. Мутит от отвращения к себе, забираю руку и отступаю назад, отворачиваясь.
— У него много тайн, матушка, — доносится синтезированный голос Трура, — потому и маска на лице.
— Я вижу, — ласково отвечает Аттия, — не только тело, но и душа ранена. Поговоришь со мной, Тиберий?
Матушка берет меня за руку, как тогда на мосту через горный ручей. Словно не было покушений, взорванного катера, побега в четвертый сектор, страшного пророчества и эдельвейсов в саркофаге.
«Это я, Мотылек» — горит на губах, дрожь идет разрядами тока по телу.
Сорвусь, не выдержу. Нельзя, еще не развеян мой пепел по ветру.
Собираю остатки сил в кулак до хруста зубов… Молчать!
Поговорит, — скрежещет помехами Трур и уходит из комнаты. Посочувствовал, оставил нас одних. Снимаю черную маску и бросаюсь в объятия Аттии. Усталость разливается тяжестью по телу, подкашивая ноги. Осторожно, чтобы не расплескать непролитые слезы, кладу голову на плечо. От матушки пахнет молоком и луговыми травами. Она гладит меня по спине и утешает:
— Тише, тише, моя девочка. Живая, здоровая. Ох и наревелась я, когда Марк позвонил.
— Он… не должен… был, — задыхаюсь я.
— Забудь, уже все хорошо. Спрятал тебя Наилий, он сказал мне. Пусть так, пусть понарошку. Значит, нужно.
Аттия обнимает меня крепко и вдруг отступает, вглядываясь в карманы комбинезона на груди.
— Нацепляла сколько, — качает головой, — раньше один был, а теперь вон какие. Фиолетовые.
Если Юрао зеленый и питается похотью, то, как кормить фиолетовых? У меня нет ни сюзеренов, ни вассалов. Единственная такая привязка идет ко мне от Флавия. Неужели им придется жертвовать? Не честно это. Капитан Прим не должен кормить чужих духов!
Аттия хмурится и собирает пальцы в щепоть. Вспоминаю, как избавила от кошмаров, убрав всех лишних духов, только Юрао оставила. Сросся со мной паразит, неужели пятеро новых тоже?
— Не могу прогнать, — вздыхает матушка, — сильные, не видела таких раньше.
— Как они выглядят, матушка?
— Шарики разноцветные. Бесплотные там у себя, а когда приходят к нам берут оболочку. Я вижу ее, но не могу заглянуть внутрь. Иногда чувствую светлый дух или темный, спокойный или агрессивный. Твои разные и все здесь. — Аттия стучит указательным пальцем по моей груди в районе нервного сплетения. — Не больно тебе?
Мотаю головой, что нет, и тянусь к Юрао с вопросом.
«Материя вокруг нас тонкая, но все же грубая для вас, — вместо него отвечает Инсум. — Я не могу объяснить. Это не боль, а напоминание, что мы есть».
Чувствую сначала жжение, а потом покалывание в груди, будто правда кто-то скребется изнутри. Верю, что есть, не нужно доказательств.
— Почему их так много?
— Печати нет, — вздыхает матушка, — сняли ее с тебя, теперь будешь звать, они откликнутся.