— Тройкой будет Тиберий, — стараюсь говорить уверенно, — под его легендой и маской смогу прятаться не только я, но и ты. Пройдет время, кризис утихнет, появятся способности, и станет легче. А пока я буду беседовать в переписке на философские темы, чтобы никто не узнал мертвого Мотылька.
От напоминания о моей смерти генерал морщится. Испуганно замираю, не закончив мысль. Вспышка короткая, Наилий разжимает кулаки и снова опускает голову.
— Ты все еще хочешь остаться мужчиной? Зачем теперь?
Понимаю, о чем говорит. Сидя в беседке счел мое решение защитой от его агрессии. Способом сбежать от страха и спрятаться в мужском теле. Потом была близость в машине утром перед учениями, а сегодня генерал привез мне платье.
— Если Друз не поверил в мою смерть, то будет приглядываться к каждой новой женщине возле тебя. Меня вычислят рано или поздно, и охота возобновится. Его Превосходство не простит мне обманутых ожиданий и духа в своем теле.
Ветер завывает в трубах водостоков, дневной свет угасает, погружая равнину в серые закатные сумерки. Тучи уже висят над головами, а гроза напоминает о себе первым раскатом грома.
— Долго мне одному тоже нельзя, — возражает Наилий, — это не менее подозрительно. У генералов не принято сохранять траур по любовницам больше месяца. У Марка будет бал осенью, я приглашен туда со спутницей. С кем мне танцевать вальс?
Первая, кого вспоминаю — Юлия Мор. Прекрасная, ухоженная, изысканная. Мраморные статуи в особняке Марка не так совершенны, как его старшая дочь. Рядом с ней бритый наголо Тиберий в форменном комбинезоне просто смешон. Ревность мутит рассудок. Мне дурно, стоит только представить Наилия под руку с другой женщиной. Услышать ее смех, увидеть, как проводит пальцами по застежкам парадного кителя и улыбается, заглядывая в глаза моего мужчины. Вздрагиваю от ледяного ветра в спину и, забывшись, сжимаю раненную руку в кулак. Боль сильнее, чем когда резалась о скальпель, жаром охватывает руку до локтя. Если хочу вытащить Наилия из кризиса, то должна забыть про ревность. Тиберий важнее красивой куклы на один вечер. Скольких женщин генерал водил на бал до меня? Переживу еще одну.
Мотылька, как мудреца, воспринимали с трудом. Что может знать молодая дарисса о жизни? Генерал первой армии на Совете, услышав о тройке, возмущенно переспрашивал: «Женщина?» Конспиролог ушел сразу, не желая признавать меня старшей над собой. Друз в открытую недоумевал и потешался, а Создатель разводил руками: «Причуды Вселенной». Будь я мужчиной, реакция была бы прямо противоположной. Тиберия станут слушать, у него есть шанс донести свои мысли.
— Можно попросить кого-нибудь составить тебе пару, — говорю и слышу свой голос, будто со стороны. Кто-то другой, а не я соглашается делиться любимым мужчиной ради призрачных целей, — только на бал или на другие вечера, где ты не можешь присутствовать на публике один.
Выдержка подводит, последние слова произношу сквозь слезы, нервно вздрагивая. Наилий вытягивает спину и вздергивает подбородок. Сейчас вспомнит мне утро и полураздетого Публия. Как решил, что предпочитаю ему солдатню. Тяну носом воздух, чтобы почувствовать резкий запах апельсина, отворачиваюсь, страшась увидеть, как темнеют от ненависти глаза генерала. Мой отказ похож на побег. Еще один. Но в воздухе пусто. Только пар идет от земли перед ливнем.
— Дэлия, — зовет Наилий, перекрывая голосом порывы ветра, подходит ближе и кладет руки мне на плечи. Спиной чувствую жар от тела генерала и слышу тихий шепот над ухом: — Я не хочу один, без тебя, но не буду давить. Подумаем об этом позже.
Киваю, соглашаясь, и отклоняюсь назад в тепло любимого мужчины. Он гладит по рукам и обнимает. Вместо острого аромата цитруса тонкий эдельвейс. Не только я настраиваюсь, Наилий тоже ловит мое состояние и пытается понять. Холод выстуженной ветрами равнины отступает, а я оборачиваюсь, чтобы поцеловать генерала.
Он касается моих губ легко и осторожно, будто впервые пробует на вкус. Ждет ответа, хочет, чтобы сама целовала. Играет и дразнит, а я завожусь все сильнее. Молния сверкает короткой вспышкой и раскат грома звучит совсем близко. Небо готово пролиться водой, но я не могу оторваться от Наилия. С каждым поцелуем все жарче, слабость разливается по телу, как от лихорадки. Генерал гладит по бедрам и крепко прижимает к себе.
— Дэлия, я контроль теряю, хватит.
Отстраняется, но не отпускает. Я тяжело дышу, пытаясь успокоиться. Лихорадка генерала не проходит, слишком жарко даже для страсти, и теперь я догадываюсь почему:
— Снова адреналин?
— Да, с утра долбит. Публий сказал, что если до завтра не остыну, на препарат посадит.
Вот почему на крышу поднялся — остыть на ветру. Неприятная сцена утром довела, а потом я своим рассказом о мудрецах добавила. Еле держится с тех пор, как прилетел, гладит меня по спине, а руки дрожат. Что случилось в полевом госпитале? Тревога захлестывает, стоит вспомнить молчаливого Публия, попрощавшегося взглядом. — Публий…что с ним?
— А что должно быть? — хмурится генерал, и у меня дыхание перехватывает от страха.
Сознание никак не хочет цепляться за очевидное. Наилий говорит о капитане так, будто ничего не случилось, но почему я представляю себе картины расправы одна хуже другой?
— Разве он не рассказал тебе? — голос срывается, паника накатывает.
Дергаюсь вырваться, но генерал держит крепко.
— Дэлия, успокойся, — говорит тихо и не выпускает из рук, — конечно рассказал. Публий не умеет врать долго. Особенно мне.
На лице генерала застывшая маска, ни единой эмоции кроме холодной сосредоточенности. Пойманной преступницей себя чувствую, но ничего не могу сделать. Я будто в клетке с опасным хищником, и он готовится к прыжку. Безотчетный страх, бесконтрольный. Даже моя любовь не в силах его уничтожить. Слишком глубоко сидит инстинкт и шепчет: «Беги».
— Тише, родная, — просит Наилий и ослабляет хватку, — да, я знаю про привязку и что тебе пришлось сделать. Публий говорил про духа, но настаивал, что сам виноват. Мои руки, говорил, резали.
Генерал осторожно берет меня за запястье и разворачивает раненую ладонь вверх.
— Дергался я, конечно, но не хвататься же за оружие. А без поединка… Целый капитан, в наряды не закроешь, на дополнительные дежурства не поставишь. И так дома не живет, а от усталости еще зарежет кого-нибудь на операционном столе.
Наилий говорит спокойно и внимательно рассматривает пятна крови, пропитавшие фиксирующую перчатку. Я от слабости едва на ногах стою. До сих пор не верю в то, что слышу. Будто запись звучит с диктофона откуда-то из другой жизни.
— Я понимаю, почему свою кровать поставил рядом с твоей. Боялся, что от стресса задыхаться начнешь. Мне другое не ясно. — От адреналина генерал разогревается все сильнее. Через спокойствие прорывается гнев резкими окончаниями слов. — Почему нельзя было сразу мне рассказать? Зачем это кровавое представление? — По-прежнему ни слова не могу из себя выдавить. Открываю рот и слышу стон, обрывающийся тишиной. — Я такое чудовище, что для друга и любимой женщины хуже, чем дух-каннибал?
Кажется, что ливень начинается прямо сейчас и выливает мне на голову озеро ледяной воды. Не отражаюсь в бездне глаз генерала, не слышу биения своего сердца и все, что могу сказать — правду. Без сбивчивых оправданий и невнятного мычания. Тихо, но четко признаваясь, как давно должна была сделать:
— Я действительно боюсь тебя, Наилий. С того момента, как увидела в коридоре закрытого военного центра. Ты сильнее меня, твою ярость я едва выдерживаю. Замираю от ужаса, стоит тебе строго о чем-то спросить, и не знаю, что с этим делать.
Тучи проливают первые тяжелые капли, пятная крышу темными следами, ветер приносит запах грозы и треплет светлые волосы генерала. Он гаснет и медленно кивает в такт моим словам и своим мыслям. Держит за руку, а когда снова поднимает взгляд, я больше не чувствую колючего холода.
— Почему, родная? Да, я бываю зол и не сдержан, но никогда бы не причинил вреда. Я люблю тебя и буду защищать даже от себя, если потребуется. Что сделать, чтобы ты поверила?
Вспоминаю, как завязывал руки ремнем безопасности, как отправил в резиденцию подальше от своей вспышки ярости.
— Я верю и люблю тебя. Наверное, еще не привыкла…
Кладу голову ему на плечо и утыкаюсь носом в шею. Слов не подобрать, от контраста страха и нежности голова кругом. Шепчу, что все пройдет, стоит узнать его ближе, самой рассказать больше. Тону в пламени от адреналина и закрываю глаза. Генерал обнимает за плечи и целует в висок.
— Темнеет, пойдем в дом. Кажется, я так и не увижу дождь.
Разворачивает меня к люку на крыше и в спину нам бьет порыв ветра. Поднимаю голову в темноту неба и вижу, как от горизонта прозрачной завесой из капель воды летит дождь. Косые струи вонзаются в землю рядами все ближе и ближе.
— Быстрее в люк, — Наилий ставит меня под козырек.
Делаю шаг на лестницу, и ливень накрывает барабанной дробью. Густой, летний, звонкий. Генерал промокает за мгновение и вдруг шагает назад, широко расставляя руки и подставляя лицо под струи. Стихия гремит и сверкает, поливая его так, будто хочет утопить, а он улыбается.
Лужи под ногами вздуваются и лопаются пузырями, поток несется к водостоку, закручивается в трубе музыкой шума. Не спрятаться, не скрыться. Наилий медленно поворачивается, собирая дождь в ладони и, кажется, вот-вот рассмеется прямо в лицо урагану.
Мой страх смывает водой, уносит так далеко, что больше не вспомню.
Пусть вся Вселенная будет против, мы выстоим.
Глава 20. Ужин на двоих
Наилий оставляет мокрые следы на ступенях лестницы. За ним по пятам стелется дорожка из дождевых капель. Форма промокла насквозь, ботинки чавкают на каждый шаг.
— Немедленно раздевайся, простудишься, — приказываю генералу и тянусь к молнии комбинезона.
— Ладонь со швами намочишь, я сам.
Не дается мне в руки, отступает на шаг и тяжело стаскивает мокрую ткань. Рубашка прилипла к телу, рисуя рельеф мышц. С волос капает на шею. Генерал отфыркивается и мотает головой.