Какая у них может быть погоня за фартом? Они и забыли, что такое фарт. И зачем им фарт, когда бригадный подряд намного надежнее. А он фартовый. Он очень фартовый. Невезуха только в мелочах, но так и должно быть. На то он и фарт. Настоящая удача – это когда перед ней долго не везет. Соболя – вот где его фарт. Соболя – не касситерит. Кондратьев хвастался, что его олово дороже золота. Ерунда его олово по сравнению с пушниной. Он добудет рюкзак, а то и два легоньких рюкзака шкурок с красивым переливающимся мехом, и с двумя тяжелыми карманами придет к старателям и посмеется. Они думали, что он пропадет без них, а он чихать хотел. Пусть подавятся его ноль пятью, он и вторую половину может пожертвовать в пользу разорившейся артели. Он добудет много соболей и одного медведя, очень большого и очень лохматого. Кондрат, конечно, будет выпрашивать шкуру, будет предлагать бешеные деньги, он привык брать все не торгуясь, но не на того нарвался. Шкуру Михаил положит у себя и посадит на нее такую женщину, которая Кондрату и не снилась. Антипов научит его добывать соболей, он быстренько разберется в таежных премудростях, потому что всегда был толковым и ловким. Охотник возьмет с собой, а он поможет ему выгодно сбыть пушнину.
Сколько женщин мечтает о хорошем соболе. Он придет к женщинам Кондрата и загнет такую цену – пусть раскошеливается…
Когда стемнело, Михаил зашел в дом, не включая света, лег на кровать Антипова и снова думал о соболях, о медведях, о фарте, который искал всю жизнь, и только теперь понял, где нужно искать.
Утром он осмотрел нехитрое жилище Антипова: выметенная щербатая крышка верстака на кухне, вымытый пол, ни крошки на столе и в столе тоже ни крошки – и понял, что опоздал. Охотник забрал с собой даже численник, и на голой картонке, прибитой к стене, чернели две расхлябанные прорези, в которых он крепился, да темнел четкий невыгоревший прямоугольник на том месте, где он висел. Михаил поискал оторванные листки, надеясь по ним узнать, когда ушел Антипов, но в доме не было никакого мусора. Газет хозяин никогда не читал. Михаил спустился в погреб, срезал копченую рыбину, увидев кучку опилок, он догадался, что это холодильник, покопался в опилках и достал два куска льда. Ко льду требовалось шампанское. Быстренько освободив портфель, он побежал в магазин.
В конверте Кондратьева одна к одной лежали десять четвертных. Считая, что так эффектнее, он достал прямо из конверта сиреневую бумажку и протянул продавщице.
– Шампанского.
Она поставила на прилавок бутылку в рваной бумажной обертке и принялась уже набирать сдачу, но Михаил небрежным голосом добавил:
– На все.
– Так бы и говорил, – проворчала ленивая и ничему не удивляющаяся бабенка. – Четыре, что ли?
– Пять.
– Откуда пять? Цену не видишь?
– Ну ладно, тогда четыре.
– Пять штук ему. Дурочку нашел.
Он поскидал бутылки в портфель и вышел на улицу.
Знакомых на руднике было много, и ему просто повезло, что он никого не встретил возле магазина, а то пришлось бы разговаривать, отвечать на вопросы, а там, глядишь, и в гости приглашать.
У Антипова не нашлось даже стаканов, только одна кружка с облупившейся на донышке эмалью и пятнами ржавчины. Михаил бросил в нее лед и, хлопнув пробкой, налил по края.
– Что мы, не старатели, что ли? Что мы, не можем заработать на благородные напитки? – говорил он сам себе и, как ему казалось, не спеша отпивал шипящее вино. Когда лед загремел о донышко, он снова налил. Шампанское было теплым. Он добавил в кружку льда и, чтобы ускорить охлаждение, помешал «коктейль» почерневшей от времени алюминиевой ложкой. Вино быстро ударило в голову. Стало досадно, что не застал Антипова. О том, что желание уйти в тайгу появилось у него только в пустом доме охотника, Михаил даже не вспомнил. Он думал о соболях, словно капканы и кулемки были уже насторожены, а он присел перекурить, перед тем как пойти собирать добычу.
– Охота – самое прекрасное и самое мужское занятие, плохо только, что в тайге нет женщин. А сколько женщин в артели? Две официантки в городском ресторане, переходящие от одного старателя к другому, когда те вырвутся после сезона дикой и голодной толпой, не зная, за которую талию держаться – женскую или рюмочную. Здесь не было равных Ваське – он удерживал и то и другое. Очень крепкий мужик. Васька, Васька – почему так все получилось? Столько лет были друзьями. Интересно, как Антипов обходится без женщин?
Михаилу захотелось хоть что-нибудь узнать об охотнике. Его злило, что он ничего не мог вспомнить о нем. В памяти блуждало расплывчатое пятно неопределенной величины и неопределенного цвета.
Он поднял крышку самодельного сундука в надежде найти письмо или фотографию. В сундуке лежали какая-то одежда и две книжки: том «Жизнь животных» Брема и «Жерминаль» Эмиля Золя. Книги удивили Михаила. Он считал Антипова чуть ли не безграмотным, а тут еще Золя, о котором у него самого было очень приблизительное представление, помнил только, как в школе одни и те же страницы мальчишки читали вслух в своей компании, а девчонки – в своей. Ни фотографий, ни писем в книгах не оказалось. На картонке от численника выгоревший Дед Мороз поздравлял с Новым, 1967 годом – единственная дата в биографии Антипова, но она говорила только о том, что картонка провисела в этом доме двенадцать лет.
Остался последний кусочек льда, гладкий, с острыми прозрачными краями. Спускаться в погреб он поленился. Подходила к концу третья бутылка. Михаил порядочно захмелел, и ему становилось все скучнее в пустом доме. Вспомнились «тещин язык», собрание, лужа около барака – все были против, артелью на одного. В тайге такого не бывает.
Со спасительной думой о таежном промысле Михаил возвратился к сундуку и достал «Жизнь животных».
Это был третий том издания 1893 года под редакцией магистра зоологии К. К. Сент-Илера. От старинного переплета тяжелой книги и слова «магистр» веяло чем-то сказочным и религиозным. И сразу же четче обозначился расплывчатый образ хозяина дома, принявший вид маленького лесного колдуна, сутулого, сморщенного, с глубоко запрятанными глазками.
Михаил просмотрел оглавление и, не найдя ни соболей, ни медведей, решил, что нужный том Антипов забрал с собой. Бизоны, зебры, кенгуру – он с удовольствием рассматривал картинки, пока на глаза не попались выделенные жирным шрифтом слова «БЛАГОРОДНЫЙ ОЛЕНЬ, или МАРАЛ». Слухов о дорогом и целебном пантокрине хватило, чтобы заинтересоваться красивым животным, обитающим в здешних местах. В интересном и удивительно подробном описании Михаила особенно поразило место, где рассказывалось о характере оленя, он перечитал несколько раз: «…Добродушным его назвать никак нельзя. Самец эгоистично помышляет исключительно о своей выгоде и этому чувству подчиняет все остальное. Он постоянно грубо и черство обращается с самкою, и в особенности во время течки. Привязанность к теленку обнаруживается только у самки: самцу же это чувство чуждо. Пока молодой олень нуждается в посторонней помощи, он податлив и восприимчив к ласкам, но едва он начинает сознавать свою силу, как забывает об оказанных ему благодеяниях. Других животных он боится или относится к ним равнодушно, а часто даже и неприязненно; с более слабыми существами олень обращается дурно…»
– И это животное называется благородным? – бормотал Михаил. – Что же тогда остается неблагородным?
Ночью он несколько раз поднимался и, сходив куда надо, подолгу лежал с открытыми глазами, медленно засыпая, потом так же медленно и незаметно просыпался, а к обеду встал хмурый и разбитый, с отвращением посмотрел на остатки вчерашней рыбины и засобирался в столовую, решив, что нужно больше двигаться, а не валяться в ожидании Антипова.
Пропуская выруливающий с остановки «Икарус», Михаил посторонился и увидел бегущую женщину. Она кричала водителю, просила остановиться и отчаянно частила ногами, пытаясь добежать до кабины. И все-таки не догнала, запнувшись, упала на дорогу. Михаил помог ей поднятья.
– Спасибо.
– Разве так можно? – Он увидел, что она совсем девчонка, и продолжал уже наставительным тоном: – Чуть не расшиблась из-за какого-то автобуса?!
– Уж лучше бы расшиблась! Столько старалась, столько искала это лекарство – и все зря.
– Зачем так расстраиваться?
– Да мама у меня болеет. Земляк обещал отвезти посылку, – она кивнула на сумку, – а я растяпа…
– На следующем отвезешь.
– Следующий к поезду не успевает. Ну почему я такая! – Она обхватила дерево и снова заплакала.
– Подожди. Стой здесь. Я сейчас. Догоним твой автобус. – Отбежав несколько шагов, он оглянулся и погрозил: – Только смотри не уходи, я скоро…
Михаил долго не размышлял, что делать. На руднике жил Васькин дядька, Анатолий, – хороший мужик, выпивоха и песельник, – мотоцикла он не пожалеет.
Мотоцикл стоял около сарая. Здесь же, в ограде, играл со щенком сын Анатолия, имя которого вылетело у Михаила из головы.
– Где отец?
– А где Васька? – Мальчишка узнал Михаила.
– В городе. А отец где?
– На работе.
– А мать?
– На работе.
Щенок с разбегу ударился в ногу. Михаил поднял его на руки и погладил.
– Мотоцикл нужно, дядя Вася просил.
– Папка заругает…
– А ты скажи, что дяде Васе позарез нужно было.
– Он и Ваську заругает.
– Мы с ним как-нибудь договоримся, скажи ему, что вечером вернусь. Где шлем?
– А меня возьми с собой.
– Некогда, вечером покатаю, а из города наган привезу…
– А что такое – шлем?
– Ну каска! – Михаил раздраженно постучал по голове.
– А почему ты ее «шлем» зовешь? – Мальчишка приподнял брезентовый полог коляски.
– Вот они. Наган водяной нужен.
Ключа у мальчишки, конечно, не было. Пришлось соединять зажигание напрямую.
Девушка так и стояла около дерева.
– Заждалась?
– Я не ждала. Плакала, как дура.
– Ладно, поехали. Лезь в коляску и держи крепче свои лекарства.
– А успеем?
– Успеем. Никуда не денется твой земляк. Поехали!