– Хлесткий ударчик, ничего не скажешь, – хвалили игроки.
– А вы как думали. Может, кто-нибудь повторит, или слабо?
– Вытри, – сказал Витька Матюшов, – всю бороду устряпал, герой.
Михаил достал старательно отутюженный Ниной платок и вытер лицо.
– Все?
– Еще немного на скуле.
А над ранкой так и стоял красный бугорок, от которого сбегала в горсть тоненькая ниточка крови.
– Не сворачивается.
– Это потому, что водки много пьешь. Видишь, какая жиденькая она у тебя, – объяснил пенсионер Никитыч.
Михаил не посчитал нужным отвечать ему. Он с любовью посмотрел на ладонь и снова поднес ее ко рту.
– Подорожник нужен, – сказал Витька и пошел искать.
А гонец все не возвращался. Доминошники начали беспокоиться. Садиться за новую партию никто не хотел. Все поглядывали на дорогу.
– Как бы не заблудился ваш снабженец, – подзуживал Никитыч. – Вино нести помощников найти нетрудно.
Пенсионер волновался больше всех, хотя его денег у гонца не было. Он вообще никогда их не давал и участвовал в компании как «банкомет». Разливал он, конечно, мастерски, на любой заказ, даже по взносу умел разделить: дал шестьдесят копеек – получи на шестьдесят, дал восемьдесят пять – нальет на восемьдесят пять. Подгулявшие мужички порой специально бегали за ним, чтобы Никитыч продемонстрировал свое искусство, зачастую – на пари. Случалось и Михаилу угощать старика, но теперь широкая спина почетного «банкомета» раздражала его.
Пришел Витька Матюшов и вывалил на стол пригоршню пропыленных листьев.
– На, вместо подорожника… Может, и у тополя целебные свойства есть. – Потом, увидев унылые лица игроков, добавил: – Скучновато без бормотухи-то?
– Наверное, Генке пришлось в дежурный бежать.
– А может, встретил кого на обратной дороге, – не унимался Никитыч.
Михаил выбрал самый большой листок, слил на него остатки вина из стакана и прилепил к ранке. Края заплатки загнулись вверх. Он стал приглаживать их пальцами. Из-под листка выступила кровь.
– Не сворачивается. – Он и не хотел, чтобы сворачивалась, ревниво замечая, что ожидание Генки ослабило интерес к нему.
– Мне, наверное, премия полагается?
– За что? – привстал Никитыч.
– Даже две. Одну – как пострадавшему, а вторую – за классный удар.
– Ударчик действительно классный, – подтвердил Матюшов.
– Дурное дело – не хитрое.
– Нет, я считаю, что стакан заслужен в честном и беспощадном бою.
– Мое дело стариковское. Я свое отгулял. А вон и гонец.
Генка шел прямо на Михаила, и герой, сорвав ненужную заплатку, с гордостью протянул ему ладонь.
– Во, шестерочным на «рыбе» врезал – и до крови. Мужики премию присудили.
– Пацан у тебя сгорел!
– Какой пацан?
– Твой Славка.
– От чего сгорел, от водки?
– Дурак ты, Миша, на стройке соляркой облился и вспыхнул. Беги скорей.
– Врешь.
– Беги, говорят.
– Ладно, наливай.
Никитыч потянулся к бутылке, но Генка сам выдернул зубами пластмассовую пробку и круто опрокинул спасительницу. Его рука дрожала. Густой красный портвейн булькал и пенился. Вино текло по кулаку и капало на стол, но Генка все еще держал бутылку горлышком вниз.
– Добро льешь.
Генка резко повернулся к Никитычу, но сдержался.
Михаил отставил пустой стакан и снова спросил:
– Врешь?
– Беги, кому говорят.
Михаил пошел, медленно, еще надеясь, что его вернут, прислушиваясь к разговору за спиной.
– Может быть, ты пошутил, чтобы нам больше досталось? – спрашивал Никитыч.
– Старый ты человек, а то бы следовало…
Наконец Михаил побежал.
Строили на краю поселка. Улица, поворот, еще один поворот. В боку сильно закололо, и пришлось перейти на шаг. Его никто не окликал, никто не останавливал, впрочем, с чего бы случайные встречные должны заговаривать с ним, но Михаила это встревожило: «Какие могут быть шутки с горючим и зачем пацану тащиться на стройку? Красотища кругом, а ему приспичило на стройку грязь собирать. И сторож хорош, пальнул бы в одного солью, чтобы другим неповадно было, так нет же, давит ухо в укромном уголке смену напролет, и никакого дела до того, что шпана по стройке шастает. Горючке что, ее для того и гнали, чтобы она горела, а пацанов хлебом не корми – дай со спичками побаловаться…»
Страх подгонял, и было уже не до боли в боку. Здание стояло почти готовым, оставались только отделочные работы. Запинаясь за комья перепаханной колесами земли, Михаил обежал вокруг него, но не встретил ни души. Он заглянул в окно и позвал Славку, будто мальчишка мог прятаться. В неоштукатуренных стенах заметалось громкое эхо.
Рядом с подъездом стоял чан с холодным битумом.
Под ним серела кучка золы и головешек, сразу было видно, что горели дрова, а соляркой здесь и не пахло.
Этого оказалось достаточно. Как-то сразу пропал страх. Михаил успокоился. Даже на заполошного Генку не злился. Возвращался домой и прикидывал, что сейчас, под шумок, всего удобнее помириться с Ниной.
Дверь была распахнута. «Мало ли что – тепло же». Он осторожно прикрыл ее за собой и на цыпочках прокрался в комнату. Первое, что бросилось в глаза, – кровать, которую Нина успела заправить после его поспешного бегства. «Значит, Генка что-нибудь напутал». Из ванной доносился шум льющейся воды. Посреди кухни стояла стиральная машина. Рядом с ней лежала куча белья. «Ну конечно, Генка баламут. Ношусь как угорелый, а она спокойненько стирает». Он приоткрыл дверь в ванную. Нины там не было. Вернулся в комнату, потом вышел на площадку. А по лестнице уже бежал, не всегда попадая на ступеньки и хватаясь за перила, чтобы не упасть.
Откуда-то еще брались силы. Теперь надо было попасть в другой конец поселка. И, как назло, ни одной машины, не до попутной уж, он бы и встречную заворотил, встал бы посреди дороги и шагу бы не отступил – пусть давят или останавливаются, но ни легковой, ни грузовой, ни самосвала, хоть бы велосипедишко плохонький забыли у подъезда, он бы и на двух колесах долетел.
Тяжело дыша и озираясь, он остановился в больничном коридоре, не зная, где искать своих. В обе стороны уходили белые стены и двери – все одинаково белые. Белизна и тишина отдавали холодом. Михаил не выдержал и крикнул. Из комнаты напротив выбежала сестра.
– Где Славка?
Сестра испуганно посмотрела на него и засеменила по коридору. Михаил догнал ее и схватил за плечо.
– Славка где?
Она осторожно высвободилась.
– Сейчас, сейчас мать позову. Подождите, она сейчас.
Михаил пошел следом. Сестра остановилась.
– Туда нельзя. Вы подождите, Пожалуйста. – И убежала.
Смягченные тапочками шаги быстро затихли. Снова белые стены, тишина, холод. Михаил стоял и ждал. Теперь уже идти за сестрой или звать кого-нибудь еще не хватало смелости.
Девушка возвратилась одна.
– Сейчас придет. – Бочком, почти прижимаясь к стене, она юркнула мимо, а возле своей комнаты успокаивающе добавила: – Она молодец.
В глубине коридора появилась женщина в белом халате. Михаил решил, что это врач и ему наконец-то все объяснят. Он оглянулся на сестру – та стояла у приоткрытой двери и не уходила. Один на один разговор получается всегда откровеннее. Сестра могла помешать. Михаил хотел прогнать ее, но женщина в халате уже подошла. И он узнал Нину.
– Зачем пришел?
– Как зачем? Славка же?
Бледная, осунувшаяся, она казалась просто усталой, словно после ночной смены.
– Что с ним? Что для него нужно?
– От тебя ничего.
– Может, пересадку кожи или переливание крови, так у меня ее море, первая группа, она для всех пригодна. – Он что есть силы надавил на ладонь возле недавней ранки. – Вот видишь, у меня ее море.
– Вино это, Миша.
Нина хотела уйти, но он загородил дорогу.
– Ну скажи, чем я могу помочь, я все для него сделаю, в доску расшибусь.
– Ты уже сделал, драться научил.
– Где он?
– Не кричи, там.
Нина повела головой, и Михаил понял, что она показывает на потолок. Но зачем ей показывать туда? Второго этажа в больнице нет. Там только небо.
– Что ты тянешь кота за хвост, где он?
Лицо у Нины вдруг покраснело, сморщилось, и она тоже закричала:
– Уходи! Сколько раз можно повторять! Ведь ты же…
Она не договорила и побежала – и уже скрылась, не то за поворотом коридора, не то за одной из дверей, а Михаил все еще собирался догонять ее.
– Бедный мальчик, как его знобило, все тельце тряслось. Отец называется, постыдились бы, на всю больницу разит, – добавила сестра.
– Уйди! – Михаил замахнулся локтем, но не затем, чтобы ударить, просто ему нужно было на кого-то замахнуться.
– Милицию вызвать?
– Вызывай, хоть роту вызывай.
Сестра ничего не сказала и ушла в свою комнату.
Милиции он не боялся. Ему даже хотелось, чтобы за ним приехали. Он подождал, когда сестра запаникует в телефон. Но было тихо. Тогда он постучался и крикнул:
– Ну, где же твоя милиция, долго я буду ждать?
Сестра вышла, и Михаил увидел красную розу на кармане ее халата, старательно вышитые красные лепестки, очень красные. Раньше он их не замечал.
– Вы еще не ушли?
– Ты что, за пацана меня держишь? Я тебе сказал, вызывай, а там видно будет.
– Идите же, сами видели, какая она сейчас.
В голосе ее не было ничего, кроме жалости. Михаилу стало стыдно. Он послушно вышел и поплелся по улице, бормоча под нос:
– Драться научил, вот он и осмелел, а дружкам не понравилось – был теленочком, да вдруг набычился, кому же понравится, ясно, что по рогам надо. Вот и толкнули в огонь, а кто виноват – конечно, папочка так называемый. Раньше-то терпел, наверное, когда шпыняли, а теперь разве можно, папочка объявился, защитник, да еще и драться научил…
Через полчаса закрывался магазин, а деньги лежали дома, но идти туда было страшно – можно нарваться на соседей или подруг Нины, начнутся упреки, проклятия – и никакого понимания, никакой жалости к нему. А хотелось, чтобы поняли и пожалели. Но идти за этим было не к кому. Разве что к аптекарше.