Тэлли выглядел задетым и ошарашенным:
— О чем ты говоришь? Как мы до этого докатились?
— До этого докатились, потому что ты предполагаешь, что будешь заниматься умственной работой, а я буду делать грязную. И ты ее делаешь, верно? Сколько ты уже здесь находишься — две недели? И когда ты пропылесосил в доме или приготовил еду, не говоря уж о том, чтобы очистить уборную!
Такая критическая минута должна была наступить. В крошечном домике они жили вдвоем, а привыкли жить каждый своей собственной жизнью (хотя Тэлли жил не один, но, по крайней мере, каждый жил, как хотел), но стили их жизни были совершенно несовместимы. Нелл злилась из-за привычки Тэлли жить в постоянном шуме (телевизор, стереоустановка, радио) и в постоянном беспорядке (грязная одежда, невымытые бокалы из-под вина, вонючие обрывки газет из-под рыбы и чипсов). А Тэлли бесился из-за неуправляемой страсти Нелл к аккуратности, ее тяги к дневной рутине и ее привычки есть. Тэлли ел, чтобы жить, а Нелл жила, чтобы есть. Ему нравилось поесть быстро, когда он был голоден, пусть хоть рыбу или чипсы. А Нелл любила приготовить блюда из свежих продуктов, даже здесь, где единственными приспособлениями для стряпни были походная печь и тостер. Образ жизни у них всегда был разным, и в этом отношении ничего не изменилось. И более того, невзирая на многочисленные просьбы, Тэлли появлялся в туалете только затем, чтобы его заполнить!
— Перестань злиться и не действуй мне на нервы, — горячо огрызнулся Тэлли. — Я сделаю, что мне положено, когда до этого дойдет дело. Зачем держать это место в таком порядке, как в книге по образцовому домоводству, если мы так или иначе через несколько недель отсюда выберемся?
— Это не только уборки касается, это твое отношение в целом! Либо мы тут на равных, либо мы вообще тут не будем. Ведь не в игру мы здесь играем. О, я знаю, что ты думаешь: это все большая забава — секс под душем и любовные игры в рододендронах, и это все будет. Но это нужно организовать так, как надо, и чтобы это сделать, мы должны работать вместе. Перестань ко мне относиться как к девчонке, предоставив мне устраивать все домашние дела в то время, как ты сам сосредоточился на том, что считаешь делом важным. Нам все нужно делать вместе, или же ничего не получится, Тэлли. Тебе пора начать выполнять свою долю работы по дому!
Тэлли отреагировал в своей обычной манере на то, что он называл «женскими вспышками гнева». Он наорал, а потом ушел.
— Господи, вы, женщины, все одинаковые, — завопил Тэлли с неожиданной яростью. — Если вы не хнычете, что толстеете, то жалуетесь, что всю тяжесть тянете вы! Послушай, дорогая: я не собираюсь к тебе придираться. Мне все равно, какие комнаты ты занимаешь или как собираешься жить. Ты можешь тратить сколько угодно времени на эту проклятую печь и кормить себя, дуру, и ты можешь крутиться до посинения, подмывая и подтирая, пока ко мне не цепляешься. Вот что я тебе скажу — я тебя не прошу это делать и не буду чистить этот гребаный туалет!
Закончив говорить, Тэлли пошел к двери и захлопнул ее с грохотом.
Безошибочно чувствуя, куда идти, он двинулся в пивной бар. Это была прогулка на километр пути, достаточная для прочищения мозгов, по проезжей дороге через мост, в центральную деревню Сэлэк, которая славилась своей «Гостиницей Оссиана». На самом деле это была вообще не гостиница, а бар для местных рыбаков и фермеров. Тэлли не хватало того, почти исключительно мужского, общества биржевиков из Сити, а также расположенных поблизости от Сити ресторанов и винных баров. Он уже начал осознавать, как резко он изменил свою жизнь, и ему нужно было найти мужскую компанию, беседа в которой предотвратила бы его от зацикливания на пути спорта. У Тэлли не было в привычке обдумывать проблемы или их обсуждать; он от них просто уходил в надежде, что они решатся сами собой. И вот в таком расположении духа он второй раз встретил рыбака Мака Макферсона.
В баре народу было немного, и человек, который оставлял свой бот в Талиске, сидел в одиночестве, грустно размышляя над полупустой кружкой пива. Тэлли любезно ему кивнул, подошел к стойке бара и попросил пинту горького. Просьба была встречена ироническим фырканьем, но не со стороны бармена, молодого человека с хорошим цветом лица, который тотчас же стал наливать, а со стороны рыбака Макферсона.
— Что-нибудь не так, Мак? — спокойно спросил Тэлли. Со времени покупки Талиски он только однажды разговаривал с «Рыбаком Маком», как он прозвал его, и все, что было им сказано, — это разрешение пользоваться пристанью.
— Пи-инту горькаво, — передразнил рыбак, стараясь повторить выговор Тэлли.
Тэлли старался сохранять хладнокровие. Он уже был на грани срыва, ему тошно было от поучений Нелл, не хватало еще этого рыбака!
— Какие возражения? — сквозь зубы процедил он.
— Мы здесь не пьем горького, парень, — протянул Мак. — Горькое — это английский напиток.
Тэлли принял пинту от бармена, подал деньги и потянул пиво из-под тонкой белой шапки пены.
— По-моему, очень похоже на горькое, приятель, — заметил он и еще раз отхлебнул.
— Тяжелое, — сказал Мак. — Мы называем его «тяжелое».
Тэлли осторожно поставил свою кружку на прилавок и придвинул стул. По мере убывания пива убывало его раздражение. Он искал что-нибудь, что отвлекло бы мысли от Нелл и Талиски, и дискуссия на тему удивительных расхождений между английской и шотландской номенклатурой спиртного обещала быть насыщенной и многообещающей.
— Это очень интересно, — серьезно заметил Тэлли. — Хотелось бы знать — почему?
Мак нахмурился, пытаясь сообразить, валяет Тэлли дурака или всерьез интересуется.
— Я не знаю, — осторожно сказал он. — Может, потому, что оно тяжелее, чем светлое.
— Тяжелее, чем светлое, — повторил его слова Тэлли. — Я так понимаю, что светлое — это английское «легкое»?
— Может быть, — последовал уклончивый ответ.
— А было бы логичнее, если бы по-английски горькое называли «тяжелым», а шотландцы называли его «темным».
Тэлли удовлетворился своим анализом и за это время выпил полпинты.
Мак угрожающе наклонился вперед на своем стуле:
— Вы меня разыгрываете?
— Конечно, нет, — дружелюбно возразил Тэлли. — Я по-дружески. Чтобы закрепить это, давайте возьмем шотландское. — Он потянулся и поднял пустую кружку Мака. — Вы, кажется, готовы для другого напитка.
— Виски, — пробормотал Мак. — Его мы называем «виски».
Тэлли подумал немного и потом кивнул.
— Верно, — ответил он. — Там, на юге, на самом деле есть только один вид виски, не как здесь, и это шотландское виски! Бармен, два двойных, пожалуйста.
Мак стоически удержался от замечания, что в Шотландии вы или «набрались виски», или «хорошо хлебнули виски», но «двойного», извините, нет. Ему не хотелось предложение выпить подвергать опасности.
Общим результатом этой встречи было два тяжелейших похмелья и начало необычной дружбы. Тэлли начал регулярно наведываться в «Оссиан», чтобы повидаться с Маком, и познакомился там с несколькими другими местными, победив их первоначальную враждебность веселым разговором и добрым расположением. Поскольку прачечное оборудование в Талиске в настоящее время не работало, а Нелл надоело стирать, его одежда сделалась такой же грязной, как у фермеров и рыбаков, а так как бритье с холодной водой было для него мучительно, подбородок его, подобно всем прочим, покрылся щетиной.
Нелл отказалась от какого-либо участия в быстром превращении брата из крупного дельца Сити в местного шута горохового.
— Раз ты выглядишь, как мусорщик, ты запросто можешь очистить туалет, — вот что она сказала. И, к ее удивлению, Тэлли, наконец, его очистил.
Но пока Тэлли заводил в баре себе дружков, Нелл сделалась мучительно одинока. Дни проходили в суете, в замке начали работать строители, заполняя комнаты постоянным стуком и визгом пил; дневные проблемы, как обычно, требовали решения. Трудными для Нелл были вечера, когда большой дом погружался в темноту, а Тэлли охотно принимал предложение последнего уходящего рабочего подбросить его до бара. В Лондоне Нелл привыкла возвращаться в пустую квартиру, но там ее ждали Тэтчер и телефон, и постоянно доносился шум автомобильного движения и жизни людей большого города, а когда чувствовала, что ей этого хочется, — встречалась с друзьями или с другими людьми. Что значит быть одинокой на самом деле, она поняла на Талиске в окружении дикой природы. Одиночество встречало ее каждый вечер, наваливаясь, как кирпичная стена, — безысходное одиночество, тянущееся минута за минутой, час за часом меркнущего дня, пока, наконец, не приходил Тэлли, нетвердо ступая по дорожке к замку, возился с задвижкой и, раздеваясь в темноте, он тихо ругался. Нелл не хотела говорить брату, как ей одиноко, потому что чувствовала в этом свою вину. Тэлли нашел компанию в баре, но это были всего лишь мужские посиделки, особенно зимой. Местные женщины туда с мужчинами не ходили. Они встречались дома, в церкви или на еженедельных заседаниях местного собрания. Ни одного из этих мест Нелл не посещала, потому что прихожанкой не была и никого из местных женщин не знала. Кроме того, она считала, что хорошо провести вечер — это не только выпить чаю с пирожными.
Однако и в одиночестве она продолжала объедаться. Выглядело это так, будто Нелл думала, что, набив желудок, сможет заполнить пустоту в своей жизни. Ела она много; ужин из мучного и риса приправляла вкусными, сытными сливочными соусами, любовно приготовленными на плите от «Горячего Гриля» с двумя горелками, которые шипели в пустом замке, как бы разговаривая с ней. И после, опустошив тарелки, она уплетала один за другим бисквиты, пока не заглушала свою тоску чтением очередного романа.
Однако к ноябрю, когда они благополучно подключились к основному водоснабжению, а водопроводчики и электрики закончили замену старых труб и проводки и проложили новые, а слесари закончили свою работу в ванных и уборных и прибыли штукатуры и маляры, Нелл увидела благоприятную возможность освободиться от одиночества. Она позвонила Лео.