Тем более он был не готов к реакции инспектора, последовавшей в конце проверки, когда тот неожиданно остановился, да с такой военной точностью, что в какой-то момент у Тэлли мелькнула дикая мысль, что надменный молодой человек крикнет: «Хайль, Гитлер». Вместо этого он печально сказал:
— Боюсь, так дело не пойдет, мистер Маклин, — и, засунув под мышку планшет, инспектор уставился на хозяина суровым взглядом.
Они остановились в холле, только поэтому Тэлли решил, что это относится к слабому запаху дыма из камина.
— Дымит совсем немного, — возразил он. — Я уверен, что через день-другой мы решим эту проблему. Это только потому, что печь долгое время не топили.
Инспектор отрицательно покачал головой:
— Нет, я имею в виду не камин. Я говорю о том, как подняться и спуститься с верхних этажей.
— Не понимаю, — озадаченно произнес Тэлли. — На восточном конце есть металлическая пожарная лестница, а в западном крыле — каменная лестница. По предписаниям пожарников в таком большом отеле, как наш, должно быть две огнестойкие лестницы, разве не так?
— Именно так, мистер Маклин. Две лестницы, — согласился инспектор. — А это значит, что вот этой пользоваться нельзя. — И он выразительно кивнул головой в сторону резной витой лестницы, которая была главным украшением холла Талиски. Вся многолетняя копоть ее была соскоблена, и все сооружение утопало в радужном свете свежевымытого переплетчатого хрустального купола крыши. Великолепная резьба на дубовых перилах со столбиками была очищена и отполирована до ярко-золотого цвета; два благородных льва, поддерживающих геральдические щиты, охраняли ее стойки-балясины, а невысокие ступеньки покрывала светлая тканая дорожка, украшенная орнаментом из цветов пурпурно-голубого цвета, которые с июля до сентября густо покрывают луга на острове. Это была удивительной красоты архитектурная композиция, созданная для того, чтобы превратить любое восхождение или спуск по ней в эстетическое наслаждение.
Наступило долгое молчание, во время которого Тэлли в изумлении переводил взгляд с лестницы на пожарного инспектора и опять на лестницу. Видимо, он пересчитывал отдельные столбики-балясины — так долго он в них вглядывался, а потом на его лице появилось напряженно-вопросительное выражение, когда он снова обратил взор на визитера.
— Извините, — сказал Тэлли холодно. — Я не вижу лестницы. Если вы считаете лестницей эту прекрасную антикварную мебель, то я должен вас заверить, что, если, паче чаяния, кто-то случайно поставит на нее ногу, с ним случится то же самое, что случилось с невежественным обывателем, который менял электролампочку, взгромоздившись на бесценный чиппендейловский стул!
Снова наступила тягостная тишина, вдруг розовые щеки инспектора густо покраснели. Он нерешительно опустил глаза на документ в планшете.
— Что же, ладно, — запнувшись, сказал он. — Я понимаю, о чем вы говорите. Образец мебели… Очень хорошо, что вы так назвали. — Инспектор поставил неразборчивую закорючку в конце документа и вынул его из папки. — В таком случае, кажется, все в порядке. Ваше разрешение, мистер Маклин.
Тэлли взял бесценный бланк и внимательно изучил его, перед тем как передать его Энн, которая тихо стояла за регистрационным столом и наблюдала за происходящим.
— Вот наше разрешение от пожарников, Энн. Внесите его в банк данных на букву «П», пожалуйста, и покажите мистеру… Госкинсу, где у нас выход. У меня срочное дело на чердаке. До свиданья, мистер Госкинс, благодарю вас. — Тэлли пожал руку молодому человеку.
Энн, улыбнувшись, положила бумагу на стол и обернулась к инспектору, который был крайне удивлен, увидев, как хозяин гостиницы живо понесся по драгоценному «образцу антикварной мебели», перепрыгивая через две ступеньки сразу.
«Срочным делом на чердаке» Тэлли назвал послеобеденное рандеву с Либби, которая в ее теперешнем положении уборщицы и горничной перед открытием согласилась провести тщательную уборку в его квартире. Однако ее пластиковый пакет с принадлежностями для уборки стоял нетронутый в маленьком коридоре между спальней и гостиной. Тэлли, страстно желая убедиться, что Либби дождалась его, чуть об него не споткнулся. А беспокойство его было напрасным. Девушка-австралийка стояла в спальне, вертясь перед большим зеркалом на дверце гардероба, беспокойно одергивая лиф и юбку своего шелкового темно-синего платья. Рабочий комбинезон лежал на полу там, где она его сбросила.
— Чистишь перышки? — лениво поинтересовался Тэлли, прислонившись к двери и наблюдая с изумленной улыбкой за ее поведением.
— Это платье надо бы привести в порядок, — объявила Либби, ничуть не смущенная его внезапным появлением. — Я подумала, что, пока жду здесь, могу его померить. Предполагается, что мы в этих платьях будем подавать обед, но на мне оно плохо сидит. Посмотри на длину юбки — старомодная, и лиф — я сверху напоминаю мешок картошки.
— А на самом деле это не так, — и Тэлли, чтобы оценить получше, прошел в комнату, тщательно закрыв за собой дверь. — М-м, — протянул он, пожирая глазами Либби — от загорелых ног в сандалиях до рассыпавшихся светлых волос. — Оно определенно лучше выглядит, когда снято, а не надето.
Их глаза встретились в зеркале, и Либби широко раскрыла глаза, изобразив удивление.
— Вы считаете, что мы будем подавать обед голыми? — лукаво спросила она, как обычно, растягивая слова.
— Только для меня, — смело ответил Тэлли, улыбаясь ей в ответ тоже с вызовом.
— Однако сейчас не обеденное время, — сказала Либби, посмотрев на часы. — Сейчас время арво-чая.
— Арво-чая? Что это за чертовщина? — спросил он.
— То, что вы пьете в арво! Во второй половине дня! — повторила Либби, округляя гласные.
— Я должен попробовать этот арво-чай, — объявил Тэлли многозначительно, усаживаясь на кровать. — Он сладкий и мокрый, и его подают из походного котелка?
Либби придвинулась к нему, все еще поглаживая юбку шелкового платья.
— Нет, он горячий и с паром, а подают его с медом.
Ее грудь, обтянутая синим шелком, находилась на уровне его лица, и Либби знала, что Тэлли хочет до нее дотронуться, но повернулась к нему спиной, на которой по всей длине бежала молния. Со смешком в голосе она спросила:
— Ты не мог бы мне расстегнуть?
— С удовольствием, — проурчал Тэлли, быстро расстегивая молнию и усаживая ее себе на колени. — Что именно ты хотела бы, чтобы я расстегнул сначала?
Ответа на вопрос он не ждал, его руки уже расстегивали платье, губы прижались к губам Либби, а язык проник через раскрытые зубы в рот. Тэлли не привык так долго воздерживаться, и его нетерпеливое желание было все сильнее и очевиднее под ее сжавшимися ягодицами, и Либби это возбуждало, а не отпугивало. Секундой позже платье перелетело через голову, и он осознал с огромным удовлетворением, что под платьем у нее ничего не надето. Будоражащая мысль пришла, когда он ласкал губами ее упругую медовую грудь с твердыми темными сосками. Она мыла полы, не надевая трусов? Господи, в следующий раз ему нужно подсмотреть, когда она будет мыть лестницу! Каков, должно быть, вид между столбиками! Тем временем Либби изо всех сил старалась высвободить из тесноты брюк его собственный столбик, и очень скоро кровать королевского размера, на которой он так настаивал, использовалась для специфической цели, которую он и имел в виду, а Либби подхлестывала его такой разновидностью австралийских ругательств, каких он не слыхивал ни от кого в округе.
Новая кухня в «Талиске» сделалась царством Калюма Стрэчена. В ней он был законодателем, деспотом, а случалось, и милостивым диктатором. Во время его новогоднего визита Нелл с Тэлли убедили повара, что это благоприятная возможность не только вернуться в его любимую Шотландию, но и сохранить свое профессиональное мастерство и придумать совершенно новые блюда, которые могут со временем прославиться, как рецепты братьев Руа или даже самого великого Эскофьера! Поразмыслив в Лондоне над их предложением, Калюм прислал им детальные схемы приспособлений, а также перечень утвари, которая понадобится. И в начале марта Нелл и Тэлли были удостоены одной согласительной встречи, которая оказалась более похожей на императорскую аудиенцию. После нее они были уже полностью отстранены от кухни, когда Калюм начал проверять на деле новое оборудование и составлять свое меню. Одному-единственному человеку разрешалось входить в это закрытое кулинарное заведение, — это был парнишка по имени Крэг Армстронг, долговязый сынок владелицы местного хозяйственного магазина, дамы, которая по чистой случайности оказалась бывшей школьной подружкой матери Калюма. Крэгу было шестнадцать лет, и он упросил, чтобы ему разрешили уйти из школы и начать стряпать, и его ученичество у Калюма было как бы проверкой, на самом ли деле он готов сделать карьеру как мастер «высокой кухни».
Калюм старался изо всех сил превратить жизнь Крэга в мучение. По десять часов в день подросток только и делал, что чистил, резал и шинковал овощи и фрукты, мыл посуду, а когда случалось ему повозиться у плиты, его кулинарные попытки подвергались такой безжалостной критике, что любой парнишка в шестнадцать лет неделю проплакал был, выслушав подобное. Крэг, наоборот, только пожимал плечами и принимался готовить новое блюдо, а когда приползал домой совершенно без сил, говорил своей матери, что Калюм Стрэчен — самый удивительный человек на свете.
В конце марта новые, разнообразные, вкусные блюда начали появляться из чистейшей и новейшей кухни, а обслуживающий персонал просили оценить еду во время обеда. Нелл не была уверена в успехе этого мероприятия, потому что она представляла Калюма нетерпимым к критике, но, к ее удивлению, он внимательно слушал все, что ему говорили. А однажды, когда садовник Мик, выросший около Глазго, с отвращением отодвинул тарелку с жареной грудкой утки с кедровыми орешками и попросил «приличную порцию не такого жирного», Стрэчен воспринял это как должное.
— Он был прав, — позже заметил Калюм, вычеркивая красным рецепт забракованного блюда в записной книжке. — Это очень жирно. Утка жирная, масло есть в ядрышках кедровых орехов, и я ведь их не должен вместе соединять. Попробую вместо этого приготовить грудку индейки с жареными миндальными орехами. — Повар произносил буку «л» очень мягко, по-шотландски, и Нелл подумала, что от этого звука орехи кажутся вкуснее. Она частенько в перерыве между делами пила с Калюмом кофе, восхищаясь его кулинарной фантазией и умением ценить свое мастерство.