– Вот и встретились, – сказала она, и Пал Палыча обдало свежестью.
Вера протянула руку и коснулась его. Прикосновение было мимолётным, но Пал Палыч замер от счастливого испуга, словно она знала место, к которому нужно притронуться, чтобы он перестал дышать.
Добрый день, а может, вечер!
Здравствуй, друг Паша!
Письмо я твоё получил, за которое большое спасибо, и сразу же даю ответ. Паша, ты пишешь, что давно не получал от меня писем, а я совсем недавно отправил тебе очередное. А то, что перед дембелем письма писать неохота, – это верно. Обрыдло уже за полтора с лишним года. Девчонкам сейчас вообще никому не пишу: старые надоели, а с новыми не знаком. Гальке уже давно не пишу, и ей сказал, чтобы не писала мне. О том, что у неё есть парень, я знаю. Пусть гуляет, жалко, что ли? Таких Галек, как она, ох на гражданке как много…
Служба моя идёт по-прежнему. В том письме я тебе писал, что собираюсь в отпуск, а вчера узнавал – говорят, что до Нового года партий не будет, только на Новый год. Так что, может, на Новый год домой вырвусь. Впрочем, сейчас уже мне и смысла домой ехать нету – служить осталось полгода.
Погода стоит хорошая. Не знаю, может, будут какие изменения, но говорят, что девятого числа выезжаем на Варшавские учения в Польшу. Вот где будет здорово – в Польше побываем! Больше месяца идут учения…
Паша, ты просил, чтобы выслал переводок, – обожди, в этом письме не пришлю, а в следующем – обязательно. А то с этой получки ещё одну рубашку купил немецкую: что надо рубашка – по делу.
Помнишь Наташку, которая ко мне приезжала из Ленинграда? Так вот она вышла замуж. Ребята мне написали. Она письма слала-слала, потом я с ней серьёзно поссорился и сказал, чтобы она мне больше не писала… Вот с ней у нас любовь была три с половиной года. Есть что вспомнить. Перед самой армией она сама мне предлагала пожениться, но я решил погодить. Теперь вот вспомнишь иногда, как с ней дружил – такой девчонки мне больше не найти. Честно тебе говорю, как другу, – рву душу на портянки.
А ты не знаешь, где Галька сейчас находится? Все бабы позабыли. От Вальки Воробьёва тоже давно не было писем, – видно, укатала Сивку флотская служба. Паша, ну а мы давай не будем теряться.
Недавно ездили на учения с боевой стрельбой. С батареи стрелял один я – со своей машины семь снарядов. Отстрелялся на отлично.
Да, здесь вот ещё что случилось. Были в карауле, я – начальник караула, и у меня на посту застрелился часовой. Как сон дурной… Ночью сижу в караульном помещении, слышу – выстрел. Я бегом на пост. Прибежал, смотрю – часовой мой лежит. Короче, в письме обо всём не напишешь, да и расписывать особо нельзя. Пять пуль в область сердца засадил – у меня на руках и скончался. Вот где жутко-то было… Из-за этого мне сняли отпуск, а комбату звание задержали на полгода. Сейчас ведут следствие, меня всё таскали… Ну потом, как ни в чём не виноватого, оставили. Вот таковы, Паша, у меня дела. Тут насмотришься, как на улице немки с немцами жмутся и целуются, так и привидится, что твоя девчонка на гражданке так же… Много вредных мыслей в голову приходит.
Скоро и тебе предстоит в армию – два года отдай и не мычи! А если в морфлот, как Вальку, то три года – совсем тоска.
Не знаю, как там выйдет у меня, но пока собираюсь после армии поступить в Рижскую мореходную школу загранплаваний. Срок обучения – один год. Мне оттуда уже справку прислали, какие нужны документы.
А как там Валерик? Жениться собирается или спился в корень? Передавай ему привет.
Ну, у меня пока всё. Пиши ты – как жизнь молодая, какие новости назревают. Пиши обо всём.
До свидания. Жду твоего письма.
Саня
Салют из Германии!
Здравствуй, друг Паша! С горячим армейским приветом к тебе – Саня.
Письмо я твоё получил, за которое большое спасибо, и сразу же даю ответ. В отпуск теперь уже не поеду, на Новый год не отпустят – на праздники командир дивизии запретил отпуска, а после Нового года уже смысла нету ехать в такую даль, только мать расстраивать. Служить теперь осталось уже совсем ерунда. Новый год придётся и этот здесь отмечать…
Восемнадцатого декабря ходили к немцам на дружбу – короче, на вечер в школу. Учатся там 9-, 10-, 11-, 12-е классы. 11-е и 12-е классы – подготовительные курсы в институт. Вот где, Паша, погуляли-то! Я первый раз за свою службу так гулял этот вечер – мне на всю жизнь отпечатается в памяти! Было там сухое вино у них, лимонад, сок, ну и закуски, естественно. Да мы с собой по маленькой прихватили, за углом выпили – получилось в самый раз. А танцы такие у них… Натанцевались вдоволь, на следующий день даже ноги болели. Я с самого начала пригласил одну комрадку и до конца с ней танцевал. Жмётся – только так! Зовут Астра, девятнадцать лет. Учится в 12-м классе, по-русски говорит, но плохо. Ох побалдел с ней! Да, Паша, посмотрел бы ты, какое у немцев непотребство творится на танцах – не то что у нас. Танцуют и целуются – короче, завал полнейший. Гуляли мы там с семи вечера до часу ночи, пришли к себе в часть уже в два часа. Жаль, что офицеры с нами ходили…
А вчера по телевизору смотрели фильм по программе ФРГ – тоже сплошной секс.
Пишешь, что готовишься к сдаче экзаменов. Вот мы с Валериком чётко готовились – весь стол в бутылках. Если увидишь Валерика, передай ему привет, раз уж он сам письма написать не может.
Высылаю тебе одну переводку.
На этом вроде всё. Пиши ты побольше о себе, как провёл Новый год, все новости. Передавай привет всем друзьям и знакомым.
До свидания. Жду ответа.
Саня
Салют из Германии!
Здравствуй, друг Паша!
Письмо я твоё получил, за которое большое спасибо, и сразу же даю ответ. Служба моя идёт потихоньку к концу, осталось каких-то сто дней – совсем ерунда. Погода у нас стоит неплохая. Этот год, правда, зима холоднее, чем прошлая была. Тогда вообще почти снега не было, а в этом году выпал снег.
Недавно ездили к немецким солдатам на встречу дружбы. Наша батарея была как раз в наряде, а я в наряды теперь не хожу. Я своё отходил уже. С нашей батареи один я был. Утром как уехали в восемь часов, так и приехали в двенадцать ночи. Я свои значки все до единого променял на немецкие, – знаешь, немецкие значки ценятся здесь, особенно на дембель. Вот я себе и достал. Обедали и ужинали там с вином – вот где служба! Не то что в Советской Армии. Я на ужине так набрался – на следующий день голова трещала! Словом, есть о чём вспомнить.
Вчера тоже выходной был. Получили получку как раз и сто дней до дембеля отметили. Правда, я чуть не попался с бутылками замполиту – чудом пронесло. Вот такие, Паша, у меня дела. Недавно было письмо от Юльки Гнутовой – она уже замужем, приглашает в гости, пишет, что Зоя Иванова сына родила. От Гальки сегодня письмо было… Молодцы, девчонки, не забывают! Это у Валерика, твоего братишки, быстро память отшибло на своих друзей.
Паша, а ты вовсю готовишься, наверное, уже к сдаче экзаменов? Как же ты с девчонками-то начал баловать? Эти собьют с пути – с ними тихо не будет.
Какие новости в Себеже?
До свидания. Жду ответа.
Саня
Немецкими значками и купленными в Германии рубашками похвастать Сане толком не пришлось. Демобилизовавшись, он, не заезжая домой, отправился в Ригу – сдавать документы в Мореходную школу. Сдал, погостил несколько дней у сослуживца и на автобусе двинул в Псков. В пути шофёр заснул за рулём, и автобус на всех парах вылетел в кювет. Погибли двое – водитель и Саня, у остальных пассажиров – сотрясения, переломы, ушибы.
Присланная Саней из учебки фотография – на ней он в фуражке и гимнастёрке с белым подворотничком – оказалась его последним снимком. Теперь она, отпечатанная на эмали, подвыцветшая за неполные полвека, висела, прикрученная проволокой, на бетонном кресте.
«Неизвестно, где найдёт нас смерть», – стряхнув сон, рассудил Пал Палыч. И, миг подумав, сам себе возразил: «Отчего же? Известно: домоседа застанет дома, странника нагонит в пути».
Вяхирь гулко ворковал в широкой кроне липы – раскатисто гукал, эхал и ухал на низах, потом выжидал и снова ухал. Пару раз вылетал, громко хлопая крыльями, делал круг над липой и ловко уходил обратно в крону. Этот бесцеремонный базар сейчас, в покое кладбища, казался Пал Палычу низостью – преступлением против его чувствительных ушей, так долго и так счастливо пользовавшихся правом на тишину.
– Что расшумелся? – Пал Палыч поднялся с пня и отряхнул на заду штаны. – Слышу тебя, слышу… Ишь, взворковал. Ну, здравствуй, Саня. Жизнь бьёт ключом – да? Всё путём, Саня, порхай, стриги небяса. Верной тябе голубки.
Свистнув собаку, Пал Палыч вдоль стены храма вышел на дорогу.
Сразу за оградой, на белёсой колее, извивался маленький чёрный уж, уже облепленный муравьями, хотя вдали ещё пылила машина с багажником на крыше, которая его переехала.
4. Собака кусает дождь
Палимый солнцем, скромно украшенный бледными августовскими цветами луг незаметно перешёл в кочковатую чавкающую болоти́ну (здесь говорили «болотá»), поросшую дюжей – по грудь, а то и в рост человека – осокой и каким-то мелколистым, пучками торчащим быльём с тонкими сочными стеблями. Над осокой, кое-где уже опушённой первыми перелётными паутинками, изредка поднимались густые шапки лозы. Берег протоки, змеящейся, выделывавшей колена, тут и там тёмной зеленью помечали заросли камыша (здесь говорили «тростá»), подсказывая направление очередного извива. Позади осталась получасовая дорога по одичавшему, уже практически непроезжему просёлку через сырое низинное чернолесье, заброшенную деревню Струга и девственные некошеные луга. Теперь наконец дошли – Селецкая протока была целью, ради которой пустились в путь.