. – Сорвала банк?
– Не помню. – Полина обезоруживающе улыбнулась. – Не в этом дело.
– А в чём? – удивился Гуселапов.
– А в том. Скажите на милость, что мне делать с таким вот подсознательным?
После обеда группа отправилась на остров обезьян, а Иванюта решил вздремнуть, чтоб не сморило ночью на охоте. Проспав часа полтора, проснулся вялым, с опустошённой головой и неприятным привкусом во рту (упрел во влажной духоте), но, постояв под холодным душем, – ничего, отпрыгнул.
Вскоре вернулись товарищи, полные новых впечатлений от тростниковых зарослей, высоченного тенистого леса, показавшихся им смешными капуцинов и каякинга – аттракциона с плаванием по реке на маленьких пластиковых каяках, неустойчивых, вертлявых, будто игрушечных, готовых в любой момент перевернуться. Собственно, Гуселапов и перевернулся.
До сумерек Иванюта проверил пахучие ловушки, распугав мух и сняв с комковатой фруктовой кашицы пару бронзовок и несколько небольших усачей. Потом обнаружил череду невысоких фонариков в траве вдоль дорожки, идущей между двумя рядами бунгало, на которые не обратил внимания прежде, и отметил, что надо, когда стемнеет, проверить, кого приманит их свет. Нашёл место и для экрана – решил растянуть его прямо на стене своего жилища, обращённой в сторону леса.
Под угасающим небом Пётр Алексеевич, Полина и Гуселапов отправились на лодке смотреть кайманов, а Иванюта, чтобы не вызывать у персонала подозрений, предъявил Борису полученное от Паоло разрешение Министерства окружающей среды на отлов тропических козявок и пошёл налаживать экран.
Возбуждающее предвкушение не позволяло сосредоточиться, сбивало к суете, – постояв немного у экрана, Иванюта вдруг пугался, что упускает нечто редкостное и ценное, в этот самый момент ждущее его в круге света под торчащим из травы фонариком. Он срывался с места, исследовал шеренгу огоньков, обозначающих тропинку, утонувшую в смоле перуанской ночи, брал добычу (щелкунов-семиотусов и светляков, которых не мог определить с ходу) и тут ясно представлял, что на его экран явился гость – немыслимое чудо из чудес, – и если сей миг не снять его и не поместить в морилку, он, загудев, слетит и растворится в темноте. Иванюта бросался к экрану, но находил там мелкий сброд, который тоже был, конечно же, загадочен и интересен, но… А лесные тропы? Возможно, ему следует быть сейчас именно там, в парнóй зелёной чаще, чтобы сокровища ночной гилеи не проскользнули мимо носа…
Взошла луна. Решив, что хорошего лёта теперь уже не будет, Иванюта отправился в сельву. Лес издавал звуки: шорохи, всхлипы, трески, резкие вскрики в чёрных кронах – некоторые были едва слышны, другие пугающе громогласны. Ночные джунгли в луче фонаря представали как заколдованное королевство – живое, но остолбеневшее под действием зловещих чар. Лесные твари, при свете дня таящиеся или спешащие дать дёру, теперь зачарованно застывали, ослеплённые ярким лучом, позволяли себя разглядывать и даже, если действовать точно и осторожно, давались в руки. Большой зелёно-жёлтый паук с шипом на спине, сидящий на растянутой паутине, листовидный богомол – виртуоз камуфляжа, вылезшая на охоту ужасающая фрина, нежно-зелёный таракан с нервными усами, древесные осы, смотрящие сияющими мозаичными глазами из гнезда, спящая на стволе бабочка, сложившая узорчатые крылья, снующие по тропе в лесной подстилке муравьи… Но главное – жуки. Из лесного сбора больше всего обрадовали Иванюту пара бесстыдно копулирующих энтимусов, скакуны двух или трёх видов, обычно стремительные и неуловимые, а тут рассевшиеся по листьям и впавшие в оцепенение, и цилиндрический, разлинованный белым по чёрному усач.
На выходе из леса открылось небо – чёрное, как маис, из которого индейцы готовили чичу, усыпанное какими-то другими, не видными с милого севера звёздами.
– Дурак. – Лёжа на кровати, Гуселапов похлопывал себя по животу. – Одному ночью в сельву нельзя. А если ягуар? Он черепа щёлкает, как семечки, – такая сила у зубастой морды.
Распираемый впечатлениями, будто патрон пороховыми газами, Иванюта не мог заснуть. Мысль его металась по невероятной траектории: от долгоносиков к Игнасио Лойоле, затем к выхваченной лучом фонаря в зарослях стайке коренастых капибар, от них к заснеженным вершинам, потом снова к заворожённому, манящему и пугающему царству ночных джунглей… Внутри, не там, где костяк и потроха, а в невещественном убежище сознания, было радостно, тесно и жарко – напряжение росло, пощёлкивали искры. Так зреет грозовая туча. Но выхода звенящему накалу не было. Вдруг мысль, вновь метнувшись в сторону, прошлась, точно по клавишам, по недавним рифмам и неожиданно ударилась в упругую преграду. Что это? Вновь ударилась, и оболочка загудела. Как сказочный Гвидон, Иванюта в азарте взбрыкнул ногой – преграда дрогнула, ещё раз – и выбил у заточавшей его бочки дно. Выбил и вышел вон. И сразу же сверкнуло.
Откинув балдахин, Иванюта вскочил с кровати, зажёг фонарь (генератор базы отдыхал), схватил блокнот и быстро дописал:
Забудем рифм звенящий перебор
И – к прозе, как подсолнух – к свету…
Так, рогом щекоча забор,
Коза жуёт вчерашнюю газету.
«Посмотрим утром, солона ли соль и жгуч ли перец», – решил Иванюта, удовлетворённо пробираясь под свисающую колоколом над кроватью марлю.
Каждое утро Иванюта, встречаемый пернатым гамом, проверял почвенные ловушки, дававшие обильный, хотя и несколько однообразный улов, потом шёл на завтрак с приятелями, гулял, всё дальше и дальше забираясь в лес, где молодые лианы, растопырив зелёные пальцы, ползли по гигантским стволам, как нежные ящерицы (теперь он уже осмеливался отворачивать с освоенных тропинок в стороны), а вечером под звон древесных лягушек в кустах вывешивал экран и разрывался между ним и ночной сказкой перуанской сельвы. Гуселапов и Пётр Алексеевич пару раз ночью составили ему компанию – втроём в лесу было ещё занимательнее, поскольку, делясь восторгом, его приумножаешь.
Пока Иванюта промышлял своей тихой охотой, приятели и Полина тоже не скучали – Борис каждый день придумывал для группы всевозможные экскурсии и развлечения. Прогулка по реке с видом на жующих траву капибар и высокий обрыв, куда слетаются поклевать жирную глину тучи зелёных попугаев; поездка на озеро, где в прибрежных зарослях сидят цапли и гоацины, а гладь воды рассекает семейка гигантских выдр; проба на зуб древесных термитов («По вкусу – чистая морковка», – уверял Гуселапов); вечерняя рыбалка на Мадре-де-Дьос – Полина выудила какую-то приличную рыбину, по возвращении приготовленную ей поваром на ужин, Пётр Алексеевич вытащил краба и видел электрического угря, а Гуселапова укусил за палец кровожадный лиловый сомик. Однажды над лесом прошёл спасительный ливень с грозой, сбив температуру градусов на восемь, что все восприняли как долгожданную милость небес – подходило время сезона дождей.
В последний день их пребывания в лесном лагере Иванюта, вместо дневной вылазки в сельву, отправился с остальной группой в индейскую деревню, по уверениям Бориса заповедную, населённую «nature Indians» – первозданными индейцами. Оказалось, как и следовало ожидать, – цирк, разводка.
Однако прежде, чем они покинули лесной лагерь и отправились в Пуэрто-Мальдонадо, случилось кое-что ещё. Вернувшись от ряженых индейцев, обитатели бунгало обнаружили, что в их домах побывали гости. Москитная сетка на высоких фронтонах, обращённых к сельве, была порвана, а внутри царил кавардак: сумки выпотрошены, вещи разбросаны. Ничего ценного, впрочем, не пропало. Иванюта тут же кинулся проверять свои контейнеры с заморёнными букашками, но, к счастью, всё оказалось в целости и сохранности. Остальное его не очень интересовало. «Проделки обезьян», – предсказуемо заверил смущённый Борис. На его молодой памяти такого ещё не случалось.
Путь из Пуэрто-Мальдонадо в Лиму занял три дня. Переночевав в Куско, отправились не в Арекипу, а прямиком через распластанную на четырёх тысячах метров пустынную, изрезанную ущельями сьерру – на Абанкай, Чалхуанку и Пукуйо. Да, опасно. Да, в этих местах экспроприаторы «Сияющего пути» иной раз останавливали и потрошили экскурсионные и междугородные автобусы. Но где не пропадала наша… Единственное, что знал Иванюта о «Сияющем пути», – они коммунисты. На всякий случай он выудил из глубин памяти названия нескольких ленинских работ.
Горная дорога измотала необычайно. Однако обошлось без приключений. В Наске наконец, разбрызгивая в стороны тук-туки, вывернули на Панамерикану и рванули в Лиму.
Номера загодя, ещё перед выездом, забронировали в той же гостинице на авениде Ареналес. Здесь наконец-то выспались – ранний подъём, гарантирующий свободный путь по пустым улицам на трассу, больше не нависал секирой над утренними снами. Вечером, перед тем как рухнуть в беспамятство, Полина с телефона Петра Алексеевича позвонила Паоло и договорилась на завтра о встрече – надо было сдавать арендованный «фортунер», в Лиме машина была не нужна.
Пока ждали Паоло, гостиничный портье/охранник помыл японца (ни одной царапины, значит тысячедолларовый залог вернётся им сполна), после чего Пётр Алексеевич заехал на располагавшуюся по соседству АЗС и сказал заправщику: «Танке льена»[11].
Подкативший на своём новеньком «экоспорте» Паоло радостно сообщил, что Аплетаев уже в Лиме с оформленными для них разрешениями на вывоз улова. Гуселапов тут же набрал номер Никиты. Договорились, что днём Аплетаев зайдёт за ними в гостиницу и покажет отличный недорогой ресторанчик с морской кухней.
В контору по аренде отправились всем скопом, следуя за автомобилем Паоло – без него в окраинных трущобах Лимы они бы проплутали до ночи. При сдаче «фортунера» выяснилось, что в договоре всё же был подвох. Стоимость аренды, указанная в нём, предполагала лимит в четыре тысячи километров, а по спидометру вышло четыре тысячи семьсот. Последовал перерасчёт, после которого из суммы залога удержали шестьсот долларов. Паоло развёл руками.