Пал Палыч колупнул ногтем ржавый нарост на перилах, похожий на присохший прелый лист, и повернул к Петру Алексеевичу выдающийся, как у достославного – поклон Ростану – забияки Сирано, нос.
– А хоть бы и на нас повесили больницы эти – толку что? Денег область ня дает – как тут крутиться? – Пал Палыч заломил брови домиком. – Что, Пётр Ляксеич, говорить – у нас власть по понятиям. Их проблема в чём? Президент крышует губернатора, губернатор по каждому району крышует корешка богатого, конкретно в нашем – Кескиева, у того своё охотхозяйство и база в Соболицах, Кескиев приглядывает за главой района нашим. Наверх докладывает: глава района никуда ня лезет, у нас всё хорошо, выпить надо – приезжай, выпьем. Понимаете? – Пал Палыч в вопросительном жесте протянул перед собой крепкую крестьянскую ладонь. – Губернатору надо, чтобы глава района правильные показатели на выборах давал – за это подбрасывает копейки. А няправильные будут показатели – без денег оставит. И с этих рельсов – никуда. Поэтому все в районной администрации клоуны. И депутаты районные – клоуны. Кто лизоблюд, тот – к Кескиеву или к главе района. А тем людя́м, у кого душа болит за город, за район – тем некуда. Тот на хер тут ня нужен.
Внезапно из-за поворота реки вылетели две кряквы и, пройдя в дюжине метров над мостом, спланировали в лозовые заросли чуть ниже по течению – в кустах, должно быть, скрывалась не видная с моста старица (здесь говорили «мочило», именуя так любой небольшой водоём – пруд, озерцо, залитую водой канаву).
– Ня наш ли спугнул? – предположил Пал Палыч. – Надо ружьё взять – прямо под выстрел шли.
– Деревня рядом, – усомнился Пётр Алексеевич. – Нехорошо.
– А ничего, – заверил Пал Палыч. – Свой мужик ня осудит.
Пошли к машине, достали с заднего сиденья и расчехлили ружья. Пётр Алексеевич вложил в стволы два патрона с пятёркой, однако подпоясываться патронташем не стал, просто бросил ещё пару патронов в карман куртки.
Солнце, уже давно перекатившись на западный небосклон, по-прежнему ласково пригревало землю. Позванивали птицы. Воздух был тих и недвижим, лишь лёгкие колебания осеннего эфира, как сонное дыхание, шевелили травы и склонённые к воде ивовые ветви. Вода, журча, точила камень.
Ружья не пригодились – утки взлетали пару раз, но ниже по течению и далеко, выстрелом не взять. Через какое-то время из-за поворота показалась зелёная резинка с сидящим вперёд лицом и гребущим от кормы (табанил) Цукатовым – над тугим бортом торчали крапчатая морда и чёрные уши-лопухи Броса.
Пал Палыч отправился с моста вниз, к спуску, – показывать, где лучше профессору причалить. Пётр Алексеевич остался на месте и, склонившись над перилами, ожидал, когда подойдёт лодка, чтобы сверху разглядеть лежащую у ног Цукатова добычу.
Добыча оказалась необычной: три утки странного вида, каких ни Пал Палыч, ни Пётр Алексеевич прежде здесь никогда не видели. Крупные, массивней кряквы, с продолговатым телом и стройной шеей, одна – вся чёрная, отливающая изумрудной зеленью на солнце, а две другие – с чёрной головой и шеей, так же посверкивающими зеленью, но с бело-палевым пером на груди, спине и крыльях, местами – то тут, то там – покрытых коричневатыми пятнами разной степени густоты. Цукатов выложил трофей на землю.
– Вот звери какие, – сказал горделиво, однако с заметной трещинкой в голосе. – Всех в одном месте взял – из-за тальника вывернул, а они, чёрт дери, в заводи сидят, как святое семейство в вертепе.
– И не взлетели? – удивился Пётр Алексеевич.
– Не успели, – веско заверил профессор.
– Ня бывало у нас ещё таких, – задумчиво разглядывал уток Пал Палыч. – Ня залетали.
– Видать, дед Геня с облака о такой утке нашептал, о какой и вы, Пал Палыч, не ведали. – Пётр Алексеевич достал смартфон, сфотографировал необычайную птицу и посмотрел на Цукатова. – Деревни были по пути?
– Есть одна – Никулино, – ответил за профессора Пал Палыч.
– Не знаю – я с воды жилья не видел, – заявил Цукатов. – Думаешь, домашние?
Вопрос прозвучал простодушно, но чувствовалось, что мысль эта, когда унялся ослепляющий охотничий пыл, уже тревожила профессора – не могла не тревожить, – но он работал над собой и силами самовнушения не позволял ей укрепиться. К тому же и домашних уток похожей породы за всю свою жизнь Пал Палыч тут не встречал, о чём и сообщил. Стараясь не подавать вида, Цукатов сообщению обрадовался.
Когда вернулись, уже вечерело. Профессор великодушно предложил поделить трофей, – в конце концов, Пал Палыч и Пётр Алексеевич тоже участвовали в охоте, перегнав машину на несколько километров вниз по реке. Пал Палыч отказался – у него в морозилке ещё с весны лежали три или четыре кряквы (дети не брали, да и Нина дикую птицу не жаловала), – а Пётр Алексеевич взял одну чёрно-палевую утку, чтобы не возвращаться к Полине совсем без добычи.
Пока ощипывали и потрошили улов, Нина накрыла стол – то ли поздний обед, то ли ранний ужин, всё в этот день слегка сместилось. Пётр Алексеевич управился раньше профессора – вымыл руки, испачканные кровью с налипшим пухом, достал смартфон и зашёл в поисковик. Когда Пал Палыч, похлопотав по хозяйству на скотном дворе – задал корм собакам, кроликам и поросятам, – вернулся в дом, Пётр Алексеевич показал ему на экране стайку стоящих столбиком, словно длинношеие пингвины, уток – точь-в-точь таких, каких добыл Цукатов. «Индийский бегунок, – гласило пояснение, – яйценосная порода, востребованная в сельском хозяйстве, благодаря низкокалорийному мясу и полезным яйцам».
– Утку потрошил, а у неё желтки на подходе – три штуки, – сообщил Пётр Алексеевич. – Дикая по осени не несётся.
– А я сразу понял, что домашняя, – признался Пал Палыч. – Из двух стволов трёх уток на одном месте ня взять. Это ж пярезарядить надо – дикая б враз взлятела. – Пал Палыч засмеялся и по лошадиному мотнул головой. – Известное дело – азарт! Увидел птицу – соображать нядосуг, стрелять надо. Вы только, Пётр Ляксеич, за столом ня говорите, ня огорчайте его. Пусть сам сообразит.
– Да он уже сообразил, – заверил Пётр Алексеевич. – Только признать никак не хочет. Это ж конфуз.
Пришёл со двора Цукатов, вымыл руки.
– Ну что, – сказал удовлетворённо, – день был трудовой, мы не филонили – рюмку заслужили.
Сели за стол. Нина, как обычно, не разбавляя мужскую компанию, отправилась заниматься домашними делами. Пётр Алексеевич достал из холодильника озябшую бутылку водки и наполнил рюмки. Выпили за удачу. Потом принялись за жареную рыбу, ещё утром сидевшую в сетке, а теперь в хрустящей золотисто-бронзовой корочке горкой лежащую посередине стола на блюде.
– А что, Пал Палыч, у вас нынче с косулями? – полюбопытствовал профессор.
– Косуля поднялась. – Хозяин снял у карася с рёбер мясо вилкой. – В том году уже заметно стало. Губернатор на шесть лет закрыл охоту на косулю – вот маточное поголовье и возобновилось. А этой осенью хотят уже опять открыть. Как можно? Только-только маточное восстановили. Тяперь должен пойти прирост – по три, по пять коз каждый год в стаде. А они сейчас хотят открыть. Понимаете? Няльзя сейчас – лосей нету, кабана нету, значит косуль маточное поголовье тут же – ёбс – и всё. Бить-то нечего больше. – Пал Палыч скорбно прожевал рыбу. – Но я косулю на мясо ня беру.
– А что так? – Цукатов разбирал в тарелке щуку.
– А так. Кабан – и в суп, и в тушёнку, и во всех видах. А косуля, она – трава травой. Только на котлеты. Суп с неё как с лося – вкуса никакого. – Пал Палыч встрепенулся и обернулся к плите, на которой стояла кастрюля с горячими щами. – Про суп-то забыли.
Он выбрался из-за стола, достал из шкафчика суповые тарелки и взялся за половник. Пётр Алексеевич тем временем наполнил рюмки.
– А брать косулю как? – Пал Палыч размешивал в тарелке щей сметану. – Брать только с гончей. А гончую самец за собой от стада уводит. И всё – конец охоте. Так что, из-за куска мяса я буду ходить, смотреть, чтобы собака подняла-погнала?.. И потом – собака же голос даёт, внимание привлекает. Дураков-то нет – охотовед слышит.
Гончей собаки у Пал Палыча не было, обходился двумя лайками, но на охоту, кажется, уже давно с ними не выходил.
– Гончих, стало быть, здесь держат? – настойчиво интересовался состоянием местной охоты профессор.
– Мало, но держат. – Пал Палыч всосал ложку щей, издав характерное «вупть». – Вот те, кто в бригадах, все держат. Потому что гончая – она подымает лучше и гонит, а лайка уже помогает.
– А волки есть? – Цукатов призывно поднял рюмку.
– О-о! Этого нынче горазд много. Десяток только в нашем районе забили. А в некоторых местах – и больше. Волков тут нямеряно. Смыкнулись даже в этом году впервые на памяти чатыре района – вместе били. Сто охотников собрали и сразу десять штук волков положили. Опочецкие, бежаницкие, пушкиногорские, новоржевские были объединивши. Под Кудеверью и забили. – Пал Палыч ополовинил рюмку и вернул её на стол. – Но я ня лезу в это дело: я их ня разводил, и мне их ня буцкать.
– А открылась уже на волка охота? – Профессор осушил рюмку до дна.
– У нас на волкá – по снегу. – Пал Палыч поднял взгляд к потолку, где по натянутой леске полз тропический вьюн. – Охота у нас как? Закрывается на копытного зверя пятнадцатого февраля, и с пятнадцатого начинают бить волков. До первого марта, до десятого – пока снег. А без снега как возьмёшь? Только на ревý. Но у нас умельцев в области нету. Один был в Острове, который на реву брал – он подзовёт голосом и тогда может взять. Про других ня слыхал. – Пал Палыч убрал со стола опустевшие суповые тарелки. – А так по-разному бярут. Пушкиногорские – я с их охотоведом дружил, он дельный, ня в пример нашему – едут на лосей, допустим, и нашли пяреход волка. Они сразу бросают лося, их уже лось этот ня интересует, и сразу обрезают всё – становятся на номера и бьют волка. Ня попался им волк, они дальше своей охотой занимаются, но у них попярёд остального – волк. – Во дворе залаяли собаки, Пал Палыч отдёрнул занавеску и выглянул в окно, но в сумерках уже мало что можно было разглядеть. – Он, охотовед пушкиногорский, по глубокому снегу волка как брал? Волк, говорит, по глубокому снегу никогда ня будет как попало ходить – он ищет, где крепкое место. Я, говорит, на снегоходе между двух дерявин проеду и тут капкан поставлю. А волк, когда снег рыхлый да глубокий, как на снегохода след попал, встал на крепкое, так по нему и пойдёт. А тут между дерявин – капкан.