— Я знаю, — в ее голосе звучала какая-то эмоция, которую Амос не смог распознать.
— Ты знаешь? Что ты, на хрен, знаешь?
— Каково это, все потерять. Как это тяжело, потому что ты все время думаешь, что оно на самом деле не потеряно, что есть какой-то способ все вернуть. Или что если будешь вести себя так, будто ничего не произошло, то не заметишь утраты.
Лицо Эрика застыло. Его сухая рука сжималась и разжималась так быстро, будто он пытался щелкнуть пальцами.
— Не знаю, о чем ты...
— В тюрьме была женщина. Она убила своих детей, пятерых. Она знала это, но говорила о них как о живых. Будто завтра она проснется, и они окажутся рядом. Я считала ее чокнутой и, наверное, как-то выдала это, потому что однажды она подошла ко мне в столовой и сказала: «Я знаю, что они мертвы. Но я знаю, что тоже мертва. Ты тут единственная сучка, возомнившая себя живой». И я сразу поняла, что она права.
К глубокому удивлению Амоса, Эрик упал в объятия Персика, обхватив ее здоровой рукой, и зарыдал у нее на плече. Она гладила его по голове и шептала что-то похожее на «я знаю, знаю». Или что-то другое. Произошло нечто трогательное и милое, хоть он и ни хрена не понял, что именно. Амос переминался с ноги на ногу и ждал. Всхлипывания Эриха усилились, а потом стали затихать. Минут через пятнадцать он выбрался из объятий Персика, дохромал до стола и высморкался.
— Я вырос здесь, — голос его дрожал. — Все, что я делал — все, что съел, все девчонки, с которыми я трахался, все это было в шестьсот девяносто пятом. — Секунду казалось, что он снова заплачет. — Я видел, как всё приходит и уходит. Видел, как дерьмовые времена становятся нормальными и обратно, и говорил себе, что такова жизнь. Что это просто замес. Но сейчас это ведь что-то другое?
— Да, — согласилась Персик, — другое. Нечто новое.
Эрик повернулся обратно к экрану и потрогал его пальцами здоровой руки.
— Там мой город. Гнилое, подлое место, оно сломает любого, кто притворяется не таким. Но... его больше нет, да?
— Вероятно, — сказала Персик. — Но начинать заново не всегда плохо. Даже в моем случае были свои плюсы. А ты имеешь больше, чем имела я.
Эрик опустил голову. Его вздох прозвучал так, будто выпустили что-то большее, чем он сам. Персик взяла обеими руками его здоровую, и они надолго замолчали.
Амос кашлянул.
— Ну, я так понял, ты в деле?
Глава тридцать девятая
Нескольких дней в запасе у неё не было. Скорее, часы. А судя по тому, что ей было известно — минуты. И в плане ещё имелись пробелы.
Она сидела в столовой, склонившись над миской с хлебным пудингом. Мимо проходили люди из кают экипажа, одни до сих пор в марсианской форме, другие в обычной одежде, некоторые в новой форме Вольного флота, но остальные столы оставались пустыми — никого кроме неё и Кина. Прежде она уже почти стала членом экипажа. Теперь она пленница, и потому ей изменили расписание. Она ела не вместе со всеми остальными и тренировалась тоже отдельно, а спала в темноте за запертой снаружи дверью.
Наоми была этому только рада. Сейчас ей нужна тишина, чтобы собраться с мыслями, и, как ни странно, она вполне комфортно себя чувствовала. Что-то случилось за эти последние дни. Неизвестно, когда или как, но темные мысли то ли исчезли, то ли так разрослись, что им больше не было конца. Она не считала себя сумасшедшей. Просто время от времени её заносило, в этот раз — особенно круто. Она понимала, что, возможно, погибнет, и Джим тоже, что, вероятно, Марко будет идти от победы к победе, а Филип, скорее всего, никогда её не простит и даже не поймёт. Всё это имело значение, и немалое. Но не подавляло её. Больше нет.
Полная длина тросов, соединяющих корабли — метров пятьдесят. Меньше футбольного поля. Соединение проходило через грузовые шлюзы, где легче добраться до конструктивных элементов и удалить грузы, не задействуя пассажирский шлюз. Там в контейнерах хранятся скафандры. С помощью сварочной ленты или монтировки она сможет добраться до них за пару минут. Влезть в скафандр, выйти из шлюзовой камеры «Пеллы», добраться до шлюза «Четземоки» — и всё за промежуток времени между разрывом связи и включением маневровых двигателей «Четземоки». Никакие расчёты тут невозможны. Времени очень, очень мало, но всё же ей казалось, это выполнимо. А раз выполнимо — значит, надо сделать.
Правда, тут имелись ещё нерешённые проблемы. Во-первых, у неё нет ни сварочного аппарата, ни монтировки, а теперь, когда её сочли не заслуживающей доверия и повсюду сопровождали, нет и возможности украсть что-либо при инвентаризации. Во-вторых, как только Марко увидит, что она взяла скафандр и вышла в шлюз, он пальнёт в «Четземоку» ракетой, и этому никак не помешать. Или хуже того — он найдёт способ отключить датчик приближения и вернется за ней. Но если она сумеет захватить скафандр тайком, так чтобы система инвентаризации по-прежнему показывала полный комплект, могут решить, что она совершила самоубийство. А если она мертва — значит не представляет никакой угрозы. Наоми отлично знала систему инвентаризации, могла взломать её и отредактировать. Но времени всего несколько часов. Может, и меньше.
По пустой комнате с экрана, где до сих пор шёл выпуск новостей, разносился знакомый резкий голос.
— Генеральный секретарь Гао был не только лидером моего правительства. Он также был и моим близким другом, и мне будет его очень не хватать.
Выражение лица Авасаралы оставалось спокойным и сдержанным. Несмотря на экран монитора и пару сотен тысяч километров, она излучала уверенность и спокойствие. Наоми понимала — возможно, это только игра, но если и так — неплохая игра. Репортёр, молодой человек с коротко стрижеными тёмными волосами, наклонился к ней, стараясь задавать вопросы с максимально возможным почтением.
— В этой войне есть и другие потери...
— Нет, — сказала Ававсарала. — Никакой войны. Никаких потерь. Это не военные потери. Это убийства. И это не война. Марко Инарос может объявлять себя адмиралом величайшего военного флота — если желает. Я могу объявить себя эээ... Буддой. Однако правдой это не станет. Он преступник с множеством краденых кораблей, а невинной крови на его руках больше, чем у кого-либо за всю историю человечества. Он — просто зверски жестокий мальчишка.
Наоми взяла ещё кусок хлебного пудинга. Что бы ни говорили про ненастоящий изюм, вкус неплохой. Мысли на мгновение унеслись к сварочной ленте и подтасовке инвентаризации.
— Значит, вы не рассматриваете это как военные действия?
— Война — с кем? Война — это конфликт между правительствами, верно? Какое правительство он представляет? Когда его выбрали? Кто его назначил? Сейчас, после всего случившегося, он пытается говорить, что представляет астеров. И что дальше? Любой ничтожный бандит на его месте пожелает называть это войной — ему кажется, что так он производит серьёзное впечатление.
Репортёр выглядел так, будто неожиданно проглотил что-то кислое.
— Прошу прощения. Вы сказали, что эта атака несерьёзна?
— Эта атака — величайшая трагедия в истории человечества, — голос Авасаралы стал глубже, в нём зазвучало волнение. Её лицо заполнило экран. — Но ее совершили недалёкие и самовлюблённые преступники. Они желают войны? Много чести. Они будут арестованы, против них выдвинут обвинение, и состоится справедливый суд, с любым адвокатом, какого они пожелают. Они хотят поднять Пояс, чтобы спрятаться за спины живущих там достойных людей? Астеры — не бандиты и не убийцы. Астеры любят своих детей, как и все мы. Среди них есть добрые и злые, умные и глупцы, но все они — люди. Никакому «Вольному флоту» никогда не убить столько людей, чтобы Земля отбросила общечеловеческие ценности. Позвольте Поясу обратиться к собственной совести, и вы увидите, что сострадание, доброта и порядочность не зависят от наличия или отсутствия гравитации. Земля истекает кровью, но мы не позволим себя унижать. Пока я на своём чёртовом посту — этого не случится.
Пожилая женщина опустилась в кресло, в глазах горели вызов и ярость. Репортёр взглянул в камеру, потом опустил взгляд на свой блокнот.
— Усилия по оказанию помощи Земле, конечно, имеют огромные масштабы.
— Это так, — сказала она. — Во всех крупных городах планеты у нас есть реакторы, работающие с максимальным напряжением, чтобы обеспечить энергией...
Экран погас. Кин с сердитым стуком бросил на стол свой ручной терминал. Наоми взглянула на него снизу вверх из-под завесы волос.
— Эса сука надо горло перерезать, — сказал Кин. Его лицо потемнело от злости. — Урок для тотас вроде неё, да?
— И что? — пожала плечами Наоми. — Убьёшь её — другой займёт её место. Она хорошо делает своё дело, но даже если ты перережешь ей глотку — просто кто-то другой, сидя в этом кресле, произнесёт те же слова.
— Не такие, — покачал головой Кин.
— Значит, вроде того.
— Нет, — челюсть Кина выдвинулась на сантиметр вперёд. — Нет, всё не так. Аллес ла про народ, века и историю, да? Истории сочиняют после, как хотят. Не как есть, не взаправду. А люди делают дело. Марко. Филипито. Ты. Я.
— Это ты так думаешь, — сказала Наоми.
— А эса койо с Марса, что продал нам все эти корабли и подсказал, где взять припасы? Его не касалось «отчаянное положение марсианской экономики», или «рост коэффициентов задолженности», или «несоответствие распределения прибыли и потребностей». — С каждым сложносочинённым термином Кин жестикулировал как профессор, читающий лекцию для аудитории, это выглядело настолько забавно, что Наоми хихикнула. Он поднял на неё взгляд, потом застенчиво улыбнулся. — Ла койо — он просто ла койо. Он человек, он договорится с другим, кто переговорит с третьим — и мы можем делать своё дело. Это ж важно, кто есть кто, да? Не заменишь.
Теперь он смотрел на неё не как профессор, читающий лекцию студентам, а как Кин, отчитывающий Наоми.
— По-моему, что-то ты тут наплёл, — она сунула в рот последний кусочек пудинга.