Кин серьёзно посмотрел на неё сверху вниз. Может быть, она его не совсем поняла.
— Филипито, ты ему нужна. Но сабес, ты не знаешь, но нужна. Вы с Марко — это вы с Марко, но хватит тебе уже трусить.
Её сердце едва заметно подпрыгнуло. Он думал, она в отчаянии и может поддаться тёмным мыслям. Что привело его к этому выводу, и так ли уж он ошибается — может, он видит в ней что-то, неясное ей самой? Она проглотила комок в горле.
— Ты говоришь, чтобы я себя не убивала?
— А что, не стоит так говорить?
Она поднялась, держа в руках грязную миску. Кин поплёлся к утилизатору вслед за ней. Тяжесть тела успокаивала — значит, время ещё есть. Тяги ещё не обрезали. Она ещё может обдумывать свой побег.
— И что же мне теперь делать?
Теперь настала очередь Кина пожимать плечами.
— С нами. В Вольный флот. Пойдём туда, где нас ждут, будем делать, чего должны. Помогать, где нужна помощь, да? Уже восемь колонизаторских кораблей наметили.
— Наметили для чего?
— Редистриб, перераспределение, да? Аллес — еда, припасы, которые они взяли для Кольца. Больше, чем когда-либо доставалось Поясу. Забрать, кормить и строить наш Пояс. Увидишь, что будет, когда нам не придётся выпрашивать воздух и пищу. Сады в вакууме. Города на станции Тихо. Новый мир без нового мира внутри Кольца, да? Никаких чужаков. Уничтожить Кольцо. Сжечь. Позволить людям опять быть людьми, да?
Мимо прошли две женщины, склонившись друг к другу и что-то горячо обсуждая. Та, что ближе, взглянула на них, отвернулась, посмотрела снова. Взгляд полон яда. Ненависти. Контраст был огромный — с одной стороны Кин с его видением будущего, где астеры свободны от экономического давления внутренних планет — главной идеи, которой пронизано детство Наоми, вся её жизнь. Цивилизация, построенная астерами и для астеров, изменение жизни. А с другой стороны — реальные астеры, ненавидящие её за то, что посмела сопротивляться им. За то, что она ненастоящий астер.
— Когда же всё это кончится, Кин? Когда всё это кончится?
— Никогда. Никогда, если мы не ошиблись.
В каюте не было ничего, чем Наоми могла бы воспользоваться, но поскольку она заперта здесь, и одна — приходилось искать в каюте. Остались часы. Не дни.
Кресло-амортизатор крепилось к палубе толстой сталью и усиленной керамикой — так, чтобы приложенная в любом направлении сила пришлась на одну из ножек. Любая подпорка могла бы сойти за монтировку, но кресло никак не скрутить и не отломать. Так что не выйдет. Ящики сделаны из металла потоньше, примерно такого же, как и защёлки. Она выдвинула их насколько могла, в поисках идеи изучила конструкцию крепления и швы, где металл был согнут. Ничего подходящего.
Крошечный чёрный пальчик декомпрессионного блока она сунула за пазуху, чтобы тут же бежать, когда подвернётся случай. Наоми чувствовала, как ускользает время, секунда за секундой, а решение не находилось. Она должна найти способ. Найдёт. «Четземока» совсем рядом, но всё ещё слишком далеко.
Что если не пытаться выбраться, когда уберут трос? Если выскользнуть сейчас и спрятаться там, пока не разделят корабли... Или добраться до оружия, может, найти мех-ремонтник, чтобы заменить им скафандр... или такой, который так быстро прорежет переборки, что никто не успеет выстрелить ей в затылок...
— Думай, — сказала она себе. — Не хнычь и не отвлекайся. Думай.
Но в голову ничего не приходило.
Наоми спала урывками, всего несколько минут — боялась проснуться и обнаружить, что «Четземока» исчез. И она лежала на полу, сжимая руками основание кресла-амортизатора, чтобы рывок разбудил её, если корабль начнёт движение.
Что бы сделал сейчас Алекс? Амос? Джим? И что делать ей? Она не могла придумать. Впереди ждало отчаяние, темнота, ощущение огромного провала — но почему-то не приходило. У неё были все основания сдаться, но она не сдавалась. Место отчаяния занимала уверенность, что если тёмные мысли вернутся, против их силы у неё не будет шансов. Как ни странно, это даже успокаивало.
Когда она постучала, чтобы выйти в туалет, дверь отворила Сарта. Впрочем, это было неважно. Она провела Наоми по коридору и подождала снаружи. Ничего полезного в туалете не находилось, но Наоми тянула время — вдруг придёт вдохновение. Зеркало из полированного сплава, встроено в стену. Бесполезно. Вот если бы разобрать вытяжной насос...
Снаружи за дверью послышались голоса. Сарта и кто-то ещё. Слишком тихо, слов не разобрать. Наоми вымыла руки, бросила салфетку в утилизатор и вышла в коридор. Прямо на неё смотрел Филип. Там был её сын, а она не узнала его голос.
— Филип, — сказала она.
— Кин передал, ты хотела со мной говорить, — в словах Филипа звучали и вопрос, и утверждение.
— Серьезно? Очень любезно с его стороны.
Она колебалась. Руки так и чесались от желания добраться до скафандра, но в глубине сознания что-то твердило — если они будут думать, что ты жива, они пойдут за тобой. На лице Филипа отражались и гнев, и робость. Кин уже решил, что она готова покончить с собой. Потому и прислал Филипа.
Ей стало не по себе, прежде чем она сама успела понять почему. Если и Филип так решит, то когда Наоми исчезнет, её сын придёт к Марко, подтвердит, что мать думала о суициде, и тому будет легче поверить. И может, они даже не станут проверять, не пропал ли скафандр.
— Ты хочешь поговорить здесь, в коридоре? — губы отяжелели, говорить было трудно. — Я знаю местечко поблизости. Не очень просторное, но нас никто не услышит.
Филип кивнул, Наоми развернулась и пошла по коридору, Сарта и Филип за ней. Она мысленно повторяла слова своей роли: «Я так устала, что хочу одного — только бы это закончилось», и «То, что я для себя решила — не твоя вина, я просто не могу больше этого вынести». Есть тысяча способов убедить его, что она готова умереть. Однако под всем этим в душе росла тяжесть. Безжалостная, холодная манипуляция. Он ведь её ребёнок, её потерянный сын, и она собирается его использовать. Солгать ему так достоверно, чтобы то, что он скажет Марко, не отличалось от правды. Так, чтобы когда она скроется на «Четземоке», они решили бы, что она убила себя, и не пошли вслед за ней. Пока не станет поздно её ловить.
Она должна это сделать. Должна. Должна.
В каюте она села в кресло поджав ноги. Он прислонился к стене, губы плотно стиснуты, подбородок вздёрнут. Интересно, о чём он думает? Чего хочет, чего боится, что любит? Спрашивал ли его об этом хоть кто-нибудь, размышляла Наоми.
Я не могу больше этого выносить, думала она. Просто больше не могу.
— У тебя всё в порядке? — спросила она.
— Почему бы нет?
— Не знаю. Я беспокоюсь о тебе.
— Не настолько, чтобы не предавать меня, — сказал он, и сомнения отступили.
Да, солгав, она предала бы его, и несмотря ни на что, она так не сделает. Хоть и могла бы. Она не отступала бессильно, просто решила — нет.
— Отправив предупреждение?
— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после всего, что мы сделали для спасения твоей жизни, ты плюнула нам в лицо. Значит, ты любишь своего земного приятеля больше, чем близких, твой собственный род? Так?
Наоми кивнула. Это напоминало громкие и гладкие речи Марко. Но здесь звучало реальное чувство, которого никогда не услышать у Марко. Которого, может, у Марко и не было. Сын всё перенимал от отца, но там, где душа Марко безопасно укрывалась в коконе эгоизма, Филип ещё оставался открытым. Боль от того, что мать не просто бросила его, а оставила ради мужчины с Земли, плескалась в его глазах. Предательство — не самое сильное слово.
— Мой собственный род, — заговорила она. — Позволь, я скажу тебе о близких мне людях. Здесь есть две стороны, но речь не о внешних и внутренних планетах. Не об астерах и всех остальных. Нет, всё не так. Одни люди хотят насилия, другие против него. Остальное неважно, везде найдутся и те, и другие. В тот день, когда сбросили метеориты, я была жестока с тобой. Но я думаю именно так, как сказала. Сейчас мы с твоим отцом на разных берегах, и так было всегда. Мы с ним никогда не сойдёмся. Но думаю, несмотря ни на что, ты ещё можешь выбрать, на какой ты стороне. Даже сейчас, когда ты сделал то, что кажется непоправимым, ты можешь выбрать, решить, что это для тебя значит.
— Чепуха, — сказал он. — Ты просто дрянь. Мерзкая земная шлюха, и всегда ты была такой. Подпевала, проститутка, готовая спать с любым, кто выглядит важным. И вся твоя жизнь такая. Ты для меня никто.
Наоми скрестила руки. Его слова были такой чушью, что даже не ранили. Как если бы он назвал её терьером. Она думала только одно — это последние слова, которые ты говоришь своей матери. Всю оставшуюся жизнь ты будешь о них жалеть.
Филип отвернулся и открыл дверь.
— Ты заслуживал лучших родителей, — сказала Наоми, когда он захлопнул дверь за собой. Она не знала, услышал ли он.
Глава сороковая
На семьсот с гаком километров между Бетлехемом и Балтимором, пока они тащились пешком, крутили педали на велосипедах, добывали еду и выбирали маршрут в обход плотно натыканных вокруг административной зоны Вашингтона поселений, ушло почти две недели. Четыреста с лишним кэмэ от аркологии до озера Уиннипесоки заняли пару часов. Эрик отослал Лесби (её звали как-то по-другому, но Амос не мог вспомнить даже после того, как ему сказали) и еще двоих, а затем отправил его и Персика ждать в другой комнате, пока вел какие-то переговоры.
Спустя двадцать минут Амос, Персик, Эрик и еще десяток человек стояли на крыше аркологии, загружаясь в пару транспортных вертолетов с надписью «Аль-Аббик секьюрити» на бортах. Эрик не сказал, украл их или заплатил за них какой-то охранной фирме, а Амос и не спросил. Сейчас этот вопрос интересовал его разве что с академической точки зрения.
Они летели над унылым ландшафтом. Выпадение пепла ослабло, но не прекратилось. Солнце висело красноватым пятном на западе. Под ними города перетекали один в другой, не разделенные даже клочком травы или деревцем. Большинство окон были пусты. Дороги и улицы запружены машинами, но редко какая из них двигалась. Пролетев Нью-Йорк, они повернули к востоку. Огромная дамба рассыпалась, и улицы превратились в каналы. Некоторые небоскребы рухнули, оставив дырки в пейзаже.