Пока они подпрыгивали и скользили в низкой гравитации, Наоми и Холден держались за руки. Амос и Бобби обменивались грязными шуточками. Эти совершенно обыденные разговоры давали Алексу надежду. Потому что несмотря на всё случившееся, несмотря на всё, что происходит, несмотря на неясное и неизвестное будущее, оставались еще подобные моменты. И значит, возможно, всё еще будет хорошо, вопреки всему.
На обширном склоне площади Чандраян, где по широкому съезду углублялись в лунные недра кары, мехи и подпрыгивали люди, Амос откашлялся.
— Так значит, иммунитет для команды?
— Не только для тебя, — сказала Наоми как бы в шутку, но в то же время и нет.
— Ага, я понял, — отозвался Амос. — Но есть еще кое-что. Я тут подумываю взять ученика. Ну знаете, помощь и свежая кровь в команде. Лишняя пара рук.
— Хорошая мысль, — сказал Холден. — У тебя есть кто-нибудь на примете?
Глава пятьдесят первая
— Нет, чёрт возьми, — сказал Джим, когда они остались одни в номере. — Категорически нет. Ни хрена. Ни за что. Есть миллион разных способов сказать «нет», и я могу ещё долго повторять. Кларисса Мао? На «Роси»? Ну что тут скажешь, кроме «давай-не-будем-так-делать»?
— И всё-таки, — она подобралась к кровати, — ты обещал Амосу подумать над этим.
Джим попытался шагать по комнате, но слабая лунная гравитация затрудняла движение. Он сдался и сел в изножье кровати.
— Мы только собрали вместе команду. И там была Бобби. Мне не хотелось портить момент.
— Вот как.
Она прикрыла глаза. Всё болело. Кожа горела. Глаза опухли и словно песком засыпаны. Ныли суставы рук и ног, и колени. С кончиков пальцев как будто содрана кожа. Боль долбила голову, создавала ощущение неуверенности, если она неосторожно двигалась. Однако теперь всё же лучше, чем было. И всё пройдёт. Постепенно, за несколько дней, в худшем случае — недель, она снова станет собой. Или, может, другой версией себя. Но даже если некоторые повреждения останутся навсегда, она станет лучше, чем прежде. Пока не стала, но будет.
Алекс, Амос и Бобби ушли. Пошли за едой и пивом. Эта их еда. Пицца, фалафель или сашими. Земная еда. На Луне не найти хорошего красного киббла, а если б и был — его не подавали бы в тех местах, куда они ходят. Какая-то часть Наоми хотела, чтобы у неё хватило сил пойти с ними. Другая часть — чтобы Джим присоединился к друзьям вместо неё. Часть пребывала в эйфории, чуть не плакала от радости, что она здесь, спаслась и всё кончилось. Казалось, душа превратилась в горстку игральных костей, которые всё вращаются, и от выпавших зависит, что будет с оставшейся ей жизнью.
— Я хотел сказать... Клариccа Мао? — продолжал Джим. — Как кому-то могла в голову прийти такая идея?
— Амос не боится монстров, — сказала Наоми. В словах слышалась горечь. Или не горечь. Скорее, сомнение.
— Она в ответе за много смертей, — сказал Джим. Она взорвала «Сунг-Ан». Уничтожила четверть команды. А помнишь, как нашли тело? То, что она таскала в ящике с инструментами? Помнишь?
— Да, помню.
— Тот парень был её другом. Она не просто убивала безликих врагов. Она спокойно, глядя в глаза, убивала знакомых. Ей так нравилось. И что, после этого ты скажешь мне: «Я понимаю, давай полетим вместе с ней»?
Наоми понимала, что должна его остановить. Он говорил не о ней, об «Августине Гамарре», обо всех других кораблях, которые взломаны с помощью написанного ее рукой кода. Он говорил не о Кине, о том как тот пытался помешать её поддельному самоубийству. Ему было бы что ей сказать. Как она могла бросить сына? Как могла позволить Филипу думать, что покончила с собой? Как могла скрывать что-то столь важное от тех, кому говорила, что любит? У Клариссы Мао грехов куда меньше, чем у Наоми.
Она понимала, что должна его остановить, но молчала. Его голос словно сдирал струпья с раны. Слышать больно, она оставалась голой и беззащитной, любое прикосновение ранило, но боль ощущалась как благо. Хуже того — как удовольствие.
— Я не говорю, что нужно её убить. А как насчёт разговоров о том, что если ей придётся вернуться в тюрьму, Амос должен её пристрелить? Я понимаю, он шутит...
— Не шутит.
— Ну ладно, допустим, он шутит, но я не сторонник убийства. Я совсем не желаю ей смерти. Я даже не хочу, чтобы её запирали в бесчеловечных дерьмовых тюрьмах. Но я говорю не об этом. Летать с кем-то — это значит всю дорогу доверять ему свою жизнь. В буквальном смысле. Ну ладно, я помню «Кентербери», некоторые там были очень, очень ненадёжны. Но даже Байерс всего лишь убила мужа. Кларисса Мао собиралась уничтожить именно меня. Я просто... Я не могу... Как это можно допустить? Того, кто способен на такое, не изменишь.
Наоми сделала глубокий вдох, втягивая воздух в саднящие лёгкие. Там ещё немного булькало, но теперь, напичканная лекарствами, она уже не кашляла до потери сознания. Глаза открывать не хотелось, говорить тоже. Она открыла глаза и села, прислонившись к изголовью кровати и обхватив руками колени. Холден притих, ощущая тяжесть того, что должно случиться. Наоми встряхнула волосы, и они вуалью упали на глаза, а потом сердито откинула назад, глядя прямо на Холдена.
— Знаешь, — сказала она, — нам надо поговорить.
— Капитану со старшим помощником? — осторожно спросил Холден.
Она покачала головой.
— Наоми и Джиму.
Ей больно было видеть испуг, мелькнувший в его взгляде, но, в общем, она этого и ожидала. Собственные слова эхом отзывались в её груди. После всего, что она натворила, после всех демонов, которых встретила лицом к лицу, казалось странным, что это так — трудно. Ручной терминал Холдена звякнул, но он даже не взглянул на экран. Морщинки вокруг его рта сделались глубже — как будто он пробовал что-то неприятное. Руки крепко сжаты. Наоми вспомнила их первую встречу на «Кентербери», целую жизнь назад. Он излучал обаяние и уверенность, а она поначалу его ненавидела. Сильно ненавидела — потому что он был слишком похож на Марко. А после — как она обожала Холдена за то, что он совсем не похож на Марко.
Сейчас она сломает затянувшееся молчание, и их отношения либо выживут, либо нет. Ей страшно об этом думать. Марко всё-таки сумел опустошить её, и ему даже стараться не понадобилось. Достаточно и того, что он просто есть.
— Не стоит, — сказал Джим. Он смотрел на неё из-под опущенных ресниц, как будто в чём-то виновен. — У всех есть прошлое. У всех есть секреты. Когда ты упорхнула, я чувствовал... потерю. Растерянность. Как будто ушла часть моего сознания. Теперь ты здесь, и я безумно счастлив тебя видеть. Ты со мной, и этого достаточно.
— То есть, ты не хочешь узнать?
— Господи, конечно хочу. Я предпочёл бы разрубить этот узел. Я полон жуткого любопытства и жгучей ревности. Но могу с этим справиться. И у меня сейчас не больше прав, чем прежде, заставлять тебя говорить то, чего ты не хочешь. И если ты о чём-то предпочитаешь молчать...
— Я не хочу говорить об этом, — сказала Наоми. — Но хочу, чтобы ты знал. И потому мы должны через это пройти, согласен?
Джим соскользнул с кровати и опустился на колени, его лицо оказалось рядом с ней, волосы цвета кофе, в который добавлено совсем чуть-чуть молока. Глаза голубые, как глубокая вода. Наверное, как вечернее небо.
— Значит, мы через это пройдём, — сказал он с неожиданным оптимизмом, заставляя её улыбнуться, даже в такой момент.
— Ладно, — начала она. — Подростком я жила у одной женщины, тёти Марголис, и старалась как можно быстрее прорваться через инженерные курсы по сетям. Там, в доках, останавливались корабли. Астерские корабли. Отчаянные.
Джим кивнул, и тогда — к её удивлению — говорить стало легче. Она думала, что открывая своё прошлое Джиму — да кому угодно — наткнется на гнев, отвращение, обвинения. Или хуже того — жалость. При всех своих недостатках Джим иногда проявлял себя идеально и умел слушать сосредоточенно и внимательно. Она была любовницей Марко Инароса и забеременела совсем юной. Она оказалась вовлечена — сначала сама того не зная — в диверсии против кораблей внутренних планет. Она родила сына, его назвали Филип и отняли у неё, чтобы удержать её под контролем. Она рассказывала о своих тёмных мыслях и понимала, что, кажется, в первый раз говорит об этом открыто, не прикрываясь иронией или юмором. Я пыталась покончить с собой, но не вышло. Слова, произнесённые вслух, звучали как во сне. Или как пробуждение от сна.
А потом, где-то посередине исповеди, история её мрачной души, которая всегда представлялась ей полной боли и ужаса, стала просто беседой — её и Джима. Она нашла способ послать ему сообщение во время боя — а Джим рассказал, как он его получил, и о разговоре с Моникой Стюарт, и о том, что ему казалось, будто он ее предаёт. А затем вернулся к тому, как похитили Монику, а потом ещё назад, к планам использовать протомолекулу как доску Уиджа для изучения пропажи кораблей. И после они снова вернулись к «Четземоке» и к запасному плану Марко, построенному, как все его планы, на схемах, вложенных одна в другую, и прежде чем Наоми успела добраться до Кина, вернулись Алекс, Амос и Бобби, щебечущие, как стая птиц. Джим закрыл перед ними дверь спальни и, вернувшись, сел рядом с Наоми, прислонившись, как и она, и изголовью кровати.
Она заговорила об убийстве Кина во время её прыжка, и Джим взял её за руку. Они помолчали, пока она пыталась справиться с горем — настоящим, глубоким, но всё же смешанным с гневом на её старого друга и тюремщика. Всё это время Наоми не позволяла себе думать об этом, но теперь, оглядываясь назад, она видела те дни на «Пелле» как бесконечные попытки уйти в себя. Кроме моментов, когда ей приходилось противостоять Марко.
Она вспомнила, как сказала Марко, что он пытается стать похожим на Джима, и подумала — стоит ли делиться этой частью истории, а потом рассказала. Джим удивился, а потом рассмеялся. Они потеряли нить повествования и десять минут провели, возвращая время назад — «Четземока» ушёл от «Пеллы» за Джимом, когда Фред уже вылетел с Тихо — или до того? Он послал Алекса исследовать «Пау Кант» до того, как на землю упали метеориты? Ну да. Понятно. Теперь для неё всё сложилось.