верю. Наверное, я мазохист или вроде того. – Он выдержал долгую паузу, а потом спросил: – А зачем уезжать за триста миль?
Честный ответ дался мне удивительно легко.
– Некоторые люди хотели твоей смерти. И пока что все они думают, что ты уже погиб.
– Вряд ли ты мне расскажешь, кто эти самые люди и почему хотят ускорить мою трагичную, неизбежную гибель…
Слезы по-прежнему бежали у него из глаз, только не градом, а по одной. Должно быть, правда от боли.
Я потянулась за таблетками.
– Знал бы ты, кто ты такой, – небрежно бросила я и стала проверять табличку, которую по моей просьбе вел Джексон – он записывал туда лекарства, которые давал Гарри. Я взяла упаковку с нужными таблетками и достала из нее на две больше, чем обычно. Этот препарат был полегче предыдущих, тут не так страшно было перебрать с дозировкой.
Гарри проглотил таблетки одну за другой, несколько раз коснувшись губами кончиков моих пальцев. В эти секунды я старалась ни в коем случае на него не смотреть. Отведя взгляд, я заметила на полу рядом лист бумаги и нагнулась, чтобы получше его разглядеть.
На нем неровным, небрежным почерком было нацарапано два слова: бурбон и лимоны.
– Это еще что такое? – спросила я.
Боль волнами разливалась по его телу, но не смогла стереть усмешки с губ.
– Список покупок, – ответил он и, подняв правую руку, похлопал по краю матраса. – Садись!
Нет, он точно хотел, чтобы я его убила.
– Не куплю я тебе ни бурбона, ни лимонов!
Зачем ему вообще понадобились лимоны, черт возьми?
– Знаешь, как говорят: когда жизнь подбрасывает лимоны, сделай лимонад, – заметил он. В голосе слышалась не только боль – было в нем что-то дразнящее, нарочитое.
Я стала ждать, пока подействуют обезболивающие. Потом подошла к столу, вырвала из блокнота еще одну страницу и стала складывать. Прошло несколько часов. Гарри почти не двигался и ничего не говорил – но оставался в сознании.
Только когда снаружи послышались шаги Джексона, мой пациент снова подал голос.
– На друга злился своего; излил я гнев – и нет его, – проговорил он певуче и вместе с тем – мрачно. – И на врага гнев в сердце нес, но промолчал, и гнев возрос.
Что-то подсказывало, что он говорит далеко не своими словами.
– Я не понимаю, – сказала я.
– Готов поспорить, что это не так, моя маленькая лгунья, – выдохнув, прошептал он.
Глава 17
Я держалась несколько дней, а потом все же вбила в поисковик слова, которые произнес Гарри. Оказалось, что он цитировал стихотворение, причем довольно старое. Автора звали Уильям Блейк. Стихотворение посвящалось мести. Я раз десять прочла его от начала и до конца и, как Гарри и предсказывал, поняла все.
Прочувствовала каждое слово.
Называлось оно «Ядовитое дерево».
В тот вечер после смены я пошла за продуктами. Лекарств сегодня в списке покупок не значилось, так что я решила не заморачиваться и обойтись без марафона в три мили и поездки на двух автобусах и выбрала супермаркет у больницы. Только когда я встала со своими покупками в очередь на кассу, я поняла, что за мной следят.
За мной встал мужчина. В слишком уж новых джинсах и простой футболке – было заметно, что он чувствует себя в ней неловко, будто больше привык носить костюмы. Он внимательно меня разглядывал – не как страницу в раскрытой книге, а, скорее, как молекулу под микроскопом.
Интересно, подумала я, кто он. Уж не посредник ли Тобиаса Хоторна? И если так, почему задержался в городе? А может, это репортер, решивший дождаться, пока новость о пожаре сойдет с первых полос, и представить ситуацию под другим углом.
Как бы там ни было, я решила не показывать, что заметила его интерес. Он дождался, пока кассирша начнет пробивать мои покупки, и только тогда заговорил:
– Мне тут сказали, что ты Руни.
Я рассовывала продукты по пакетам, не поднимая на него глаз.
– Не стоит верить всему, что говорят.
Я вернулась к себе в квартиру и выждала какое-то время – я боялась, что за мной по-прежнему ведется слежка. По пути к маяку я через каждый десяток шагов тревожно оглядывалась, но в бараке ни словом не обмолвилась о подозрительном мужчине из магазина. Только принялась молча распаковывать покупки.
– Где мои лимоны? – спросил Гарри со своего матраса.
Джексон подошел ко мне и, понизив голос, спросил:
– А где бурбон?
Я едва заметно покачала головой. Бурбона я не купила.
– Ему больно, Анна. – Джексон и в лучшие времена не славился красноречием, а сейчас ему тем более было не до витиеватых фразочек. – Ему все хуже, – без обиняков заявил он. – Все хреновее и хреновее.
– Так быть не должно, – тихо ответила я. Правда же? С непривычной робостью я подошла к пациенту.
– Не трогай меня, – сказал он. В этот раз в голосе не было ни плавности, ни мрачности, ни многозначительности.
Черт, ну почему я не купила ему этот гребаный бурбон?!
Я коснулась ладонью его щеки, а другую руку положила на лоб. Какой горячий.
– Не особо-то и хочется, честное слово, – пробормотала я, а сама продолжила осматривать и ощупывать раны.
Уже скоро стало понятно, что любое прикосновение, даже самое что ни на есть бережное, причиняет ему нестерпимую боль.
Что-то не так. Я проверила все, кроме ожогов на груди. Пока я собиралась с духом для этого рывка, взгляд зацепился за что-то у самого краешка матраса. Там лежал крошечный, причудливый бумажный кубик. Этот лист он раз тридцать сложил, а то и больше.
– Это ты сложил, – сказала я отнюдь не с вопросительной интонацией.
– Ага, бумагу у Джексона выиграл, – отозвался Гарри. Он смотрел на меня слегка остекленевшими глазами.
Я снова коснулась его лица, и подозрения подтвердились. У него жар.
– Вопрос вот в чем, Анна Слева Направо и Справа Налево, – хрипло прошептал Гарри. – Сможешь ли ты развернуть его, не порвав бумагу?
Пока он не забылся прерывистым сном, я не притрагивалась к кубику. К этому моменту я уже успела осмотреть ожоги на груди.
И увиденное меня совсем не обрадовало.
Глава 18
На следующий день, в обеденный перерыв, я пошла не в столовую, а в отделение неотложной помощи. Неподалеку от входа стоял торговый автомат – и я направилась к нему. Подобраться ближе к приемному покою и не вызвать подозрений у меня вряд ли бы получилось.
Нужно было придумать, как мне проникнуть за двойные двери. Как поговорить с кем-то из травмпункта. А главное – как вынести тайком приличный запас физраствора, полный курс внутривенных антибиотиков и, если повезет, немного морфия.
У меня в голове не укладывалось, что я и впрямь сюда пришла, что обдумываю рискованный план, который, возможно, перечеркнет всю мою жизнь, и все ради него, – но другого выхода не было, разве только признать, что мы с Джексоном попали в капкан и бескровным путем из него не выбраться.
Спасти Кэйли я не смогла, но, может, хоть теперь справлюсь… У меня нет выбора.
Когда я покупала в автомате уже третью пачку печенья «Орео», на соседний стул села моя начальница.
– Вас кто-то сюда позвал? – осторожно спросила я.
Она многозначительно на меня покосилась.
– Думаешь, я и сама не вижу, что происходит в моей больнице?
Большинство докторов, наверное, оспорили бы утверждение, что больница принадлежит одной-единственной медсестре из онкологического отделения, но мне хватило ума не возражать.
– Может, расскажешь, что ты тут вьешься? – спросила она.
Я покосилась на заветные двери, за которые так хотела попасть.
– Подумываешь пойти практиковаться в неотложку, когда придет время сменить отделение? – предположила она. – В травму? А может, лучше в ожоговое?
У меня перехватило дыхание. Нет, она точно не знает. Не может быть.
– Анна, ты не смогла бы ее спасти.
Ее. Она решила, будто дело в моей сестре. В моем горе.
– Возможно, – ответила я. – Но, может, смогу помочь кому-то другому. – Я сглотнула и добавила: – В следующий раз.
Начальница смерила меня взглядом.
– Так уж вышло, что кое-кто в ожоговом передо мной в долгу, – наконец сказала она.
В тот день в ожоговом отделении я узнала много нового, но больше всего меня поразило вот что: оказывается, самую сильную боль пациенты испытывают, когда им делают перевязку. Мне вспомнилось, как Гарри жаловался, что ему кажется, будто с него заживо сдирают кожу, как он смотрел на меня, пока я обрабатывала его раны, и молчал.
А ночь я провела у Джексона. Как смогла, перебинтовала Гарри, а потом несколько часов разворачивала злосчастный кубик. Спать я так и не легла. Интересно, гадала я, сколько раз Гарри наблюдал за тем, как я складываю бумагу. Ощущение было точь-в-точь как в тот раз, когда он упомянул про замки из пакетиков сахара – он будто бы напоминал, что неусыпно следит за мной.
У меня получилось. Я расправила все складочки до единой, не порвав лист. В самом центре страницы Гарри крупным, неровным почерком написал четыре слова:
ВСЮДУ БОЛЬ. ПРАВДА ЖЕ?
Рано утром я ушла в больницу. «Это ошибка, – думала я. – Впрочем, не важно. Мне уже никуда не деться».
Под конец смены я пробралась на третий этаж, где располагалась аптека, и успела подставить ногу под дверь, когда на этаж заходил кто-то еще. Морфия в открытом доступе не было, но мне удалось разжиться антибиотиками и раствором для капельницы. Меня непременно сцапают! А даже если нет – от боли все это не поможет!
Пока я набивала сумку крадеными лекарствами, я все думала про «Ядовитое дерево». Про крошечный, изящный бумажный кубик. Про то, как мой пациент дергается и мечется во сне, про его агонию, которая только крепнет от раза к разу.
А уже по пути к машине, когда стало ясно, что меня не поймают – во всяком случае, в ближайшие минуты, – я вспомнила