– Ты говорила, что мать ни разу не поднимала на тебя руку. Потому что не приходилось. Мне это хорошо запомнилось.
На это он сказал, что понимает, каково мне было.
– Когда мне было девять… – Я сглотнула и посмотрела вдаль, туда, где простирался бескрайний океан, черный, как сама ночь. – Я слышала, как мать швырнула какого-то человека собакам. Он был весь в крови, а они с ума сходили от голода. Тогда-то я и поняла, что их нарочно не кормят и злят.
Скорее всего, мать в тот день не знала, что я дома. А вот Кэйли, к счастью, не было.
– Ты была права, когда назвала меня трусом, – неожиданно сказал Гарри.
Что же за проблески воспоминаний пробудились в нем из-за моих секретов?
– Я осознаю, что бежал. Но не знаю от чего – или от кого, – продолжал он, открыв глаза и поймав мой взгляд. – Начинаю понимать твою концепцию «пряток». Спрятаться от мира не так уж и плохо. – Он шагнул мне навстречу по влажному песку. – И я не прочь быть маленькой постыдной тайной, если она твоя.
Мы долго молчали, а потом я снова переключилась на буквы, выведенные на песке. Рядом с А я уже написала цифру 3. С B – семерку. Чтобы изобразить C в том же стиле, что и остальные буквы, потребовалось три линии. Я сверилась с шифром. Буква C соответствовала числу 32.
Я написала его.
– Тридцать два, – сказала я вслух. – Между цифрами 3 и 2 можно поставить черточку. 3–2. Вторая буква, изображенная тремя линиями.
– На самом деле довольно много букв можно нарисовать тремя линиями.
Я взломала код. Всем своим существом я ощущала присутствие Гарри и гадала, взаимно ли это. И что мы вообще творим. Что я творю.
Никаких сожалений.
– Я прочла стихотворение, – вдруг сообщила я – сама не знаю зачем. – То, что ты мне несколько недель назад цитировал. «Ядовитое дерево» Уильяма Блейка.
Гарри направился ко мне. Шаг, другой, третий, и вот он уже остановился в каком-нибудь футе от меня.
– А ну повтори.
– «Ядовитое…»
– Имя поэта, – перебил он. Никогда еще я не слышала в его голосе такого нетерпения.
– Уильям Блейк, – напомнила я и уставилась на него во мраке, гадая, что же он вспомнил такое – или вот-вот вспомнит.
– Почти поймал, да уцепиться никак не могу, – хрипло сказал Гарри.
– О чем ты?
– Что-то крутится в голове. – Он отвернулся от меня и стал расхаживать, вернее, бродить из стороны в сторону. – Ядовито то древо – ты сам посуди. С. и З., и меня уже не спасти, – произнес он тихо-тихо, но я все равно услышала.
Он что-то вспомнил. Я поразилась тому, сколько сопротивления во мне вдруг проснулось. Но я не могла ему помешать.
– Что это значит? – спросила я. – «Ядовито то древо…»
– Не знаю, – процедил он.
– С. и З., – тихо припомнила я. – У тебя есть сестры. – Эту информацию я успела почерпнуть из новостных заметок, прежде чем обнаружила, что трагедию на острове Хоторнов поспешили свалить на мою сестру. – Одну зовут Скай, другую – Зара.
– А я их вообще любил? – резко спросил Гарри. – Своих сестер. Любил так, как ты любишь Кэйли?
Имя Кэйли он произнес со значением, будто она и для него была важна. Мою любовь к Кэйли он описывал в настоящем времени, а свою к сестрам – в прошедшем: «А я их вообще любил?»
Точно человек, о котором мы говорили, умер безвозвратно.
– Не знаю, – честно ответила я: он все равно мгновенно поймал бы меня на лжи, реши я слукавить. – Но они наверняка по тебе скучают – как я по Кэйли.
Он покосился на меня.
– Да ладно тебе, Анна Слева Направо и Справа Налево, с чего бы кому-то по мне скучать?
В эту секунду он проходил мимо. Я поймала его за руку. Гарри остановился и посмотрел на наши сплетенные пальцы, а потом сжал мою ладонь и потянул меня к воде.
«Иногда, когда я смотрю на тебя, я чувствую тебя всем своим существом, а внутренний голос шепчет, что мы – одно», – пронеслось у меня в памяти.
Я попыталась отвлечься от этих слов, но им на смену пришли другие. Обещай мне…
Я посмотрела в ночное небо. Одна звездочка по-прежнему сияла ярче других.
Кэйли.
Я дала ей обещание. Наяву или во сне – не важно. Я его не нарушу. Волны зашипели у моих ног. Я дернула руку, высвободив ее из пальцев Гарри, и подняла над головой.
– Ты что делаешь? – спросил он, глядя на меня сквозь мрак.
– Танцую, – ответила я, вспоминая наставления сестры. Прочувствуй музыку.
Гарри выгнул бровь.
– И это, по-твоему, танцы? – Он неспешно улыбнулся.
И неожиданно присоединился ко мне. Его тело двигалось легко, словно давно выучило все движения. Мы танцевали и танцевали, понемногу сближаясь, истребляя дистанцию между нами. Влажный песок. Ночное небо. Бриз, долетающий с океана. Я чувствовала это все – и нашу близость. Мы двигались в одном ритме, долго-долго, а потом целовались в лунном свете и в этот раз никуда не спешили, а наши движения были напрочь лишены грубости или злости. Он целовал меня плавно, как целует землю набегающий прилив, понемногу захватывая пространство.
Никаких сожалений.
– Что мы творим? – шепнула я ему в губы.
– Все – или ничего, – ответил Гарри, обжигая дыханием мою щеку.
Для него, а может, и для меня третьего пути не существовало.
Глава 34
Прошла неделя. Невозможно было не заметить, что Гарри день ото дня становится все сильнее. А еще через неделю я осознала: совсем скоро он уже сможет в одиночку пересечь каменистый пляж.
«Когда он уйдет, все закончится. И я тоже отсюда уеду», – снова и снова обещала я себе.
А однажды утром, после очередной ночи на маяке, я проснулась и с внезапной отчетливостью поняла, что на работу сегодня не пойду – а может, вообще больше не появлюсь в больнице.
Куратор меня не осудит. Она сама не своя с того дня, как моя мать появилась в больнице. На учебе меня тоже поймут – по крайней мере, те, кто в курсе, что я из семьи Руни, и представляют, что это значит.
Мне не хотелось терять ни минуты.
– А что ты тут делаешь целыми днями? Как убиваешь время? – спросила я Гарри. Мы остались наедине в бараке Джексона, пока он сам уплыл рыбачить (этому он посвящал дневные часы, а в последнее время – еще и ночи).
– Ну… если становится скучно, строю замки из сахара, – ответил Гарри.
Я покосилась на него.
– Все можно превратить в игру, Анна Слева Направо и Справа Налево, если знаешь, как играть.
С того дня мы каждый день придумывали игры.
К примеру, «Трещины на стене». В нее нужно было играть, лежа на полу. Один выбирал какую-нибудь трещинку, а второй должен был угадать какую – и неправильные ответы карались очень приятными штрафами.
Или «Половицы». По правилам на некоторые из них можно было наступать, а на некоторые – нет. Так Гарри заодно тренировал равновесие, четкость движений и контроль за ними, а мне эта забава немного напоминала игру «Пол – это лава»… Только, опять же, со штрафами за неправильные шаги.
Мы оба обходили стороной половицу, под которой я спрятала металлический кругляшок из его прежней жизни. Видимо, Гарри знал, где находится тайник, но нам обоим хотелось оттянуть момент, когда прошлое придется выпустить на волю.
Но больше всего Гарри любил игру под названием «Ни единого взгляда!». Он мастерски пытался вывести меня из себя, а я старалась сохранить невозмутимость и изобретала всевозможные способы поставить его на место… не пригвоздив убийственным взглядом.
Еще мы нашли у Джексона старые шашки и играли в них. Гарри мухлевал. Я тоже.
Игра под названием «Закрой глаза» тоже помогала Гарри восстановить равновесие и проверить себя, проверить способность тела реагировать на неожиданные раздражители. Я пряталась где-нибудь в комнате и замирала, а он должен был найти меня с закрытыми глазами, переступая через разные препятствия и огибая их и прислушиваясь к моему дыханию.
Каждый раз я зачарованно наблюдала, как он медленно движется по комнате с закрытыми глазами, и старалась дышать как можно тише, хоть и понимала, что он все равно меня слышит. Когда Гарри меня ловил, он всегда говорил одну и ту же фразу:
– Наконец-то и мне повезло!
А вот когда наступала моя очередь искать, Гарри отрывался по полной. Он никогда не стоял столбом, а либо забирался повыше, либо, наоборот, опускался на колени; принимал причудливые, неестественные позы, коварно дожидаясь меня. А я, зажмурившись, напрягала слух, пытаясь уловить любой сигнал: дыхание, удары сердца, малейшие движения. И всякий раз, когда я подбиралась ближе, Гарри тихо-тихо менял положение. Иногда я даже ловила колебания воздуха от этих самых движений.
Временами, когда я вот так гонялась за ним, закрыв глаза и навострив слух – и прочие чувства, – я вспоминала сказки. Русалочку, потерявшую голос, Рапунцель, лишившуюся волос. Иногда исчезновение опоры, на которую ты всю жизнь привык полагаться, может быть даром. Если подавить в себе одно чувство, обострится другое.
В один из таких дней – наших последних дней – мы тоже играли в эту игру, и в какой-то момент я замерла, чувствуя, что Гарри совсем близко. Я прислушалась, но моя жертва нарочно затаила дыхание. Тогда я принюхалась. Мы оба пользовались одним и тем же дешевым мылом, но от Гарри почему-то пахло еще и морской водой, океанским бризом и летней травой – или еще чем-то землистым.
Я повернулась и сделала пару шагов вбок.
– Попался! – сказала я и коснулась ладонью его щеки, потом переместила руку на затылок и открыла глаза.
– Это мухлеж! – тихо возмутился он.
Нет, самая что ни на есть честная игра.
– Ты вообще не умеешь проигрывать.
Гарри пожал плечами и потянулся губами ко мне.
– А я никогда не утверждал обратного!
Глава 35
А была еще игра «Не смотри вниз». Два дня спустя, уже за полночь, когда у меня закончились все оправдания в ответ на вопрос, почему же я не уезжаю, мы стояли на высоком выступе, неподалеку от маяка, свесив пальцы ног над бездной, точно стакан виски, который балансировал на краю бильярдного стола в тот роковой вечер.