15 декабря 20 ч. 30 мин. Исправительное учреждение строгого режима близ посёлка Гремиха
Кофе оказался настоящим. Над жестяной кружкой поднимался густой пар, в котором таился забытый терпкий аромат. На маслянистой тёмной поверхности даже плавал благоухающий ломтик лимона, словно солнце, заблудившееся посреди ночного неба. Корней либо действительно был кудесником, либо проявил небывалые чудеса предприимчивости.
– Да ты пей, а то остынет, – посоветовал ученик факира, довольно улыбаясь. Он явно был горд собою, обнаружив на лице Лейлы выражение крайнего изумления.
– Откуда? – На самом деле ей было почти всё равно, откуда взялся этот дивный напиток, она просто растягивала удовольствие предвкушения первого глотка. – И почему мне? Пригласил бы Яну.
– Не в обиду будет сказано, я так и хотел. Так ведь она со мной и разговаривать не желает, – тут же пожаловался на жизнь бывший фокусник. – Фыркнет что-нибудь и отворачивается, как будто ей на меня смотреть противно, как будто я слизняк какой… Да, я, конечно, далеко не красавец, да и староват для неё. В общем, когда сама угостишься, не отнесёшь и ей кружечку? Я сейчас ещё одну сделаю.
– Ты же можешь заставить любого придурка искренне поверить в то, что он лошадь. Сам говорил. Значит, мог бы и внушить какой-то глупенькой девочке, что ты необычайно мил и прекрасен.
– Ну, уж нет! Даже думать об этом не желаю. Это всё равно, что штаб-майору Тихому внушать, что он – ангел во плоти. Не хочу. Да и не смог бы. По моральным соображениям.
Лейла уже и сама поняла, что её совет не к месту. Собственно, это был даже не совет, а так – проверка на вшивость, тест на порядочность, дань застарелой привычке быть своей среди чужих. Первый глоток принёс блаженное ощущение тепла и покоя. Казалось, стоит зажмуриться, а потом распахнуть глаза, и уже не будет этих грубо сколоченных нар, освещённых парой тусклых керосиновых фонарей, небритых осунувшихся лиц – то ли злодеев, которым поделом, то ли товарищей по несчастью. Хотелось проснуться на узкой кушетке в своей крохотной квартирке на окраине Новаграда, и чтобы вой ветра за стеной, ругань охранников, лай охрипших овчарок, обледеневшие поручни вагонеток, заполненных серой мёрзлой породой, оказались просто затянувшимся ночным кошмаром.
Кофе помогал на миг забыть обо всех невзгодах и лишениях, и даже о мерзком вкусе лагерного ужина. Сегодня на дне жестяной миски, изъеденной по краям ржавчиной, обнаружилась зеленоватая нашлёпка гороховой каши, политой чем-то вроде солидола. Это было всё-таки лучше, чем клейстер из порошковой картошки. Если бы каждый вечер удавалось запить казённую бурду таким славным напитком, можно было бы вообще есть всё что угодно.
– Ну что, отнесёшь? – переспросил Корней. – Я сейчас сделаю.
– Не спеши. – Тащиться на мороз с недопитой кружкой казалось просто кощунственным, да и Яночка вполне могла и подождать. – И найди, во что завернуть, а то замёрзнет по дороге твоё угощение.
– Нет. Не посмеет. У меня – никогда. – Судя по всему, для него и впрямь было жизненно важно, чтобы напиток был доставлен адресату. Уж не приворотное ли зелье он приготовил, если так волнуется?
Корней достал из кармана ватника новенькую кружечку, казалось, отлитую из серебра и только что надраенную до блеска, налил туда кипятка из закопчённого чайника, прикрыл её ладонью, совершенно не боясь получить ожог, и начал что-то едва слышно нашёптывать.
– Колдуешь?
– Не мешай. – Через пару мгновений в кружке обнаружился точно такой же кофе с точно таким же лимоном. Фокус удался. – И кружку пусть себе оставит. – Он почему-то перешёл на шёпот. – Только не говори, от кого.
– Догадается.
– А пусть… – Он чуть помедлил с ответом. – Не заразный же я. Да и не пил я из неё. Из неё ещё вообще никто не пил.
– А где взял?
– Так. Из воздуха слепил.
– Как кофе?
– Почти…
– Значит, ни кружки, ни того, что в ней, на самом деле нет?
– Нет, всё есть, всё настоящее, – торопливо заверил Корней. – Лейла, у тебя же почти нулевая внушаемость.
– А тебе откуда знать? Пытался мне в голову залезть?!
– Грешен. Было, – признался Корней. – Но отскок получил такой, что всю ночь башка трещала.
– Кое-кому однажды удалось… – Лейла вспомнила о докторе Сапе.
– Ну, и на старуху бывает проруха.
– Это кто здесь старуха?!
– Прости, Лейла, это просто поговорка такая.
– А вот из этого сотвори что-нибудь. – Лейла достала из нагрудного кармана робы слиток серебристого металла, брошь, смятую Корнеем, когда он последний раз заглядывал в женский барак.
– Вот те раз… Сохранила. – Он огляделся по сторонам. – А ты хоть знаешь, что это такое?
Соседи по бараку занимались своими делами – штопали одежду, грызли сухари, о чём-то беседовали в полголоса, сбившись в кучки, и, казалось, то, что у Корнея гостья, их совершенно не занимало. Это само по себе настораживало – по настоящему симпатичных женщин в лагере были единицы, и появление одной из них в мужском бараке не могло не привлечь всеобщего внимания. Однако с ней никто не заговорил, а те, кто осмеливался посмотреть в её сторону, торопливо отводили взгляды. Причин для такого отношения могло быть две: либо Корней каким-то образом держит в страхе всё местное сообщество, либо силою своего искусства сделал так, что её никто не видит её. И то и другое казалось маловероятным, но других версий в голову не приходило.
– Я много чего не знаю. Например, почему я здесь. Не за что, а почему…
– Не почему, а зачем, – уточнил Корней. – Они чего-то от нас хотят, и, скорее всего, получат.
– Они – это кто?
– Тебе лучше знать.
– Мне?
– А кому же ещё?! Ведь ты – одна из них.
– Я теперь никто… Я теперь никто. Я даже начала забывать, когда была кем-то. – Она даже не удивилась, что Корней догадывается о том, кем она была прежде, чем оказалась здесь, хотя за всё время ни словом не обмолвилась о своей прежней службе. Впрочем, об этом её никто и не расспрашивал, разве что Маргарита, когда шёпотом после отбоя плела небылицы о том, каково грешникам приходится в Пекле, иной раз бросала на неё вопросительные взгляды, явно желая ответной откровенности.
Корней, казалось, не слышал её ответа. Он сидел на грубо сколоченной табуретке и отрешённо смотрел куда-то сквозь стену. Невзрачный человек – небольшого роста, сутулый, в запылённых очках, которые протирал лишь изредка, когда сквозь толстые стёкла уже трудно было что-либо увидеть. Полуголодное существование в лагере даже не избавило его от следов былой полноты, так что можно не удивляться, что Яночка от него нос воротит. И не стоит с ним откровенничать, даже за кофе! Магистр, понимаешь… Фокусник. Звезда арены.
Лейла вдруг поймала себя на том, что её донимают совершенно не свойственные ей чувства – презрение и брезгливость, а в голове блуждают мысли, которые ещё неделю назад едва ли могли там возникнуть. А ещё говорят, что тяготы и лишения возвышают душу и закаляют характер. Нет, надо всё-таки себя контролировать, а то можно ставить жирный крест на всех надеждах когда-нибудь выбраться отсюда на волю. А Маркел всё-таки скотина, чтоб его…
– Ты хоть знаешь, что это такое? – Корней, вроде бы, вышел из внезапного транса и кивнул на серебристый слиток, который Лейла продолжала держать на ладони. – Не знаешь ведь, – ответил он сам себе. – А это, между прочим, – чистейший тартаррин. И кружку я из него слепил. Вот этими руками. И то, что мы здесь из породы выковыриваем – тоже он, только это, наверное, государственная тайна, которую простым зекам, а не смертникам, никто и никогда не доверил бы.
Стало ясно, что Корней и впрямь сошёл с ума. Мысль о том, что Великая Родина утаила от потенциальных противников одно из месторождений странного и опасного вещества, ещё можно было допустить – этого вполне могли требовать стратегические интересы. Но то, что ради сохранения этой тайны Соборное Отечество готово принести в жертву жизни своих граждан и жителей, пусть даже преступников, было совершенно немыслимо. Такой отъявленной крамолы не позволяли себе даже самые отпетые жулики, самые бессовестные аферисты, с которыми ей по долгу службы приходилось иметь дело. Значит, бывший фокусник, «ученик факира», либо совсем лишился рассудка, либо намеренно распространяет слухи, порочащие честь и достоинство Соборного строя! Всё-таки здесь есть и такие, кто тянет срок за дело…
– Да как ты… – Слова возмущения застряли у неё в горле. Действительно, как только посмел этот доходяга, этот отщепенец, сказать такое!
– А вот так. – Он забрал с её ладони бесформенный слиток и начал мять его пальцами, словно это был размякший пластилин. – Хочешь набалдашник от Жезла Младигора? – Он сунул ей под нос сверкающую бляшку с отверстием посередине, на которой красовались тонко выгравированные изображения песцов и белок, вплетающиеся в причудливый орнамент. – А кольцо Сигурда? Всё, что пожелаете… – Теперь он держал кольцо с камнем, сверкающим множеством мелких граней. – А вот струна от лиры Бояна. – Он одним движением вытянул тонкую упругую нить, и она тут же задрожала в полумраке, наполняя пространство тревожным угасающим звуком.
Теперь впору было подумать, что сумасшествие постигло её саму, а Корней и всё то, что он творит, – лишь плод больного воображения, сон разума, горячечный бред. Вот уж на что, а на психику жаловаться никогда раньше не приходилось. И нервы никогда не подводили. И страх обычно появлялся лишь после того, как исчезала причина, его порождающая.
– А хочешь выйти отсюда? – неожиданно предложил Корней. – Прямо сейчас. До ближайшей границы – всего сотня вёрст. В Тройнхайме тебя примут с распростёртыми… Узница совести. Не можешь молчать, когда от народов мира что-то утаивают. Не желаешь. А я знаю, как уйти и как сделать, чтобы не сразу хватились.
– Ты… – Она уже была готова отвесить ему пощёчину – чтоб синяк на пол-лица. Но сдержалась. Враг явно рассчитывал на неё, а значит, до поры не стоит обманывать его ожиданий. Сначала информация, а потом – справедливое возмездие. Теперь можно хотя бы вообразить себе, что находишься при исполнении, а результаты работы, если повезёт, дадут возможность прекратить этот кошмар. Даже если никто не захочет по достоинству оценить её действия, долг остаётся долгом. Кстати, официального уведомления об увольнении со службы ей никто не показывал и вслух при свидетелях не зачитывал, а это значит, что Внутрен