Миг-другой Дагеддид еще метал молнии подле своей невозмутимой супруги. Потом его ярость и крайнее возбуждение все-таки достигли пика — и хлынули через край.
— Ну, подожди, — вспрыгнув обратно на ложе, он оказался над Марикой сверху. И с треском рванул рубашку с ее груди, почти до колен обнажая прекрасное женское тело. — Подожди, сущность твоя, рожденная в День Лея! Сейчас… сейчас я тебе докажу, кто тут у нас мужчина!…
Свечи в покое Дагеддидов почти догорели. В раскрытые двери, что вели на балкон, ярко светила полная луна — большая и белая, как в любую из обычных ночей. Очаг догорел, и едва дымился остывающим пеплом. Пес Черный переполз ближе, и теперь, высунув язык, часто и тяжко дышал перед самым ложем.
Всего этого Седрик не видел. Прижавшись щекой к своей прекрасной жене, он нежно целовал ее шею, плечо и округлую плотную грудь. Временами он откидывал волосы, что липли к мокрому лбу, поднимал голову и пытался заглянуть в глаза супруги.
Марика не отвечала ему всегдашним насмешливым взглядом. Как и многие разы ранее, она разглядывала растворявшийся в темноте лепной потолок их спальни. Руки она держала заложенными за голову. Седрику мучительно хотелось целовать эти руки, упиваясь щенячьим восторгом, как в свое время любил приветствовать хозяина пес Черный, когда был еще молод. Но лицо жены было слишком непонятным, и счастливый супруг не хотел портить случившееся совсем недавно, чем-то нечаянно вызвав ее недовольство.
— Марика, — наконец, не выдержал принц. Он так и не поймал взгляда жены. Зато по ее зевку сообразил, что прекрасная романка сейчас уснет, так и не выслушав всех его восторгов. — Марика, я… Ты какая-то другая сегодня. Я не знаю… и не хочу спрашивать, что случилось с тобой. Ведь ты никогда не ответишь серьезно. Я… я просто хочу, чтобы так, как сегодня, было всегда. Ты слышишь, женщина? Я… проклятие, я люблю тебя! Что, что мне сделать, чтобы ты ответила мне тем же?? Что??
Супруга подавила еще один зевок. Соизволив обратить на него взор, она некоторое время разглядывала ждущее в волнении лицо супруга. Потом не выдержала, и все же зевнула вновь.
— Опять ты завелся, как баба, — она пошевелилась, пытаясь выкрутиться из-под тяжелого тела мужа, но от Седрика было так просто не избавиться. — Никак без этого не можешь. Проклятие, Дагеддид. Пусти, говорю! Я уже хочу спать.
Седрик приподнялся на локте. Протянув руку, он стиснул плечо жены, встряхивая ее и вжимая в себя.
— После поспишь! — он приблизил лицо, не давая романке отодвинуться и уйти от ответа. — Марика! Эта… сегодня ты… мы… Это — очередная твоя шутка? Опять? Или… ты… наконец, приняла меня? Я… не приказываю. Я прошу тебя, жена. Скажи мне правду… без шуток… Хотя бы раз! Я… могу надеяться? Я должен знать!
Взгляд Марики вынуждено посерьезнел. Некоторое время она испытывающе глядела в ответ. Потом повела плечами. Высвободившись из рук супруга, прекрасная романка подтянулась и облокотилась на подушку.
— Я не знаю, что тебе ответить, Дагеддид, — помолчав некоторое время, спокойно и без шуток проговорила она. — Как бы тебе объяснить. Представь, что ты болен. Погоди, не так. Вспомни о проклятии Луны. Которое подарило душевную болезнь, что извращает саму человеческую суть.
Она помолчала снова.
— Со мной было хуже, Дагеддид. Меня тоже прокляли. И это едва не лишило рассудка. Превратило мою жизнь в один… мерзкий, душный кошмар. Иногда мне казалось, что нутро забито грязью по самое горло, и я вот-вот задохнусь. А шкура — липкая, будто жижа гидровых болот…
Марика отодвинула блюдо от морды Черного, которому отчего-то в этот миг захотелось сунуться носом в одно из оставленных принцессой пустых блюд. Седрик в волнении приподнялся, вновь берясь за ее плечо.
— О чем ты говоришь? О Светлый, Марика, почему ты не сказала раньше? Мы бы нашли способ излечить тебя, если ты больна! Я… я помню, ты разбирала книги по магии и ведьмовству! Это проклятие — оно до сих пор на тебе?? Тебе плохо? Почему ты молчала столько лет?
Прекрасная романка качнула головой.
— Дай досказать. Долгое время мне казалось, что надо мною властвует болезнь. Эта гнусная, мерзкая болезнь изувечила меня телесно и день ото дня изламывала разум, заставляя силой претерпевать то, что всегда было противно моей природе. Как это было бы противно природе любого здорового человека. Я не могла надеяться на выздоровление. А наше единение еще больше усугубило ее… Не смотри так, Дагеддид. В этом нет твоей вины. Это — особенность моего проклятия.
Седрик несколько раз поддерживающе огладил ее плечо.
— Может быть, все-таки можно как-то…
— Сами Предвечные не смогли даровать мне освобождения, — Марика невесело усмехнулась и уже сильнее отпихнула морду Черного от тарелок. — Я могу исцелиться только если получу другое тело. Так сказал сам Светлый Лей.
Седрик похолодел.
— Это… и есть твоя награда? — сдавленно пробормотал он. Жена отодвинула тарелки к самой стенке, после чего туда же переставила кружку и кувшин.
— Нет, — она взглянула в лицо мужа и, оценив степень его взволнованности, для убедительности несколько раз мотнула головой. — Но Предвечные даровали мне знание, которое ослабило проклятую болезнь. Из непереносимой она сделалась… хотя бы сносной.
Седрик подождал некоторое время. Не дождавшись продолжения, помедлил и отпустил ее плечо, а потом коснулся его губами.
— Я не понимаю толком, о чем ты говоришь, — признался он. — Я бы мог понять, но… Ты ведь не расскажешь больше, чем теперь.
По выражению ее лица он понял, что был прав.
— Но твоя болезнь. Она… она ведь душевного, а не телесного свойства? И… позволит тебе жить… долго?
Принцесса усмехнулась.
— До глубокой старости, Дагеддид.
Седрик облегченно кивнул.
— Мне того достаточно. Но если я смогу тебе помочь… хоть чем-нибудь… Ты только скажи, хорошо? Я… я не враг тебе, жена! Я сделаю все…
Марика приподнялась. Взявшись за волосы Седрика, она неожиданно властно притянула его голову к себе и коснулась губ своими.
— Я знаю, — принцесса не отпустила руки, чувствуя, как в свою очередь руки мужа обнимают ее талию, стискивая едва не до боли. — Я тоже не враг тебе, Седрик. Больше такого не скажу. Потому слушай теперь. У каждого человека — своя судьба. И жизнь, которую нужно прожить. Так, чтобы в смерти не было стыдно оглядываться назад. Как оказалось, мои судьба и жизнь — рядом с тобой.
Она отстранилась.
— Это — не то, чего мне всегда хотелось от жизни. Но может быть, мне хотелось не того и не так, как должно быть правильно. Если бы ты не принудил меня, я бы едва ли когда-то имела семью или детей. И таскалась бы теперь…
— По лесам?
Марика улыбнулась. Седрик с каким-то невероятным облегчением уловил, что страшное закончилось. Его жена дала волю тому, что на душе — быть может, в первый и в последний раз за все их время вдвоем. Про-принц был уверен, что дальше пойдет по-старому. Она снова будет демонстрировать неудовольствие или станет шутить над ним. И все же Марика, пусть иносказательно и в своей всегдашней манере, но созналась в том, о чем Седрик перестал мечтать.
Она приняла его.
И это было самым важным. Для Седрика важнее не было ничего на свете.
— Для меня дороже тебя нет никого на свете, — проговорил он то, о чем думалось в этот момент. — Тебя и детей. Но первее всего — тебя. Мыслю, ты и так об этом знаешь.
Теперь уже он качнулся вперед, обнимая жену и приникая к ее губам. Марика ответила на его поцелуй. Они целовались долго, и Седрик с радостью замечал отсутствие напряженности в фигуре жены. Эта ночь сделалась первой, когда Марика не чувствовала брезгливости, даря ему себя. Даже наоборот — на какой-то миг изумленному Дагеддиду показалось, что не она, а он, Седрик, дарит себя властной супруге, подчиняясь ее губам. Про-принц так и не понял, что послужило толчком к тому, чтобы Марика изменила взор на свое замужество. Но в глазах Седрика это и не было важным. Важным теперь было только женское тело в его руках. И это тело принадлежало любимой женщине, которая больше не ненавидела его…
В обнаженное бедро Марики ткнулся холодный мокрый нос. Разорвав поцелуй романка с неудовольствием взглянула на тяжелую собачью голову, которая теперь лежала на постели, поблескивая полуслепыми глазами. Отчего-то Черному сегодня особенно хотелось хозяйского внимания.
— Не иначе, как от тебя заразился, Дагеддид, — прекрасная романка поморщилась, вытирая облизанную руку о постель. Черный поднатужился и закинул обе лапы на простыню, с трудом шевеля вялым хвостом.
— Он чего-то хочет, — Седрик почесал за собачьим ухом, потом погладил верного друга по тяжелой голове. — Но, вроде, не голодный…
— Если б твой пес не был так стар и заслужен, его стоило бы выставить за дверь, — Марика приопустилась на локоть, оказавшись на одном уровне с собачьей мордой. — Ну, чего тебе надо, зверюга? Иди на место! Иди!
Она для пущей убедительности дунула в мокрый песий нос.
К тому, что произошло дальше, не был готов никто.
Голова Черного резко убралась. Словно какая-то сила отбросила пса от ложа Дагеддидов. Черный встряхнул мордой раз, другой — словно в полуслепые глаза набилось песку, о которого он никак не мог избавиться. Потом вздрогнул всем телом и — распрямился перед изумленными принцем и его женой уже человеком.
Человек этот оказался неожиданно молод — едва ли ему исполнилось больше двадцати пяти зим. Темноволосый, высокий и широкоплечий, как все гетты, но очень худощавый, он выглядел страшно, до крайности изможденным. Но его заостренные, подергивающиеся черты хранили отпечаток благородства, и какой-то внутренней, несломленной силы. Молодой оборотень был одет в какие-то полуистлевшие шкурные тряпки, в которых даже с великим трудом едва ли можно было признать одежду.
Какое-то время тишину в комнате прерывало лишь пение насекомых за окном и едва слышное бряцание оружия и брони ходивших под стеной караульных. Тот, которого долго считали псом, неосознанно и словно неверяще ощупал тело, голову, лицо, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы. Потом поднял глаза на ошарашенных Дагеддидов, один из которых уже медленно тянулся к припрятанному под кроватью мечу и упреждающе вскинул непослушные руки.