Сюжеты, осуждающие Святополка Изяславича, сохранились не только в «Киево-Печерском патерике», но и в памятниках Борисоглебского цикла. Так, в «Сказании о чудесах…» сохранился рассказ о том, что Святополк «посадил в земляную тюрьму двух мужей, заключив их в тяжкие оковы, за некую вину, не проверив ее, но послушав ложных обвинителей». Заключенные «много молились святым страстотерпцам и каждое воскресенье давали денег стражнику, чтобы он покупал просфору и носил их в церковь Святых Романа и Давида», и те заступились за упомянутых мужей следующим образом. «Тюремные двери были заперты, лестница была вынута и лежала снаружи, они же и многие другие заключенные спали внутри, и вот один из них внезапно очутился ночью снаружи темницы, продолжая спать. Когда проснулся он, то увидел себя освобожденным от оков и, оглядевшись, увидел оковы, которые были на нем и на товарище его, изломанными и валявшимися около него, а кольца с ног были перекручены, словно веревки. Поднявшись, прославил он Бога и святых угодников.
И, вспомнив, что он видел, позвал он стражника, показал ему все и сказал: „Веди меня в церковь преславных мучеников“. Пришел он в церковь во время утрени, а был четверг, и, кланяясь перед святыми гробницами, рассказал всем церковнослужителям и бывшим в церкви людям: „Когда мы и другие заключенные спали внутри темницы, внезапно крыша была словно сорвана, и мы увидели, что вошли святые и спросили: „За что сидите здесь?“ Мы ответили: „Такова княжеская воля, а мы оклеветаны“. Тогда святые сказали нам: „Вот что велим вам: ты иди в церковь и расскажи все, что видел, а этого товарища твоего мы оставляем внутри, к тому же сделаем так, что он ослепнет для уверения всех, если не станут верить. Сами же мы уходим в Греческую землю и, вернувшись через три дня, придем к нему и возвратим ему зрение. Тогда пойдите к князю и скажите: 'Зачем так делаешь и, не разобравшись, терзаешь и мучишь? И если не покаешься, не перестанешь так поступать, то пусть будет тебе известно, что наказания и муки не избежишь'. И, сказав это и еще нечто, стали невидимы. Все, что я видел, рассказал вам, братья, и если хотите проверить, истинно ли это, идемте к тюрьме“.
Пошли к тюрьме и увидели, что ключи целы, а замок закрыт, лестница же, по которой в темницу входят и выходят, лежала снаружи. И удивились и прославили Господа и святых. Открыли темницу и увидели названного товарища его – был он слеп, и нельзя было рассмотреть ни век, ни ресницу него, а оков на нем не было. И когда расспросили его, он рассказал то же. Тогда оба они были выпущены на свободу и не отходили они от церкви днем и ночью, в особенности ослепший, который укорял святых и словно долг просил, припадая к гробам и с молением говоря: „О святые угодники Христовы, не пренебрегите, не забудьте, что пообещали, исполните на мне обещание свое, должны мне это сделать“. Так продолжалось три дня, пока не наступил воскресный день.
Пришел он и начал, как обычно, умолять, и вопли его, продолжавшиеся до утрени, мешали поющим на службе, рассердились они и стали говорить, что следовало бы слепца этого увести, так как они не могут петь. А он бился и, припадая к гробам святых, кричал: „Помилуйте меня, ведь обещали мне!“ Вдруг обернулся он и сказал: „Взывайте 'Господи, помилуй!' Зрите славу Божию и святых. Вижу!“ И были глаза его здоровы, как будто никакой болезни не было, ни слепоты. Тогда все прославили Бога и святых страстотерпцев. Пошли и рассказали князю Святополку о всем, что слышали и видели. И с тех пор не стал он так сильно притеснять людей и в течение долгого времени отмечал это событие, часто приходя в Вышгород летом».
В «Чтении…» Нестора подобный сюжет приурочен не к княжению Святополка Изяславича, а к княжению Ярослава Мудрого: «В одном городе были мужи, осужденные старейшинами и посаженные в темницу. И много времени просидев и не зная, что делать, они были в великой нужде. После же, вспомнив о чудесах, творимых Борисом и Глебом, начали молить Бога и святых страстотерпцев призывали в помощь, каясь в своих прегрешениях. И однажды ночью, когда они молились, вдруг открылся покров темницы, и свет засиял в ней. Они подняли глаза и увидели святых на двух разных конях и отрока перед ними, держащего свечу, и, затрепетав, пали пред ними. Святые же сказали им: „Не бойтесь, знайте, что мы – Борис и Глеб, которых вы призываете в молитве своей. И вот теперь мы пришли освободить вас от этой скорби. Вы покаялись в своем прежнем прегрешении, и потому судья никакого зла не причинит вам, а отпустит вас с миром“. И когда это сказали, спали с узников оковы. Святые в это время стали невидимы. А узники, отбросив страх, встав, воскликнули: „Господи, помилуй!“ Стражники, это услышав, быстро прибежали к темнице и нашли ее разметанной, узников сидящих, а оковы – лежащими перед ними. И спросили они: „Что случилось с вами?“ Они же рассказали по порядку все, что было. Стражники же, услышав об этом, немедленно пошли и сообщили судье о том, что сделали святые Борис и Глеб для узников. Он же приказал позвать их к себе, желая точнее все услышать. Они, придя, по порядку все ему рассказали. Он же, изумившись этому, отпустил их с миром и сообщил все христолюбцу Ярославу. Когда он услышал про все, разровнял место это и построил церковь во имя святых, которая и ныне стоит. Так же святые избавили многих, бывших в оковах и в темницах не только в том городе, но и в других местах»[373].
Ближайшую сюжетную параллель событиям, описанным в «Сказании о чудесах…» и в «Чтении…» Нестора, можно найти в памятниках Святовацлавского цикла. Например, в «Легенде Гумпольда» и «Легенде Никольского» рассказывается о том, что однажды людей, осужденных по приказу князя Болеслава, заключили в тюрьму, а так как надетые на них железные ошейники и колодки мешали узникам спать, то они взмолились именем св. Вацлава об избавлении их от казни, и, как только молитва была произнесена, та часть темницы, где они находились, озарилась ярким светом, и при первом же движении кандалы свалились с их рук и ног, а двери темницы упали с петель, и узники очутились на свободе[374]. Возможно, этот сюжет святовацлавской традиции мог отразиться в общем источнике «Сказания о чудесах…» и «Чтения…» – вышегородских записках, но был по-разному интерпретирован составителями этих памятников. Эти расхождения послужили камнем преткновения в дискуссии об этапах редактирования «Сказания о чудесах…» между С. А. Бугославским (выделял три этапа формирования текста) и А. А. Шахматовым (выделял два этапа формирования текста)[375]. Н. Н. Воронин, отстаивавший мнение, сформулированное Шахматовым, пришел к выводу о вторичности версии «Сказания…», ориентированной на осуждение Святополка Изяславича, предположив, что первичной является версия Нестора, а версия «Сказания…» была составлена в интересах Владимира Мономаха, когда Святополк «давно истлел в своей гробнице»[376].
Согласно рассказу, помещенному в Ипатьевском списке ПВЛ, после смерти Святополка 16 апреля 1113 г. население города («кияне») приняли решение на «совете» отправить делегацию к Мономаху, дабы призвать его на стол «отца и деда». Мономах, по-видимому, не сразу решился принять предложение делегатов. По всей видимости, в тот момент, когда киевская делегация находилась в пути, ситуация в Киеве внезапно обострилась: был разграблен двор тысяцкого Путяты и начались грабежи дворов, принадлежавших евреям. Так как переяславский князь не спешил прибыть в Киев, киевляне отправили к нему новую делегацию, которая стала запугивать Мономаха усилением беспорядков. Решающим аргументом, заставившим его поторопиться, стала угроза возложения на него ответственности за возможное разграбление монастырей. Та же самая информация в сжатом виде представлена в «Сказании о чудесах…», где акцентируется внимание на том, что вокняжения Владимира в Киеве желали «все люди», но более всего – «большие и нарочитые мужи»[377]. Это позволяет предположить, что интересы городских масс в данном случае совпадали с интересами «нарочитых мужей», поскольку и те, и другие рассматривали Владимира Мономаха как гаранта социальной стабильности в Киеве. Но если и «люди», и «нарочитые мужи», по сути дела, желали одного и того же, кто же начал устраивать грабежи в городе?
Надо думать, что к «мятежу и крамоле», возникшим в сложившемся вакууме власти, оказались причастны не все «кияне», а только те, которые были недовольны экономической политикой Святополка. Этим радикально настроенным элементам киевского социума противостояли более умеренные слои населения, использовавшие обострение ситуации для воздействия на переяславского князя. На первый взгляд, поступок киевлян может показаться беспрецедентным, но если допустить, что Мономаху удалось предварительно урегулировать вопрос реализации своих прав на киевский стол с представителями старших ветвей, его вокняжение можно считать вполне законным, что косвенно подтверждает участие митрополита Никифора во встрече переяславского князя в Киеве. В то же время, несмотря на стремление Мономаха к лидерству среди русских князей, со страниц летописей в период его княжения исчезает упоминание о приоритете «старейшинства», актуальное для древнерусского историописания конца XI – начала XII вв. Следовательно, даже заняв «стол отца и деда», Владимир Всеволодович не мог претендовать на генеалогический приоритет среди внуков Ярослава и использовать его в политических целях. Молчание летописцев контрастирует с почитанием главного выразителя идеи «старейшинства» в исторической традиции того времени – св. Бориса.
Не исключено, что в связи со сложившейся ситуацией новый киевский князь выступил инициатором пересмотра летописи, составленной в Печерском монастыре в княжение Святополка, которое было возложено на Сильвестра, игумена Выдубицкого монастыря Св. Михаила. Как заметил С. Я. Сендерович, «если посмотреть на текст ПВЛ в целом, то в нем можно различить две крупные, примерно равные части: 1) от начала до смерти Владимира Святославича; 2) от мученичества Бориса и Глеба до начала княжения Владимира Мономаха включительно, которое отмечено вторым перенесением мощей этих святых». При этом он обратил внимание на то, что история предстает в ПВЛ «как повествование о процессе христианизации народа и о государственности как о процес