Дмитрий Шемяка взял реванш в 1445 г., не оказал Василию II военной помощи против татар, в результате чего тот попал в плен к своему бывшему покровителю Улу-Мухаммеду, который к тому времени был уже не ханом Золотой Орды, а казанским «царем». По свидетельству Московского свода 1479 г., после переговоров с царским послом Бегичем Шемяка отправил к казанскому «царю» дьяка Федора Дубенского, «чтобы князю великому не выйти на великое княжение», но пока дьяк добирался до Улу-Мухаммеда, Василий II был освобожден за обещание большого выкупа (в летописях называются суммы от 25 до 200 тысяч рублей). Это не остановило Шемяку, решившего дискредитировать своего соперника за сотрудничество с Улу-Мухаммедом. «Князю же Дмитрию Шемяке вложил дьявол в мысль хотеть великого княженья и начал посылать к князю Ивану Можайскому, с тем, что, говоря, царь на том отпустил великого князя, а он царю крест целовал, что царю сидеть в Москве и во всех градах Русских и в наших отчинах, а сам он хочет сесть в Твери. И так по дьяволову наученью пересылались, и задумали со всеми злыми советниками, что тогда были у них Константиновичи и прочие бояре их, не хотевшие добра своим государям и всему христианству, и посылают с предреченными речами к князю Борису Тверскому; он же, слышав то, убоялся, и был единомыслен с ними. Многие москвичи в думе с ними были, бояре же и гости (купцы. – Д. Б.), были же и от чернецов в той думе с ними. И так начали князья со своими советниками скрытно вооружаться и искать подходящего времени, чтобы изгнать великого князя»[409]. 12 февраля 1446 г., заговорщики захватили Москву во время поездки Василия II на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Несмотря на то что великого князя предупредил один из перебежчиков, Василий II отказался поверить, что Дмитрий Шемяка и Иван Можайский нарушат договор, заключенный с ним под присягой, был арестован можайским князем, доставлен в столицу, а через два дня ослеплен и выслан в Углич. Помимо сотрудничества с татарами, Василию II инкриминировалось то, что он «ослепил брата Дмитрия Юрьевича, князя Василия»[410]. Таким образом, династический конфликт 1446 г. можно рассматривать как проявление кровной мести за события десятилетней давности.
Несмотря на попытки найти оправдание перевороту, положение Дмитрия Шемяки в Москве оказалось не менее шатким, чем у его отца в 1433 г. Против нового великого князя начала складываться оппозиция, так что уже через восемь месяцев Шемяка был вынужден вернуть Василия II из ссылки, дав ему в удел Вологду, где стали собираться сторонники свергнутого правителя, которому удалось привлечь сначала Бориса Тверского, а позже других князей. В конце 1446 г. воеводам Василия II удалось захватить Москву, в то время как сам он вел военные действия в Угличе. В 1447 г. Шемяка и его союзник Иван Андреевич были вынуждены заключить с Василием II мир. Тем не менее Шемяка был предан анафеме представителями высшего духовенства, которые в послании от 29 декабря 1447 г. отметили, что он сотворил над Василием II «не меньше прежнего братоубийцы Каина и окаянного Святополка»[411]. Возобновление военных действий в 1449 г. привело к утрате Шемякой Галича и бегству в Новгород, где он скончался 17 июля 1453 г.
«…Людская молва говорит, что это будто с отравы умер, а привозил из Москвы Степан Бородатый, дьяк, к Исааку, к посаднику Богородецкому (правильно – к Борецкому. – Д. Б.), а Исаак подкупил повара князя Дмитрия, по имени Поганка, тот же дал ему зелье в курице. И послал с вестью на Москву великому князю Василию Беду, подьячего; князь же великий пожаловал его дьячеством, и предрекли ему многие люди, что недолгим будет время его, и вскоре сбылось это», – говорилось в Ермолинской летописи конца XV в.[412] Некоторые подробности отравления приводятся и в Львовской летописи XVI в. «В тот же год послал великий князь Степана Бородатого в Новгород со смертным зельем уморить князя Дмитрия. Он же приехал в Новгород к боярину князя Дмитрия Ивану Нотову (вариант – Котову. – Д. Б.), поведав ему речь великого князя; он же обещал, как говорит Давид: „Яды хлеб мой, взвеличивая на меня лесть“, призвав повара на этот совет. Когда же князь Дмитрий по обычаю захотел поесть в полдень, то повелел приготовить себе одного куря. Они же, окаянные, приготовили его со смертным зельем и принесли его пред князем; и ел он, не ведая мыслей их, не случилось же никому отдать его. Тут же разболелся и, пролежав 12 дней, преставился и был погребен в церкви Святого мученика Георгия в Новгороде»[413]. Осуждая непосредственных исполнителей отравления, летописцы, однако, не дают никаких оценок его инициатору Василию II. Исследования останков Дмитрия Шемяки, проведенные в 1987 г., выявили следы мышьяка в мумифицированном трупе князя, что подтверждает информацию о его отравлении[414].
Но и это было не последнее братоубийство в роду Рюриковичей. Осенью 1569 г. правнук Василия II Иван IV Грозный (1533–1584) приказал отравить своего двоюродного брата Владимира Андреевича. В отличие от двоюродных братьев Василия II Владимир Андреевич, являвшийся сначала старицким, а затем дмитровским и звенигородским князем, был не столько реальным, сколько потенциальным конкурентом Ивана IV, что стало очевидным во время его болезни в 1553 г., когда во время присяги на верность малолетнему сыну царя некоторые придворные вступили в переговоры с Владимиром Андреевичем «и хотели его на государство»[415]. Этот инцидент не имел последствий для князя, однако в октябре 1569 г. царь все же приказал отравить его, о чем сообщается как в русских, так и в иностранных источниках. Альберт Шлихтинг, Генрих Штаден, Иоганн Таубе и Элерт Крузе сообщают об этом факте, чтобы показать «тиранство» московского государя[416]. В Пискарёвском летописце упоминание о нем не сопровождается какими-либо оценками. «В год 7077 [1569] положил князь великий гнев свой на брата своего князя Владимира Андреевича и мать его. И послал его на службу в Нижний [Новгород], а сам поехал в Вологду. И побыв там, поехал с Вологды к Москве. А к князю Владимиру послал и велел ему быть на яме на Богону и с княгиней и с детьми. И пошел из Москвы на [Александрову] Слободу и из Слободы вооружились все как бы на ратный [путь]. И заехал князь великий на ям на Богону и тут его опоил зельем и с княгиней и старшей дочерью, а сына, князя Василия, и младшую дочь пощадил»[417].
Более пространно эти события описываются во «Временнике Ивана Тимофеева», составленном в начале XVII в., где говорится, что Владимир Андреевич был оклеветан перед царем «совершенно ложным доносом», что он желает царства своего брата, а царь, «распаленный на него гневом, поверил клеветникам, утвердившись на мысли, что это действительно так», и «как лев, встретив его где-то на пути, умертвил своего брата вместе с женою и сыном, – все они принуждены были выпить горькую чашу смерти по повелению его руки. А он, сделав (это), как бы некий приятный уловив лов, вместе с убийцами радостно крикнул голосом, разнесшимся в воздухе; а всех рабов его дома, кроме доносчиков, предал различным мукам, всячески бесстыдно надругавшись над женским полом. Так как это благочестивым (царям) творить было не свойственно, то и здесь говорить нельзя о том, что не подобает; поэтому и я не смею дерзкими словами раскрыть весь стыд его венца и рассказал кратко прикрытыми словами. А так как он не только самого своего брата, но его наследника (сына) предал той же смерти, как бы выкопал из земли корень и его отросток и выбросил (его вон), оставив его без наследника, то кровь их, как кровь Каина на Авеля, до вечности будет вопить (на него)»[418].
В отличие от Пискарёвского летописца в этой интерпретации событий 1569 г. появляется осуждение братоубийства, но вместо отсылки к борисоглебскому сюжету Иван Тимофеев отсылает читателя к библейскому сюжету о Каине и Авеле. Осуждая Ивана IV за поведение, не свойственное благочестивым правителям, автор уклоняется от дальнейшего раскрытия темы, именуя ее «постыдной». Следует иметь в виду, что на интерпретацию Тимофеева во многом повлиял социально-политический кризис, разразившийся в начале XVII вв. в связи с появлением самозванцев, выдававших себя за младшего сына Ивана IV царевича Дмитрия, погибшего во время эпилептического припадка в Угличе в 1591 г. Предпосылки этого кризиса, известного под названием Смутного времени, по Тимофееву, сложились в «тираническое и безжалостное правление» Ивана Грозного, отказавшегося от «праведного пути истинно христианского монарха»[419].
Таким образом, несмотря на негативное отношение летописцев к убийству одних русских князей другими, в XIV–XV вв. этот факт воспринимался иначе, чем в XI–XIII вв., показателем чего является «протокольная» фиксация этих инцидентов вне ветхозаветного или борисоглебского контекста. Критика этого явления, осуществленная Тимофеевым под влиянием событий Смутного времени, актуализировала осуждение братоубийства при помощи ветхозаветного «сценария», подобно тому, как династические войны последней четверти XI в. способствовали актуализации прославления Бориса и Глеба.
Скандинавские саги о междукняжеской войне 1015–1019 гг. на Руси
Приступая к рассмотрению феномена братоубийства в Средневековой Европе, мы начнем анализ с литературных памятников Скандинавии. Это позволяет, с одной стороны, более полно раскрыть тему убийства Бориса и Глеба, о котором говорилось выше, а с другой стороны, проследить изменение отношения к феномену братоубийства в средневековой скандинавской историографии.