В сопровождении стольких же человек пришел и Магнус. После того как двоюродные братья обнялись и крепко поцеловались, они уселись вместе, чтобы обсудить дела. И тут выскочили из своих тайных убежищ сидевшие в засаде люди, напали на Кнута и убили его и, разделив тело его на части, с ликованием изливали на покойника свою жестокость».
Убийство Кнута Лаварда 7 января 1131 г. привело к конфликту между Магнусом и Лотарем. После их примирения против Магнуса выступили братья убитого. «Эрик, брат Кнута, рожденный от наложницы, видя, что гнев императора остыл, начал вооружаться, чтобы отомстить за пролитую кровь брата, и, пройдя сушей и морем, собрал вокруг себя множество данов, изрекавших проклятья по поводу безбожного убийства Кнута. И, приняв королевский титул, он стал совершать частые набеги на Магнуса, но всякий раз терпел поражения и вынужден был обращаться в бегство». Битву при Фотевиге Гельмольд описывает следующим образом: «…Магнус, услышав, что Эрик опять появился, когда приблизилось лето, направился с бесчисленным войском походом в Сконию. Тот расположился напротив него, охраняемый жителями, хотя и в небольшом числе. Так жители Сконии выступили против всех данов. Когда же Магнус в день Святой Пятидесятницы принуждал войско к сражению, достопочтенные епископы сказали ему: „Воздай славу Богу на небесах, проникнись почтением к дню сему, и да будет сегодня мир, а сражаться будешь завтра“. Он, презрев эти увещания, начал сражение. Вывел и Эрик свое войско и встретился с ним в горячей схватке. И погиб Магнус в тот день, и все войско данов было разбито мужами Сконии и уничтожено до полного истребления. Эта победа прославила Эрика, и было сотворено новое прозвище для него, чтобы он впредь Эриком Эмуном, то есть достойным памяти, назывался. После этого Николай, старший король, уйдя на корабле, прибыл в Шлезвиг и здесь был в угоду победителю убит мужами города.
Так отомстил господь за кровь Кнута, которого убил Магнус, нарушив клятву, которой поклялся».
Гельмольд, как и Свен Аггесен, дает негативную оценку Магнусу, гибель которого представлена как результат не только человеческого, но и божественного возмездия, за счет возвеличивания Эрика Незабвенного (о его причастности к убийству брата Харальда и его семьи не упоминается). Изложение следующего этапа междоусобной войны, которая позднее получила название «войны принцев», отличается от датских хроник. Законным правителем Дании Гельмольд считал Свена, так как он признал суверенитет германского короля Фридриха I Барбароссы (1152–1190, император Священной Римской империи с 1155 г.). По словам хрониста, Свен обращался со своим народом весьма жестоко, и, «воздавая ему за это, Господь покарал его, и последние дни его завершились несчастьем». «Соперник же его, Кнут, слыша ропот народа против Свена, послал за Вальдемаром, своим родственником и сподвижником Свена, и, призвав его, заключил с ним союз, отдав ему в жены свою сестру. Заручившись его поддержкой, он возобновил свои дурные замыслы против Свена». Тот был вынужден бежать в Саксонию к своему тестю маркграфу Конраду фон Веттину, где обратился за помощью к саксонскому герцогу Генриху Льву, который зимой 1156 г. вторгся в Данию. Однако успехи ограничились захватом Шлезвига и Рипы, несмотря на то что «Свен часто похвалялся перед герцогом, что когда он придет с войском, то даны примут его добровольно, во всей данской земле не оказалось никого, кто принял бы его или поспешил ему навстречу». После ухода саксонцев Свен обратился к ободритам и привлек на свою сторону часть датчан. Наконец, при посредничестве епископа Рипы Гелия государство было разделено на три части. «Вальдемару досталась Ютландия, Кнуту – Зеландия, Свену – Скония, которая, как считалось, превосходила другие [части] своими мужами и оружием. Остальные, меньшие, острова были разделены между всеми, как кому было удобно. И, чтобы соглашение не нарушалось, они все принесли присягу.
После этого Кнут и Вальдемар устроили великолепный пир в Зеландии, в городе, который называется Роскильд, и пригласили своего родственника, Свена, чтобы оказать ему честь, а также чтобы подкрепить и успокоить его после всего того зла, которое причинили ему в дни вражды и войны. Он же, сидя на пиру и видя, что короли беспечно пируют и далеки от всякого подозрения, начал по причине врожденного коварства своего раздумывать, какое место было бы удобно для засады. На третий день пиршества, когда уж спустился ночной мрак, по знаку Свена были принесены мечи и [люди его] набросились на беспечных королей и неожиданно закололи Кнута. Когда убийца направил удар в голову Вальдемара, тот, быстро вскочив, сбросил светильник и, благодарение богу, ускользнул в темноте, получив одну только рану. Бежав в Ютландию, он привел в движение всю Данию. Тогда Свен объединил войска Зеландии и морских островов и переправился в Ютландию, чтобы покорить Вальдемара. А тот, выведя войско, вышел навстречу ему с большими силами, и недалеко от Виберга началась битва. И был убит в тот день Свен, и все мужи его тоже, а Вальдемар получил королевство Данское и стал правителем мира и сыном мира»[490].
В этом сюжете показательна неоднозначная оценка Свена: он рассматривался как легитимный правитель, действия которого приобретали все более негативный характер, до тех пор пока не завершились братоубийством и последовавшим за тем возмездием. Напротив, позитивная оценка Вальдемара I сближает труд немецкого хрониста с датскими хрониками, также как и осуждение убийства Кнута Лаварда. Одинаковое отношение к образу правителя-мученика придает как датской, так и немецкой хронике агиографический оттенок.
В «Деяниях данов» Саксона Грамматика о Магнусе, сыне Нильса, говорилось, что он «совершил ужаснейшее преступление, став однажды убийцей своего кровного родственника, и [с тех пор его имя] известно как образец [самого низкого] предательства», так как «большинству связанных с Магнусом либо кровными узами, либо узами дружбы людей была ненавистна удачливость Канута, ведь ничто так не питает зависть, как большая доблесть того, кого считают себе равным». В отличие от Гельмольда, Саксон Грамматик утверждал, что мать Магнуса пыталась примирить его с Кнутом Лавардом, а ответственность за усиление вражды между ними возлагал на Хенрика Скателара, который подозревал Лаварда в причастности к бегству своей жены. Вместе со своими сообщниками Уббо и Хакуином Хенрик обвинил Кнута в том, что он стремится ускорить кончину короля Нильса и присвоить королевскую власть. Кнуту удалось оправдаться от этих обвинений на тинге, но продолжение интриг послужило стимулом для Магнуса, который «начал действовать так, будто получил от своего отца позволение самому позаботиться о своей судьбе и избавиться от соперника. Пригласив к себе Хенрика и тех, кто ещё прежде согласился стать ему товарищами в совершении его злодейского намерения, он велел им поклясться в том, что они будут честно хранить молчание о том, что он им сообщит. К ним он добавил ещё и [некоего] Хаквина, который и по прозвищу, и родом был ютландец. Хотя было известно, что этот человек женат на сестре [самого] Канута, ни у кого из участников [этого разговора] не возникло и тени сомнений в данном им слове. При этом, проводя свои долгие и тайные совещания друг с другом о том, какие именно полные опасности смерчи и несущие смерть тяготы обрушить на святую голову Канута, эти заговорщики предпочитали плести нити своего гибельного замысла, лёжа на земле. Делалось это для того, чтобы они, если окажется так, что их заговор будет раскрыт, могли бы, не рискуя навлечь на себя опасность, поклясться, что ни стоя, ни сидя не строили козней против жизни Канута. В положении [своего тела] они видели для себя средство, с помощью которого можно сохранить свою совесть чистой, не ведая, что тот, кто лукаво играет словами своей клятвы, все равно будет [считаться] виновным в клятвопреступлении. В своей притворной и фальшивой простоте они полагали большим преступлением безбожие в словах, чем в поступках, считая, что насилие над верой состоит не в том, что бездумно творят руки, а в том, что произносят губы.
Когда Хаквин Ютландец понял, что начатый вполне пристойно разговор под конец превратился в обсуждение козней против жизни Канута, он, не желая, чтобы показалось, будто бы он хочет играть роль разбойника по отношению к близкому ему человеку, немедленно вышел из круга участников этого опасного разговора и покинул собрание. Предводитель заговорщиков предупредил его, что он не должен разрывать уз данной им клятвы, на что тот ответил, что не станет ни помощником им в их замыслах, ни предателем. Однако [я полагаю,] было бы лучше, если бы он заранее дал знать [Кануту] об [угрожающей ему] и незаслуженной им опасности, чем своим молчанием оставил ее в тайне.
Между тем Магнус, желая за [показным] дружелюбием скрыть свои коварные замыслы и с помощью лукавства и хитрости избежать любых подозрений, решил, что будет разумно, если первым делом он заключит и обманным образом поклянется [соблюдать] договор о взаимной дружбе с тем, чьей крови [в действительности] жаждет сильнее всего, [заверив при этом всех], что значимостью священных обетов он хочет лишь еще более упрочить узы родства, [связывавшие его с Канутом]. Чтобы с помощью притворного благочестия скрыть все следы [замышляемого им] злодейства и дабы [никому] не показалось, что он носит в себе какие либо изменнические и тайные планы, свои самые недобрые приготовления он попытался коварно скрыть за личиной преданности вере. Собрав в Сьяландии множество благородных людей, незадолго до праздника Рождества Господня он пригласил на пир в Роскильдию Канута, объявив при этом, что намерен предпринять благочестивое путешествие в чужие страны. Кроме того, [на время своего отсутствия] он назначил Канута опекуном своей супруги и детей, поручив ему заботиться обо всем своем имуществе.
Жена Канута Ингибурга (Ингиборг Мстиславна, внучка Владимира Мономаха. – Д. Б.), случайно узнав от некоторых, кто был посвящен в замыслы [Магнуса о готовящемся покушении], тотчас же послала своему мужу письмо, в котором просила его остерегаться ловушек, приготовленных [врагами] для того, чтобы лишить его жизни. Тот же, посчитав, что присланная ею весть связана не с раскрытием какого-то настоящего покушения на него, а с обычными женскими страхами, не стал принимать ее увещеваний всерьез и заявил, что верит Магнусу ничуть не меньше, чем предчувствиям своей супруги. И если бы Судьба захотела дать ему столь же [добрый] совет, как и его супруга, он, конечно же, смог бы избежать расставленной [для него] западни и в своей доверчивости не попался бы на крючок чужой злобы.