— Прекратите! — приказывал Клавдий, его голос был переполнен отчаянием и ненавистью. — Прекратите! — Батури крутился волчком, из последних сил противостоя чужой волшбе, но сил с каждым мгновением было все меньше. Он все еще вращался на месте и по-прежнему успевал выставлять крис в нужном направлении в нужный момент и разрушать обращенные на него заклинания.
Нападавших было немного, не больше пяти — остальные Высшие просто наблюдали, ожидая, чем закончится неравная схватка. И если в начале поединка почти все предрекали победу Клавдию, то сейчас ситуация не поддавалась столь явному прогнозу.
Алекто рванулась на помощь к возлюбленному, но упала, сделав всего несколько шагов. Ее тело оцепенело, будто превращаясь в камень.
— Не лезь, — посоветовал седовласый Регин. Этот вампир с внешностью зрелого мужчины, по непонятным причинам поседевшего раньше времени, всегда напоминал Алекто барона Батури. Регин подошел ближе и, взяв девушку на руки, тихо прошептал: — Клавдий сам выбрал свою судьбу, и теперь победа — дело чести. Если ты вмешаешься, он будет сожалеть, что не погиб.
— Пусти… — сквозь зубы выговорила Алекто. — Он умрет, если ему не помочь…
— У него всегда был козырь в рукаве — не стоит переживать, он выпутается, — врал, утешая, Регин, краем глаза замечая, что Батури пропустил удар и упал на одно колено.
Огненный шар изуродовал ему лицо, в спину ударила молния, но он поднялся, правда, лишь для того, чтобы вновь упасть под градом новых ударов. Казалось, смерть неминуема и вопрос лишь в том, сколько еще магических арканов ему удастся выдержать. Но неожиданно густая тьма опустилась вязкой, непробиваемой преградой над Высшим, и ни одно заклинание не смогло прорвать этот мрак, казавшийся живым и разумным. Всевидящие глаза Стража Отражений, на время затуманенные тайной волшбой, открылись, и Тьма ударила тех, кто пришел в Зал Крови с нечистыми помыслами. Клавдий, убедившись, что ему уже ничто не угрожает, прошептал заклинание, которым недавно ослеплял Стража, и Тьма рассеялась.
— Те, кто посмеет напасть, — умрут, — вставая, властно изрек лишенный половины лица Батури. Его потрепанный вид, искаженная ожогами личина и тлеющая мантия делали его внешность ужасной. Теперь он, как никогда, был похож на оживший труп.
— Все, кто стоит в этой зале, отныне мои. И если я почувствую подвох или предательство, Страж испепелит посмевшего перечить мне и моей воле! — Клавдий оскалился, обнажая острые клыки. Он вытянул руку и, прокрутившись на месте, обвел клинком круг, указывая на каждого из собравшихся. — Вы дадите мне Кровь, дадите Кровь тому, кто вас породил! Клинки! Клинки! — бешеным зверем взревел Батури, всего одним словом, не требующим объяснений, приказывая каждому обнажить ритуальные клинки и вспороть себе вены. — К’йен! Ко мне и на колени! Ко мне! — К’йен хотел ослушаться, но ноги не повиновались: он сделал шаг вперед и уже не смог остановиться — он двигался медленно, словно в вязкой жидкости, мысли бесконечным потоком проносились, не задерживаясь, в голове, а К’йен все шел, и казалось, его пути не будет конца. — На колени! — приказал властный голос, и К’йен упал у ног Властелина.
— Моя жизнь в твоих руках, — преклоняя голову, ответил К’йен и сам не поверил своим словам.
Клавдий посмотрел на жертву и ехидно ухмыльнулся. Его безразличным взглядом, упорным, но лишенным эмоций, смотрела сама смерть. И К’йен в страхе перед неизбежным закрыл глаза.
— Не стоило играть в те игры, которые неминуемо приведут к гибели. Напасть, подговорив лишь четверых… ты совершил глупость и за глупость поплатишься жизнью.
— Голос, которым говорил Батури, ему не принадлежал, этот голос был переполнен тоской, словно он сочувствовал К’йену и сожалел о грядущей гибели, но ровно настолько же он был безмятежным и спокойным, холодным и презирающим.
— Крови! — Закричала обезумевшая Тьма, в которую превратился Батури. Его хрустально-голубые глаза стали черными, как уголь, они светились Тьмой, приводя в ужас и страх все живое и неживое и в то же время завораживая, подчиняя. — Крови, Высшие!
Сорок бессмертных упали на колени и, безропотно выполняя приказ, полоснули себя по запястьям. Кисти Высших окрасились красным, тягучая кровь сперва мелкими каплями изукрасила сорок знаков, но стоило току набрать силу, а тонким струйкам дотянуться до камня, как сигил сам стал высасывать жизненные силы из своих жертв — нагло, беспардонно. Черный камень изукрасился алым, и чем дальше лилась кровь, тем чернее она становилась, словно впитывала в себя Тьму, наполнялась Тьмой.
Красное на черном, дважды черном. Жизни сорока и еще двух, застывших в кровавом кругу, были отданы одному. Когда багряно-черная масса дотянулась до центра сигила, когда скопилась у ног К’йена, Клавдий занес Смерть и, вогнав искривленное лезвие в небьющееся сердце, смертью подарил новую жизнь.
К’йен упал в лужу чужой и собственной крови. Его жизнь и жизни сорока смешались в одну. Сталь, помнившая руку хозяина, вытянула из бездны дух, который немедля, без раздумий и жалости пожрал то тело, которое было ему преподнесено. К’йен был мертв, дважды мертв, но чужая воля заставила кричать даже мертвеца. Кровь, залившая сигил, вспыхнула, но огонь не обжигал — лишь щекотал своими язычками сорок искровавленных тел, не утративших подобия жизни, и одного мертвеца, над которым застыл Батури, смеющийся смехом безумца.
Огонь был красным, а сердце огня черным. Черная кровь, кровь Черного.
Ритуал подходил к концу.
Пламя утихло. Смех обезумевшего, окативший широкую залу, захлебнулся. Кровь, льющаяся из сорока вспоротых запястий, остановилась. А мертвец открыл глаза.
— Свершилось, — облизнув изувеченные огнем губы, улыбнулся Клавдий и протянул ожившему кинжал.
— Не знаю, почему бездна не пожрала меня — видимо, я оказался несъедобным даже для нее. Но я только рад, что произошло именно так, — рассуждал вампир, стоя на шпиле башни. Холодный ветер играл его волосами, бледная молодая луна ласкала его юношеское лицо, лицо К’йена, но уже не его. К’йен изменился, и это было заметно не только по мудрому, выражающему вековые опыт и знания, взгляду, но и по манерам, жестам, мимике, и даже чертам лица. Казалось, метаморфозы, произошедшие с юным вампиром, не должны были повлиять на его внешность, но она стала другой — более мужественной, зрелой. Теперь это был не К’йен, а Каэль, и лишь слепой не заметил бы этого. — Твоя настойчивость вернула мне жизнь, и я тебе за это благодарен.
Каэль, истосковавшийся по ветру и луне, свежему воздуху и свободе, заставил Батури забраться на самую высокую башню Зеркального Замка, и теперь они вдвоем сидели высоко над землей и смотрели на безликий ночной светоч, на необъятные леса, раскинувшиеся вокруг замка на множество лиг, на кипящую даже в мертвой стране жизнь, никогда не покидавшую лесные угодья. Каэль набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул.
— Свобода, — с наслаждением протянул он, оборачиваясь и глядя на Клавдия. — Благодарю.
— Не стоит благодарностей, — учтиво улыбнулся Батури.
— Многое изменилось после моего ухода, но теперь я вернулся, и все пойдет как раньше. Правда, для этого придется постараться.
— Наш род на грани вымирания… — Батури потупил взор, чувствуя свою вину. — Это произошло из-за меня, но…
— Ты все сделал правильно. — Легкое касание в чужие мысли дало Каэлю недостающие знания. Пройдет не так много времени, и он будет знать все, что ему нужно, и даже больше. — Чтобы получить сильную расу, надо избавиться от отребья.
Некроманты, желая насолить нам и обессилить, только помогли. Мы лишились хвоста, который тянул вниз.
— Жестко сказано, — произнес Клавдий. — Эти слова не лишены смысла, хотя я бы предпочел иметь в запасе не только качество, но и количество.
— Голодное, обездоленное племя, разуверившееся в сильных собратьях, не сыграло бы нам на руку, только наоборот. Чтобы спасти тело от гангрены, надо отрубить зараженную часть. Это неизбежно, сколь бы ни была тяжела потеря. Низших в любом случае пришлось бы убить, правда, их смерти могли принести пользу расе, но и такая гибель не особо страшна.
— Они нарушили приказ. Сегодня мы нарушили его снова, — с горечью выговорил Клавдий. Сегодня Перворожденный позволил своим Детям вкусить людскую кровь.
Пробудившимся после «долгой дороги» это было необходимо, но рисковать и радовать пищей сразу всех казалось непростительной ошибкой. Батури не хотел начинать этот разговор, но не начать его он не мог: — Каэль, зачем ты приказал Высшим разорить несколько деревень и угнать почти полсотни людей? Некроманты вышлют карателей.
— Мы отдадим виновников сами, — пожал плечами Каэль.
— Как? — Сперва Клавдий не понял, а позже и не поверил в услышанное. — Ты… ты понимаешь, что эти Высшие — последний оплот рода?
— Я не сказал, что мы выдадим всех. Достаточно четырех. Тех четырех, которые посмели тебе мешать. Предатели нам ни к чему. А так — и Высшие будут сыты, и некроманты довольны, и мы лишимся ненужного навоза. Я не боюсь пожертвовать негодными зернами и оставить только здоровые семена, из которых вырастут по-настоящему сильные древа. Мне нужна армия, которой я могу доверять, не опасаясь, что за моей спиной занесен осиновый кол.
— Ты прав, Каэль, ты, как всегда, прав… — поддержал Клавдий. Он и сам был бы не против убить обидчиков, но терять сильных магов, которых и без того осталось немного, не хотелось.
— Не сожалей о недостойных, — отрезал Каэль. — Ты доставишь прах виновных и этим в очередной раз докажешь некромантам свою лояльность, выиграешь время.
Батури задумался. Он опять оказывался виновником всех бед. Пока Каэль будет набирать себе союзников, Клавдий вновь выступит в роли Карателя, уничтожающего себе подобных.
— Я бы выдал «ослушников» сам, но моя оболочка, К’йен, сыграла в Голодной ночи не в пользу некромантов. В его словах могут усомниться, но не в твоих. — Каэль был опять прав, но Кладвию уже так опостылела слава братоубийцы…