— Я хочу продать своего коня и уехать на почтовых, — заявил он смотрителю.
— Мы, барин, лошадей покупать не имеем права, но вот лавочник Дмитриев берёт их у проезжающих. Если хотите, я пошлю за лавочником сына, — предложил жуликоватый смотритель. Он через окно заметил донского жеребца и мгновенно смекнул, что на сделке можно заработать до пяти рублей.
— Некогда мне ждать, выкупи коня сам, а потом купцу загонишь за хорошие деньги. Сколько дашь? — гнул свою линию Лаврентий.
Он торопился, да и торговаться из-за рублей, имея в кармане тысячи, брезговал.
— Да у меня, барин, всего-то пять рублей и есть, больше нету, — заныл смотритель.
— Хорошо, давай пять и самую быструю тройку, да карету приличную!
— Конечно, сей секунд! Не изволите ли пока чайку? — засуетился смотритель, отсчитывая деньги.
Пока он бегал отдавать приказы, Островский быстро перелистал книгу с отметками о подорожных, последняя запись гласила, что графиня Апраксина изволила следовать в Петербург.
Скоро подогнали тройку и для Лаврентия. Он уселся и велел трогать. Опять припустил дождь. Ветер злобно швырял капли в оконное стекло. Ну и тоска, хоть стреляйся! В полном одиночестве, с камнем на сердце, покидал Островский южнорусскую губернию, на которую ещё недавно возлагал столько надежд.
Глава тринадцатая. Диковинное письмо
Барон Тальзит коротал вечер в полном одиночестве. Княжна Ольга так убивалась из-за отъезда старших сестёр, что расстроенная Опекушина попросила барона отпустить пожить в Ратманове Мари и Натали. Александр Николаевич нехотя, но согласился. Да и что ему оставалось делать? Отправить девчонок в столицу к матери он не мог — Соня ещё не вернулась из-за границы. Держать их взаперти в Троицком уже не было мочи — внучатые племянницы скучали, капризничали и дулись, не принимая никаких уговоров и объяснений.
«Сегодня ровно неделя, как Апраксина увезла своих подопечных, — прикинул барон. — Наверняка Островский узнал об этом. Значит, ему уже нет никаких причин здесь оставаться — его ищет полиция, деньги за имение он получил, опасные для него свидетели уехали, так что преступнику выгодно покинуть губернию».
Впрочем, всё это пока оставалось лишь догадками. Никаких подтверждений в пользу этого не было, наоборот, барона не оставляло подспудное чувство, что он выдаёт желаемое за действительное, да и совесть не молчала — нашёптывала, что зря он отправил Долли и Дашу Морозову с глаз подальше. Разумнее было прихватить Мари и Натали да самому перебраться в Ратманово, тогда бы все девушки находились под его присмотром. Но что сделано, то сделано — все мы задним умом крепки.
Александр Николаевич вздохнул и потянулся за газетой, но раздался стук в дверь.
— Да… — откликнулся барон.
В кабинете появился лакей с письмом в руках.
— Почта, барин…
— Давай сюда!
Сейчас любое письмо оказалось бы кстати: если это Соня сообщает о возвращении, то Тальзит сам отвезёт в столицу её дочерей, если Апраксина отписалась с дороги — ещё лучше, он хоть успокоит свою совесть. Александр Николаевич взял конверт и сразу же понял, что почерк ему незнаком. Неизвестный автор писал необыкновенно изящно, а его заглавные буквы и красивые росчерки могли служить образцом каллиграфии.
«Кто бы это мог быть?» — удивился Тальзит.
Он сломал печать и развернул листы. Память его не подвела: с автором письма он знаком не был. Фрейлина императорского двора Агата Андреевна Орлова сообщала барону то, что он уже знал сам: владелец сельца Афанасьева Лаврентий Островский — насильник и убийца. О мачехе преступника фрейлина написала, что Илария слывёт женщиной «не в своём уме» и существуют большие подозрения, что сия дама находится в интимной связи с пасынком и не просто участвует в насилии над жертвами, но, возможно, играет в этом преступном деянии первую скрипку.
Орлова выражала надежду, что сообщённые ею сведения помогут предотвратить злодеяния во вверенном барону Тальзиту уезде. В качестве доказательства своих слов дама приложила письмо из Курляндии. Барон прочитал и его.
Эти бы сведения — да на две недели раньше, тогда бы Тальзит действовал по-другому. Островский не ушел бы у него из-под носа, да и Илария осталась бы в живых. Какая польза для дела, что уцелела служанка? Конечно, Анфиса рассказала всю подноготную о преступниках, и Тальзит теперь знал то, что ещё оставалось загадкой для курляндской полиции — как погибали юные жертвы. Выслуживаясь перед уездным начальством, мещанка Чулкова в подробностях рассказала о роли покойной Иларии в преступлениях: Островская заманивала жертвы, обещая им хорошую работу в богатом доме, а похитив, собственноручно истязала бедняжек и потом отправляла их на тот свет, дав смертельную дозу настойки опия.
— Я ведь кто? Я — женщина подневольная, — шмыгая носом, причитала Анфиса, — нищая вдова, у меня ни крыши над головой, ни куска хлеба. Я бы давно уже ушла от таких хозяев, да барыня мой паспорт отняла, а потом и припугнула, что, если сболтну кому хоть слово, она и меня на тот свет отправит.
— Да, ладно, — не поверил таким россказням уездный исправник. — Какое она имела право? Ты ведь не крепостная.
— Ой, не скажите, ваше благородие! Покойная барыня, если честно сказать, не в себе была. Так что ей — без разницы, есть ли у неё право. Она, если б осерчала, вмиг бы меня за остальными спровадила.
Анфиса не жалела красок, очерняя свою покойную хозяйку. Сейчас эта баба напоминала жалкую шавку, кусающую ногу мёртвого льва. Наблюдавший за ней барон брезгливо предположил, что эта уродина не постесняется вывалить полиции все грязные тайны семейства, которому она так долго служила. Тальзит не ошибся, Анфиса в подробностях, как будто смакуя, описала связь между стареющей мачехой и красавцем пасынком. Служанка не сомневалась, что, истязая и убивая молоденьких девиц, Илария в своих искажённых безумием мыслях защищала любовника от происков соперниц.
Когда от россказней этой сплетницы стало совсем тошно, Тальзит сделал знак исправнику, а тот вызвал конвойного и распорядился увести задержанную.
— Ну и что вы обо всём этом думаете? — спросил у полицейского барон.
— Да, эти Островские — два сапога пара! Оба до безобразия жестоки — одна била, другой — насиловал. Не важно, что смертельную настойку наливала мачеха, пасынок не далеко от неё ушёл — закапывал трупы в собственном саду, — отозвался исправник.
— В этом вы правы, — согласился барон. — Только нужно помнить, что Илария пасынку — ещё и тётка. Одна кровь. Возможно, что тяга к душегубству у них семейная.
— Вот именно! Тяга к преступлениям семейная, только женщина совсем рехнулась, а мужчина кое-что ещё соображал. Как Островский увидел, что княжна сбежала, так кинулся свидетелей уничтожать. Я думаю, что он мачеху со служанкой обманул: предложил что-нибудь этакое, с вывертом, мол, для всеобщего удовольствия, ну и связал их друг с другом, чтобы по одной не ловить. Потом выстрелил мачехе в грудь, баню поджёг, а следом — дом. О Даше Морозовой негодяй и не думал, девушка была истерзана, а тут ещё дым и огонь. Островскому, может, даже нравилось, что его жертва умрёт в муках. Одного только он не предвидел, что вы так быстро со своим отрядом приедете и успеете баню потушить.
Исправник был человеком опытным: и начальство понимал с полуслова, и дела вёл с толком. Он-то и подсказал барону, что надо бы оформить показания служанки протоколом, а после, как положено, доложить о случившемся по инстанции.
— Вы уж о княжне Черкасской в своём рапорте не упоминайте, — попросил Тальзит. — Девице ещё замуж выходить, незачем лишний раз её имя трепать.
Исправник надолго задумался, а потом не слишком уверенно предложил:
— Может, написать, будто вам кто-нибудь донёс о преступлениях в Афанасьево?
— Вот-вот, самая подходящая формулировочка, — обрадовался барон, — генерал-губернатор у нас человек новый… Зачем нам лишнее озвучивать, смущать покой его высокопревосходительства?
Нового генерал-губернатора недавно прислали из столицы на смену предыдущему, ушедшему на войну во главе ополчения. Слухи о назначенце ходили не слишком лестные: поговаривали о чванстве и высокомерии. Так что исправник понял всё как надо.
— Не беспокойтесь, Александр Николаевич, — пообещал он. — Напишу бумагу и принесу вам одним глазком глянуть.
Обещание своё исправник сдержал и на следующий день принёс барону рапорт. Всё было описано так, как и договаривались: злодеяния Островских излагались во всех подробностях, а причиной своевременного приезда предводителя дворянства в Афанасьево стал донос. Исправник не расшифровывал, кто оказался доносчиком, в крайнем случае (если начнут спрашивать) капитан с чистым сердцем отправит любопытных с вопросами к самому Тальзиту.
— Прекрасно! — согласился барон. — Отправляйте…
Исправник пошёл было к выходу, но на полдороге замер и повернулся к начальству, как будто собираясь что-то сказать. Однако промолчал.
— Что такое? — подбодрил его Тальзит.
— Тут ведь вот что… Чулкова-то знает, что княжна в Афанасьево приезжала. Вдруг где-нибудь ляпнет?
Да, об этом Александр Николаевич как-то подзабыл. Но допустить, чтобы в уезде мыли кости его крестнице, барон тоже не мог. Хотя чего он испугался? По большому счету эту Чулкову наказывать было не за что. Она, как сама сказала, являлась существом подневольным. Безумная хозяйка угрожала Анфисе смертью… Как служанка могла ослушаться?
— А что у нас есть на эту Чулкову? Какое обвинение мы можем ей предъявить? — поинтересовался барон.
— Что не донесла… — сообщил исправник.
— Боялась! В конце концов, Анфиса имела дело с убийцами и не сомневалась, что её так же зароют в саду, как и бедных девушек.
— Так что же выпустить ее? — с надеждой спросил исправник. — Она всё ноет, просится на свободу, говорит, домой в Курляндию вернётся. Там у неё какая-никакая, а родня, да и мужнина могилка опять же… Если честно, осточертела мне эта уродина.