— Конечно, ваша светлость. Я могу стать вашим управляющим на стройке, если позволите.
Лиза расцвела. Она протянула новоиспеченному подчинённому руку, и Добров легонько пожал её своей огромной ладонью.
— Договорились, — сказала Лиза. — Пойдёмте с нами, я выдам вам аванс, а потом приду узнать, как продвигается работа.
С тех пор сёстры ежедневно приходили каждая на свою стройку. А месяц спустя Долли уговорила тётку съездить в лавру к старому другу архимандриту и попросить отрядить в восстанавливаемые храмы иконописцев. Поездка увенчалась успехом: наместник благословил иеромонаха Корнилия с двумя помощниками присоединиться к семейству Черкасских в их богоугодном деле. Графиня предложила выделить монахам отдельно стоящий в саду флигель. Предложение было принято, и вскоре в усадьбе появились иконописцы. Всё складывалось на удивление удачно, и Долли теперь молила судьбу лишь об одном: только бы ничего не менялось!
Глава восемнадцатая. Охота на свидетелей
Ну почему, когда у него что-то меняется, так обязательно к худшему? Островский с раздражением скользнул взглядом по тощенькой пачке ассигнаций и горке монет, аккуратно разложенных на столе. За прошедшие месяцы, как вода в песок, утекли более двух тысяч. Если бы не суммы, которые он абсолютно безрезультатно спускал на своих доморощенных соглядатаев, денег осталось бы гораздо больше. Чёрт побери! Ну почему ему так не везёт?
Приехав в Москву, Лаврентий принялся собирать сведения о владениях князя Черкасского. Приготовился раздавать взятки, однако после пожара люди потеряли не только имущество, но и близких, многие искали дальнюю родню и просто знакомых, так что бумагу с перечнем адресов в канцелярии генерал-губернатора выдали бесплатно и довольно быстро, не задавая лишних вопросов.
— Вот и ладненько! — обрадовался Островский и сразу же взялся за дело.
У Алексея Черкасского оказалось три имения под Москвой: уже знакомое Марфино и два других — Грабцево и Рогово. В самом городе за князем числились дворец на Покровке и три доходных дома в Охотном ряду. То, что доходные дома сгорели при пожаре, а дворец на Покровке уцелел, Островский выяснил довольно быстро. Он снял две комнаты на верхнем этаже крохотного домика рядом с церковью Успения Божией Матери и принялся следить за домом Черкасских.
Прошла неделя, но графиня Апраксина и княжны в доме так и не появились. Лаврентий решил, что женщины переехали в другое имение, и занялся розыском. Грабцево нашлось довольно быстро и всего в двадцати верстах от уже известного Марфина. Островский порасспросил крестьян — по их рассказам выходило, что Апраксину они видели лишь раз прошлым летом, когда та приезжала искать княжну Елену, с тех пор ни старая графиня, ни барышни, ни хозяин в имение не возвращались.
«Ничего, осталось единственное место, где они могут спрятаться, — успокоил себя Островский, — нужно найти Рогово».
Однако здесь начались сложности — это имение Лаврентий искал почти два месяца. Он побывал в пяти сёлах с таким же названием, пока не нашёл нужное, затерянное среди лесов в тридцати верстах от Старой Калужской дороги. Каков же оказался удар, когда выяснилось, что здесь хозяева не появлялись с незапамятных времён. Вглядываясь в удивлённые лица роговских крестьян, Лаврентий вдруг ощутил, что это — конец.
«Так что же получается? Глупые бабы взяли верх?»
Внутри всё просто горело от дикой и необузданной ярости. Скрутило так, что стало больно дышать. С трудом собрав волю в кулак, Островский забрался в ямскую карету и двинулся в обратный путь.
Он вернулся в Москву, в свои комнаты на Покровке. Здесь можно было отсидеться и успокоить раненую гордость, но что делать дальше? Лаврентий давным-давно объехал все почтовые станции, расспросил ямщиков о старой даме и трёх молодых барышнях, но это ничего не дало. По всему выходило, что графиня Апраксина и её питомицы в Москву не въезжали и из неё не выезжали. Возможно, что беглянки отправились в какое-нибудь из дальних поместий, но как узнать, в какой губернии их теперь искать?
«Не знаешь, что делать, — не делай ничего», — вспомнил Островский любимую поговорку своего отца и решил последовать мудрому совету.
Просидев ещё неделю в своих комнатах, он всё-таки смог восстановить душевное равновесие. Как волк чует добычу, так и Лаврентий безошибочным инстинктом убийцы осознавал, что его жертвы совсем близко — они никуда не уезжали и прячутся где-то в Москве. Женщины могли остановиться у друзей и знакомых или снять жильё, так же как сделал он сам. А почему бы и нет? Неплохая мысль… Москва уже начала отстраиваться, а некоторые улицы, как, например, Покровка, и вовсе уцелели во время пожара.
Островский подошёл к окну. Внизу по булыжной мостовой цокали копытами упряжки, а с противоположной стороны улицы кованая решётка ограждала не пострадавшую от пожара старинную усадьбу. Сквозь кудрявую зелень парка виднелся верхний этаж барского дома. Большие окна под белыми фронтонами, светло-бирюзовые стены в богатой лепнине: декор смотрелся очень богато.
«Везёт же людям, — завистливо размышлял Островский, — такая усадьба, да в центре Москвы, и уцелела во время пожара!»
Сдавший Лаврентию верхний этаж своего дома управляющий купца Сверчкова рассказал новому постояльцу, что и изумительной красоты церковь Успения Божией Матери, возле колокольни которой прилепился их маленький двухэтажный домик, отстояли во время пожара дворовые из соседних усадеб. По цепочке передавали они вёдра с водой из усадебных прудов, обливая стены храма.
Судьба церкви Лаврентия не волновала, он думал о собственном удобстве: всё-таки приятнее смотреть на красивые дома, чем на обугленные стены, потому и согласился на явно грабительскую цену, запрошенную за две комнаты ловкачом хозяином.
«Месяц-другой — и всё закончится, — рассудил тогда Островский, — не обеднею».
Но он просчитался, дни складывались в месяцы, а успеха даже не предвиделось.
Лаврентий продолжал следить за домом князя Алексея, во всех трёх имениях нанял дворовых-доносчиков, но обнадёживающих известий ниоткуда до сих пор не поступало. С месяц назад Островский решил раскинуть сеть по всей Москве и стал приплачивать смотрителям почтовых станций на трактах, ведущих из Первопрестольной в губернии. Везде Лаврентий не только назвал фамилии женщин, но и оставил подробные описания их внешности, наказав предупредить, как только где-нибудь появятся нужные ему путницы. И теперь со всех концов чуть ли не ежедневно летели сообщения о подходящих под описание дамах, только с другими фамилиями.
Каждый раз Островский кидался вслед и догонял указанные экипажи. Но всегда находил то старую помещицу с тремя внучками, то купчиху с дочерьми, то учительницу с воспитанницами пансиона. Наконец Лаврентий догадался, что нанятые им люди просто боятся упустить свой куш, вот и суетятся.
«Бездельники чёртовы, будто ни головы, ни глаз у них нет», — мысленно костерил своих соглядатаев Островский, возвращаясь из очередной бесполезной погони.
Но другого шанса разыскать ненавистных свидетельниц не было, приходилось ездить по всем сигналам осведомителей. Сегодня Лаврентий вернулся в Москву уже под утро: карету бедной офицерской вдовы с дочерью и двумя племянницами-сиротами он догнал в Крестах. Конечно, иссушённая нуждой, смуглая молодая офицерша никак не походила на дородную, белолицую и голубоглазую престарелую графиню, а девушки, хотя по возрасту и попадали под описание, оказались белёсыми и конопатыми простушками в заштопанных платьях и уж никак не могли сойти за княжон. Тем не менее Лаврентий заплатил смотрителю за сообщение и приказал впредь наблюдать внимательней. Но, как ни крути, деньги таяли на глазах, бесполезные погони изнуряли, и пришла пора определяться.
Нынешняя фамилия Сидихин пока не вызывала никаких подозрений. Может, рискнуть и попытаться найти невесту из купеческого сословия? Единственную дочь богатого отца, чтобы приданое дали в золоте, и тогда, обвенчавшись, взять фамилию тестя. А что? И новой родне польстишь, и сам — концы в воду. Как ни жаль, но дворянина Островского уже не воскресишь. Лаврентий сжал кулаки — волна горечи и злобы ударила в сердце. Во всех бедах виновата Долли! Из-за этой сучки потеряны и дом, и имя, и Илария.
О любовнице Лаврентий вспоминал постоянно. Тосковал по её умелым рукам и тёплым губам, мягкому бело-розовому телу и даже по безумному блеску чёрных глаз. Плакал. Доходил до отчаяния. Мог бы, конечно, клин клином вышибить — завести себе новую бабу. Но боялся: вдруг не сдержится и выдаст свою яростную тягу к насилию. Тогда, чтобы не оставлять свидетеля, женщину пришлось бы убить, а в Москве это казалось делом почти невыполнимым. Лаврентий утешался тем, что в конце концов поймает Долли Черкасскую и её глупую подругу, вот тогда и отыграется на них за все свои потери и душевные муки.
«Живого места не оставлю… — мечтал Островский, — но прежде, чем они умрут, я каждую отымею».
Но мечты оставались мечтами, более того, они теперь даже смахивали на миражи. Катился к закату июль, пройдёт ещё полгода — и деньги кончатся. Пока Лаврентий мог принарядиться и впечатлить женщину (конечно, не слишком притязательную). Пришла пора искать невесту, и делать это нужно было сейчас, пока судьба уж совсем не прижала к ногтю. Но перспектива просидеть всю жизнь в душном замоскворецком доме под пятой у властного тестя-старовера казалась такой противной, что Лаврентий всё никак не мог решиться. Сегодня он наконец-то признал, что женитьбы уже не избежать, но по слабости характера ещё раз дал себе отсрочку — до конца месяца.
— Последние деньки, — пробормотал Лаврентий.
Стало грустно, а потом откуда-то изнутри поползла чёрная горячая жижа беспросветной тоски. Затрепетало сердце, всё тело покрылось мерзким липким потом. Островский распахнул окно и подставил лицо под слабое дуновение ветерка, а потом и вовсе перегнулся через подоконник. Вроде полегчало. Он раз-другой глубоко вздохнул и осмотрелся. В полуденную жару Покровка будто вымерла, и только в ворота соседней усадьбы въезжала ямская тройка. Из-за жары верх экипажа был опущен, и Лаврентий отметил, что сухощавый загорелый пассажир, развалившийся на сиденье, по виду смахивал на иноземца.