– Это что за побочный эффект? Или Лавр подружку к нам притащил?
– Я не знаю пока, командир. У обоих усы обломаны.
Пашка копался в проблеме с неделю, и поверьте слову вселенца, для него это долгий срок. Второй Лавр был во всем идентичен первому. Разве что исполнительней и спокойней.
– Характер другой, Андрей Алексеевич. Он знает, кто на борту командир. И легче поддается дрессуре.
– Отличное резюме. Подписываюсь под контрактом: Лаврентий Два зачислен в экипаж Зоны К!
Хоть нужды особой и не было, Иванов пометил тараканов. Первого крестом, второго – параллельными полосками. Но даже я без всяких крестов различал, я сразу находил своего. Мой собственный таракан, я с ним работал, и когда пришел срок, я хотел оставить Второго, но Пашка был тверд, и в новую петлю мы отправили сразу двоих.
Виток, повторный, аппаратура к чертям, мы тоже, но на выходе в капсуле четыре одинаковых таракана. Два с крестом на спине и два – полосатые.
– Паш, прекращай, расплодятся! Устроим в Зоне К тараканник, нас спишут в утиль за диверсию!
– Больше не буду, и так все понятно. Посмотрите на них, командир.
Я смотрю и, конечно, я вижу разницу. Тараканы идентичны во всем. Кроме оттенков характера.
В этом проблема хоть сколько разумных существ. Мы не знаем, что происходит во временной петле, что за процессы дублируют каждую клетку. Но на ментальном уровне повтор невозможен, нельзя скопировать душу, рефлексы, и здесь происходит разрыв. Жесткое расслоение личности. Время берет нас за глотку и раздирает на части.
Мне грустно. Мне даже страшно. Иванов моргает с виноватой улыбкой, но в его разноцветных глазах пляшут черти на адовой сковородке, отсветом потерянной Флексы. Эксперимент Дабл Ю продолжается. Что ж, на то она и Зона К.
Игры со временем
– Как дела у временщиков?
– Пока стабильно.
– Сообщили, что готовим Моллюски?
– Соколовский ругается, говорит, что не нужно. Не совсем прилично говорит, матерится, вы ж его знаете…
– Я знаю одно: вы диспетчер, вы – голос Базы! Так что держите тон до конца! Вот что за музыка у вас играет? Что за унылые звуки?
– Это нью-эйдж, Соколовский спросил. Сказал, Павлу Андреевичу нравится…
– Эй, диспетчерская, я Сокол. Отключайте переговорный динамик! Развели сырость в эфире, простуду схватить недолго.
Все спокойно в Зоне К, как всегда. Я бы даже сказал, интимно. Свет притушен, музыка играет. Сюда бы свечи и шампанское, но не положено. А вот легкая гравитация есть. Можно на диване с книжкой устроиться.
Павел тоже в кают-компании, в обнимку с драгоценной тараканьей банкой. Четыре Лавра исхитрились собраться вместе и сцепиться передними лапками. Смотрится фантастически, как древний шаманский обряд. Иногда их потряхивает, и они взлетают, и снова опускаются на дно, как парашютисты, фанаты групповой акробатики. Смотреть – одно удовольствие.
Такие вот спокойные минуты – радость любого вселенца.
Да почему мы вселенцы-то, спросите вы, куда нас вселили, в кого?
А как нас еще называть? Космонавтами? Сейчас каждый второй космонавт. Звездолетчиками? Так дело не в звездах. Межпланетники? Снова не то. Общности не хватает.
Если проще, то тех, кто остался у Солнца, окрестили подсолнухами. Тех, кто рванул по Вселенной, – вселенцами. Но хороший термин сложился. Правильный.
Как и временщики. Потому что каждый, кто играет со Временем, твердо знает: все в жизни временно, и исключений в законе нет. Оттого и сидим в рекреациях, по двое на установку.
– Сокол, Сокол, я База! Ситуация пока без изменений.
– База, я Сокол. Кто там у нас на дежурстве? Геннадий? Огромная просьба, Геннадий, сообщить, когда изменения будут. И больше без особых причин волны мне не колебать.
– Слушаюсь, капитан!
– О, Бога ради, не обижайтесь, Геннадий. Но поймите, что это уже перебор, если точнее, нервы расшатывает. А нервы – они ж не зубы!
– Зубы? У вас проблемы с зубами? Уточните, Андрей Алексеевич! Вы и Павел Андреевич, я же…
– Вот что, Геннадий, а расскажите-ка нам анекдот, только свежий, без бороды, знаете?
– Нет…
– Жаль, я бы послушал.
Павел Андреевич корчит рожу и мигает мне серым глазом. Вот кто анекдоты терпеть не может! Сидит, надулся, серьезен до крайности. И не скажешь, что восемнадцать лет пацану. Музыку слушает, улыбается. Вспоминает лихое знакомство с жанром.
– Стажер, ты им данные переправил?
Кивает и рефлекторно банку поглаживает. Лавры подпрыгивают и медленно падают, не расцепляя лап. Я тоже улыбаюсь: смешные рыжики. Пашка подмигивает карим глазом и еще раз дергает банку. Лаврентии мельтешат и возмущаются.
– Сокол, Сокол, Моллюски стартуют!
– К черту, Геннадий, я запрещаю! По правилам НСС…
– …Знаете что, Соколовский, не мешайте людям работать! Когда вы на Флексу горящую прыгали, тоже нарушили кучу правил. И разрешений не спрашивали!
Это Геннадий зря. Пашка хмурится, да и мне не по себе, как-то сразу шашлыком завоняло. Даже Лаврентии напряглись, чувствительные ребята. А может, стоит и про Флексу вспомнить? Раз уж вечер такой. Вспоминательный.
Я уже покидал систему Барнарда, когда сигнал бедствия с Флексы заглушил акустический мусор, взорвал, раскромсал, изувечил эфир, на борту сидела научная группа, амбиции через край, но я и впрямь никого не спрашивал. Я ближе всех находился к планете.
Там, на Флексе, тоже исследовали Время, беспечно и дерзко до хамства. Хватает поговорок про победу, фортуну, кто там еще любит дерзких, но про Время таких не сочиняют, мстительное оно, ядовитое, от неуважения его корежит.
Мы немногих успели спасти. Не оставило Время ни секунды в запасе, изменив гравитацию целой планеты. Десять человек с поселения. И шесть из дальних лабораторий. Кто-то рассказал про роддом, корчась в медицинском отсеке. Додумались построить впритык к Институту. Экспериментаторы чертовы! Еще и рекламу по Базам пустили: «Проблемные роды? Срочно на Флексу! У нас Время ждет и терпит, ваши роды пройдут на отлично!»
На отлично! Мы откопали из-под завалов роддома акушерку и двух младенцев. За третьим парнишкой я прыгнул, без докладов и разрешений, в гостеприимно открытый ад.
Знаете, я после Флексы даже вида шашлыка не выношу. Я сам вонял, как шашлык, до мяса, до обугленной кости, я разодрал комбинезон, чтоб завернуть мальца, и в голос орал от боли, и больше не было Флексы, все горело, взрывалось, сминалось и распадалось на пиксели, все стиралось, будто ненужный файл, а мальчишка мне улыбался чудными разноцветными глазами.
Сплошные крестники у меня на борту. Лаврентий во всех ипостасях. И Пашка во всех ипостасях. Я его так записал. И Андреевич он по мне. А фамилия Пашки – по матери, это все, что осталось от нее в документах.
– Вот лучше б вам тогда память затерли, мне-то что, меня много, всем не сотрешь. Вы скажите, это все я? Из-за меня был распад на Флексе?
– Самомнение у тебя, Иванов. Ты родился за несколько дней до распада. Твой этап удался, отдыхай.
Много Пашки, с избытком, это уж точно! И структура нестабильная, вздорная. То кулаками в невесомости машет, то стихи кропает в отчетах. Не соскучишься, Соколовский!
Лавра игры со Временем разделили на четыре подличности.
А Пашку склепали из пяти душ.
Мы с ним как-то сели считать и целый список его сдвигов составили. Даже именами наградили от щедрот, никто ж не запрещал.
Поселился в нем некто Аркашка, но не вырос совсем, остался в младенчестве. Вот от кого хлопот никаких: и в невесомости он, как в утробе матери, и всех запросов – в день по литру молока.
Есть еще Ваня, Ивашка, парнишка лет девяти, эгоцентрик, задира, любитель махать кулаками и показывать языки командиру, для него мы держим в Зоне чипсы и комиксы.
Наташка в мужском коллективе проявляется редко, но очень эффектно, так, что спасайся кто может, она любит стихи, тараканов и Сашку. В ее возрасте это трагедия – жить в нескладном мальчишеском теле.
Что до Сашки, он наш помощник. Химик и фантазер, проявляется чаще других, я люблю с ним общаться, и Пашка с ним дружит.
Так-то, я спасал одного, а мальчишка других с собой прихватил, пусть не тела, а зародыши разума. Всех, до кого дотянулся. Ну и кто тут из нас герой?
Для всего мира мой бывший стажер – физик-временщик с задатками гения, но я-то знаю, что он пацан, нестабильный и бестолковый, просто внутри у него вечный бой. Вечная мозговая атака. Глаза-хамелеоны. Проблемы с координацией. И с самоидентификацией.
Иногда ощущаю себя многодетным отцом, со всеми их склоками и любовями. Но с другой стороны – он один, Павел Андреевич Иванов. И для меня во всех фазах он – Пашка.
– Геннадий, ну как? Не придумали анекдот?
– Нет, Андрей Алексеевич.
– А хотите наш? У нас тут тараканы в химической банке. Они держатся за лапки и водят хоровод, совсем как старинные эльфы.
– Шутите?!
Славный собеседник Геннадий. Доверчивый. И главное, такая зависть в голосе, что даже Пашка смеется. Хорошо, что там, в диспетчерской Базы, не разобрать, каков он бывает, множественный смех Иванова.
Долгие лета
– А все-таки, почему Зона К?
– Так по порядку, стажер. Когда после Флексы ввели рекреации, с буквы А стартовали и до К добрались. Дальше Зона Л намечается, но это уже без нас.
С Флексы все началось. Ученый Совет и СпецО объявили: братья-временщики, хотите играть со Временем, хотите калечиться и убиваться во имя великих целей, – это ваше личное дело, не тащите последствия в мир. Выделили с десяток планет, бесплодных и уныло далеких, построили Базы и научные станции, вроде как если рванет, Вселенная и не заметит. Так что те, кто работают в Зоне, подписывают договор с Судьбой. Они – практически смертники, и этот пункт отметает мелкие, ненастоящие цели, нужно реально гореть, чтобы так рваться в загробный мир.
Пашкина цель мне понятна: он хочет во всем разобраться, он мечтает дотянуться до Флексы и узнать, почему он такой. Ну и со мной все просто: я в ответе за тех, кого спас, эдакий встроенный кодекс, оставшийся от НСС.