Письмо пятоеСемья человека, описывающего мифы и предания
1
Сестренка, хотя отец-настоятель не был уроженцем ни долины, ни горного поселка, но он, открыв для себя самобытность мифов и преданий деревни-государства-микрокосма, всю свою жизнь посвятил их сбору и реконструкции. Мало того, нас с тобой – близнецов, родившихся уже после окончания пятидесятидневной войны, – он хотел превратить, так сказать, в подопытных кроликов, чтобы с нашей помощью убедиться в правильности своих исследований. Отдав всего себя мифам и преданиям нашего края, он старался увлечь и меня своими интересами, и хотя в детстве я всячески противился ежедневным занятиям, но, как видишь, теперь я сам подробно все излагаю в виде писем к тебе. А ты, словно проникнув в сокровенную суть мифов нашего края, живешь под одной крышей с Разрушителем, которого тебе уже удалось вырастить до размеров собаки. Да, ведь ты и маленькой девочкой, подкрашенная румянами, все дни проводила в храме, готовя себя к миссии жрицы еще не явившегося Разрушителя. Нужно сказать, что замысел отца-настоятеля, решившего превратить меня в летописца деревни-государства-микрокосма, а тебя – в жрицу Разрушителя, удался полностью. По правде говоря, в детские годы, хотя отец-настоятель и занимался моим воспитанием, меня не оставляла мысль, что я сын человека, пришедшего в наш край из чужих мест. Повзрослев, я уже твердо знал, что буду описывать мифы и предания нашего края, но, видимо, такое намерение возникло у меня после долгих колебаний, и потребовалось немало времени, прежде чем я решился взяться за эту работу. И лишь когда я наконец нашел для себя способ описывать мифы и предания в форме писем к тебе, пестующей возрожденного Разрушителя, мне удалось преодолеть все свои сомнения. А теперь, сестренка, я иду дальше и хочу проследить, как мифы и предания деревни-государства-микрокосма отразились в наших судьбах – судьбах близнецов, детей отца-настоятеля и бродячей актрисы. Это, сестренка, позволит нам увидеть себя самих в свете мифов и преданий деревни-государства-микрокосма.
Соседи так говорили об унаследованных от отца-настоятеля и бродячей актрисы внешних приметах, отличавших нас с тобой, родившихся в доме, который стоял в самом низком месте долины: «Что это за дети, что у них за выпученные глаза – того и гляди на лоб вылезут!» Правда, это их мнение шло вразрез с привычными критериями красоты. Наш младший брат, которого жители долины и горного поселка почтительно называли Цуютомэ-сан и которому мир профессионального бейсбола представлялся сказочным, мечтал о славе выдающегося игрока. Его кумиром был Разрушитель, который распространил свое влияние даже на него, человека, думавшего только о спорте и ни о чем другом. Когда мечта брата сбылась и он был принят в бейсбольную команду Кансая, спортивная газета поместила его фотографию с подписью: «Новый игрок с такими красивыми глазами, несомненно, станет новой звездой». Но, разумеется, до настоящего игрока ему было далеко, и вскоре в заметках о звездах бейсбола уже иронически прохаживались на его счет: «Он сидит, прикрыв ресницами большие черные глаза, на самом конце скамейки запасных».
Эти прекрасные глаза брат унаследовал от матери – бродячей актрисы, так и не ставшей законной женой отца-настоятеля и в конце концов изгнанной им из нашего края (отец мечтал ради своих исследований сочетаться браком с девушкой, в жилах которой течет кровь созидателей). Наша мать снова отправилась скитаться с бродячей труппой по дорогам и умерла во время этих скитаний, но всегда, я уверен, помнила своих пятерых детей, оставшихся в долине. Только исполняя волю нашей матери, ее сводная сестра, тоже бродячая актриса, накопив небольшую сумму денег, пришла в долину и до самой смерти помогала нам. Мать и ее сводная сестра были в молодости неразлучны, все у них было общим, но тем не менее нужна была удивительная самоотверженность и благородство, чтобы, отказав себе во всем, выполнить волю сестры. Я никогда не забуду эту необщительную женщину в круглых очках в металлической оправе, которая так много сделала для нас (особенно для одного) в последние годы своей жизни.
Из ее рассказов и рассказов других женщин я узнал о странном событии, происшедшем утром, когда мать покидала нашу долину. В том месте, которое по-прежнему называлось горловиной, хотя после пятидесятидневной войны там все изменилось, мать, бредущая в сопровождении молодых почитателей, вызвавшихся довезти до границы тележку с ее вещами, повстречала трех женщин из горного поселка. Дело было на рассвете – значит, они специально поджидали ее. У этих несчастных женщин тяжело болели дети. Вот что они придумали: попросить мать, чтобы она избавила их детей от порчи. Мать, которая была вынуждена покинуть долину из-за постыдных слухов, будто ее навещают молодые люди, сразу же согласилась и разыграла такую сценку: как будто схватила руками эту порчу и спрятала под кимоно между ляжками – подол у нее в то время был подвернут, чтобы легче было идти. Потом повернулась к юношам, тащившим тележку, и, наградив их улыбкой, стала боком мелкими шажками спускаться к реке.
Вот точно так же, улыбаясь, и пятнадцать лет назад накануне осеннего праздника урожая наша мать твердым шагом вошла в долину, поворачивая из стороны в сторону лицо, скрытое под толстым слоем грима. На следующий же день на сцене, сколоченной за оградой храма Мисима-дзиндзя, она исполнила танец, сопровождая его пением и декламацией, – она все делала сама. Произвело ли это впечатление на людей нашего края, судить не берусь – когда ее окончательно изгнали из долины, мне было всего три года; но никто не возражал, когда эта бродячая актриса, отправившаяся было дальше, в деревню в нижнем течении реки, вскоре вернулась к ним и поселилась в долине. Может быть, потому, что догадывались об отношениях, которые связали ее с отцом-настоятелем после возвращения в долину? Обосновавшись здесь, она, похоже, жила на собственные средства, не рассчитывая на помощь отца-настоятеля. На всех праздниках, происходивших в нашей округе, и даже на семейных торжествах она выступала с песнями и танцами – ведь мать была единственной профессиональной актрисой в нашем крае. Дальше больше – ее стали приглашать, когда надо было готовить праздничное угощение, да так и пошло: вскоре уже и в ее собственном уютном и приветливом доме, стоявшем в самом низком месте долины, повелось подносить молодым людям еду и выпивку. Эта женщина ни при каких обстоятельствах не падала духом.
Однажды глубокой ночью отец-настоятель, напившись до бесчувствия, пришел в дом бродячей актрисы и, не стесняясь окружающих, вопил, что из храма, воздвигнутого в самом высоком месте долины, он как в ад спустился в дом, стоящий в самом низком ее месте. Может быть, таким способом, то есть отождествляя себя с созидателями, превратившимися в великанов из мифов и преданий нашего края, изучению которых он посвятил всю свою жизнь, отец-настоятель подбадривал себя? Хотя прямого отношения к основателям деревни-государства-микрокосма не имел – разве что тоже отличался могучим телосложением...
Храм Мисима-дзиндзя был построен княжеством по окончании Века свободы вопреки воле нашей долины. Деревне-государству-микрокосму хватало одного Разрушителя, в которого верили как в бога-покровителя, – необходимости в других богах не было. После реставрации Мэйдзи во вновь созданный синтоистский храм ведомство по вопросам религии Великой Японской империи направило своего священника. Так попал в наш край чужак – отец-настоятель, но вскоре именно он, а не кто-нибудь другой глубоко заинтересовался мифами и преданиями деревни-государства-микрокосма. И всю свою жизнь посвятил их изучению. Постепенно он завоевал доверие стариков нашего края, хотя в долине и горном поселке мифы и предания с давних времен свято оберегались и тот, кто осмеливался поведать их внешнему миру, считался предателем деревни-государства-микрокосма. Отец-настоятель с полным уважением отнесся к этим принципам, поэтому он так и не обнародовал результаты своей работы, отчего он как исследователь всю жизнь испытывал тоску неудовлетворенности.
Вначале я не испытывал к нему сыновних чувств и, встречаясь на дороге с отцом-настоятелем, который на необычайно могучих плечах величественно нес крупную голову, отмечал лишь какую-то чрезмерную агрессивность в его лице. Может быть, в этой агрессивности и находила выход пожиравшая его тоска? Если сейчас вспомнить, каким отец-настоятель виделся мне тридцать лет назад – еще во цвете лет, он уже тогда казался стариком, – то можно сказать, что больше всего походил он на громадного бульдога, хотя, впрочем, для его лица и это сравнение слишком банальное. Черты лица, каждая в отдельности, были даже привлекательны, но вместе – резкие, жесткие – производили отталкивающее впечатление. Густые длинные брови, огромные глаза навыкате, а под ними – набухшие мешки. Мясистый нос, напоминающий формой клюв, большой рот, прикрытый сизой бородой – каждый волос толщиной с соломину. Рот казался темной, бездонной ямой. Думаю, не только я, его сын, но и другие дети нашей долины во сне вздрагивали от страха, когда он глубокой ночью оглашал деревню пьяными воплями.
Я вспоминаю детские ночные кошмары, навеянные образом человека, которого даже язык не поворачивался назвать просто отцом, а только полностью: отец-настоятель – как чужого. Когда он шел по улице, издавая истошные крики, его глаза сверкали во тьме голубым огнем, точно фосфоресцировали. Таким он и представал мне в страшных снах. Его дедом, а значит, нашим прадедом был русский, неведомо как заброшенный в маленький городок на западном побережье острова Хонсю. Отец-настоятель, с воем навещавший дом в самом низком месте долины, и бродячая актриса – хозяйка этого дома – произвели на свет пятерых детей и каждому подобрали такое имя, чтобы в него входил иероглиф, который читается «цую», означает «роса» и употребляется для обозначения России. Старший был назван Цуюити, второй – Цуюдзиро, мы с сестрой, близнецы, получили почти одинаковые имена Цуюми и Цуюки, младший – Цуютомэ. Даже на небольшой торговой улочке, протянувшейся у нас в долине вдоль реки, среди обычных рекламных щитов типа «Глазные капли для студентов» и «Лучший рыбий жир» бросался в глаза щит с надписью «Корабль завоевателей России». Видимо, этот образ